Цензура дебюта
Цензура дебюта - очень полезная штука для художника. Когда ты только выходишь на рынок, тебе приходится так или иначе ограничивать себя в самовыражении. Заслужив имя и статус, ты можешь делать, что хочешь, - и тут кроется огромный соблазн, с которым не все способны справиться.
Тарковский в начале карьеры действовал в условиях не только советской цензуры, но и пресловутой цензуры дебюта. Поэтому "Иваново детство" нравится не только его поклонникам, но и многим людям, которым его "фирменный" стиль совсем не близок. А вот поздние фильмы, где он развернулся на полную катушку, - это сильно на любителя.
У Германа это еще более четко, даже на уровне техники. "Проверка на дорогах" - объективно сильное кино, как ни относись к автору. В фильме "Мой друг Иван Лапшин" камеру начинает заносить. Ну а монструозный внутрикадровый монтаж в ленте "Хрусталев, машину!" - понравится только ортодоксальным поклонникам режиссера.
Мораль: самое плохое, что может случиться с художником, - это когда ему становится ВСЕ МОЖНО. Некоторых блоггеров это тоже касается.

тенденции в поэзии - это на здоровье. Главное, чтобы за формой не пропадало содержание. Для меня поэзия - это не рифмованность, не размер, не форма и не звучание, - это, прежде всего то, что заложено в содержании, мысль и чувство. Если этого нет, то и самая изысканный размер не спасёт. А если есть – то и рифма совершенно не обязательна.

Как читатель (а я, прежде всего, читатель) я считаю, что книга захватывает благодаря двум вещам: во-первых, если в ней описана знакомая читателю жизнь, его собственная узнаваемая жизнь - даже когда это сказка или фантастика, достоверность жизненных реалий очень важна; а во-вторых, в книге должны быть герои, которые бы служили примером для подражания. Это два основных свойства хорошей литературы - жизненность и воспитание души.

случайно вот такое
надо бы об этом подумать

Книжки — по крайней мере сейчас — в основном пишут из желания продемонстрировать эго и из желания «отдаться сюжету» (тут ещё уместна мода, но это и так ясно). Мало кто действительно ГОВОРИТ с читателем. Мало кто действительно транслирует мысль. Мало кто действительно хочет сказать что-то важное, прожитое, мало кто делится.
Настоящая литература должна ДЕЛИТЬСЯ.

Шутки кончились

М.Р.: Зачем сейчас нужно печатать сборник своих стихов? Востребовано ли это? Есть ли сейчас читатель?

М.К.: Книга сейчас и книга в начале прошлого века — это два разных предмета. Раньше книга, нет, не только книга, а вообще печатное издание было единственным источником информации. Сейчас это почти ритуальный предмет, принимающий на себя разные функции в зависимости от того, какие у кого ритуалы. Книга перестала быть обязательной. Если я хочу читать какого-то автора, я могу не покупать книгу, а пойти в сеть и найти там всё, что он выложил. А книга — это произведение искусства, элемент статуса, предмет коллекционирования, фетиш, если хотите.

М.Р.: Есть ощущение, что с этой книгой какая-то веха закончилась?

М.К.: Очень громко звучит. Что-то кончилось, несомненно. В первую очередь, игра «угадай, кто я».

М.Р.: В книгу вошли все написанные тексты или выборочно?

М.К.: Выборочно, конечно. Хотя, если сравнивать с ЖЖ, то довольно большой процент. Я просто далеко не каждое выкладываю. Текстов, которых не было в интернете, в книге нет. И есть тексты, которые опубликованы в интернете, но не вошли в книгу. Потому что хуже остальных. Странно вообще публиковать всё. Это интернет – свалка, а в книгу обычно стараются отбирать лучшее.

М.Р.: Был лимит текстов или какие-то не вошли, потому что просто плохие?

М.К.: Нет, не было лимита, просто не вошли. По разным причинам. Что-то технически плохо, что-то содержательно странно, что-то мне само по себе не нравится. Про плохие тексты всё очень просто: если ты его написал — это хороший текст, а если он тебя — то плохой.

1kniga

Мой балаганчик, где я барабанщик

М.Р.: Бывает, что кому-то очень нравится текст, который вам кажется плохим, какие у вас от этого ощущения?

М.К.: Ну какие тут могут быть ощущения? Стыд, конечно, и неудобство. Обманули хорошего человека.

М.Р.: Не странно ли, относительно плохих текстов особенно, что текст читателю важней, чем автору? Люди же что-то через это чувствуют.

М.К.: Люди могут чувствовать через что угодно, они так устроены. Если им подвернулся мой текст, и они решили об него почувствовать — я вряд ли могу этому помешать.

М.Р.: И Вы не работаете на аудиторию?

М.К.: Нет, я же не центральный канал. Если Вы о том, пишу ли я что-то, что стопроцентно понравится читателям, то нет, не пишу. И не потому, что не хочу, а потому, что для меня каждый раз загадка, почему тот или иной текст кому-то нравится. То, что нравится мне, обычно получает мало комментариев и половина из них — в стиле «нууу, что-то вы в этот раз как-то не так».

М.Р.: Есть кто-то, чье мнение важней других? Главный критик?

М.К.: Главного критика нет. Иногда я слушаю разных людей, если они говорят что-то стоящее. Мне приятно, когда мои тексты нравятся поэтам, которых я считаю хорошими.

<...>

М.Р.: Стихи — более личная вещь, чем проза?

М.К.: О, да.

М.Р.: А прозу пишете?

М.К.: В стол. Не хочу пока выкладывать, она меня не устраивает. Я держу многое в столе, но не навсегда, а до тех пор, пока оно не станет меня устраивать. Потом опубликую, если пойму, что можно.

М.Р.: То есть все плохое проходит переработку и становится хорошим? А Вы свои тексты правите после публикации в блоге?

М.К.: Правлю, конечно. В книге некоторые тексты очень сильно правленные. Будет время — переправлю всё в журнале на книжный вариант.

М.Р.: То есть в книге другие варианты? Возможна ситуация, что человек приходит перечитать любимый текст через полгода и видит, что он другой?

М.К.: Что значит «другой»? Может наткнуться на то, что несколько строк изменились, или строфа исчезла. Не другой — более отточенный. Смысл остается тот же, но выражен более четко. С моей точки зрения, естественно. Отчасти, книга и нужна затем, чтобы больше не править. Зафиксировать и отпустить. Иначе это бесконечный процесс.