Не старайтесь понять меня. Прошу, не пытайтесь сочувствовать и переживать за мою жизнь, изломанную, как температурная кривая. Просто превратитесь в ледяные статуи и, бездушно, слушайте меня. Ибо вы не могли внимать мне, когда я был нормальный, и теперь, когда разум оставил мою бедную голову, я стал окончательно недосягаем для всех здравомыслящих людей. Я - су - мас - шед - ший, я - псих, дурак, идиот. Называйте как хотите и слушайте, просто слушайте. Или сами станете такими же.
   Что? Повторите погромче, мне плохо слышен ваш голосок. Или это всего лишь писк сотни мышей, а? Что вы говорите? А-а-а. Сумасшедший себя никогда так не назовет? Он будет кричать, брыкаться, может, даже, и драться, но упорно стараться доказать, что он - нормальный человек, как и его суждения? Нет, мои милые, сотни, тысячи, миллион раз нет. Я действительно сумасшедший, и сейчас я вам это докажу.
   Не буду называть места моего рождения, быть может, среди вас есть те, кто жил со мной по соседству и считал его замечательным. Для меня оно было хуже ада со всеми его чертями и сатаной во главе.
   Скажу лишь, что жили мы втроем: я, мать и бабушка - на одной из окраин Москвы, где во времена, которые молодежь зовет древностью, а старики - юностью, ютились тунеядцы и дебоширы.
   Так вот, постепенно, как грибы после дождя, выросли многоэтажки в тех местах, плотно прижались белеными боками друг к другу и назвались гордо - районом.
   Только облик не менял сущности. Червивая, гнилая, вонючая она сидит за красивой картинкой и ждет момента, чтобы вылезти вон, вцепиться желтыми, смазанными ядом зубами в живую, трепещущую плоть и уничтожить ее. Так что никогда не введитесь на привлекательный внешний облик - он обязательно обманет и предаст вас.
   За белыми стенами многоэтажек рвущихся к лазурным небесам из аккуратных зеленых двориков, в маленьких, тесных комнатушках, серых коморках с низкими потолками, едва ли не тюремных камерах, ютились все те же отброски общества, мерзкие создания, гоблины - если хотите, уроды, напялившие на себя людские личины. Как и положено этим тварям - они днем спят в своих норах, пряча морды от солнечного света, а вечерами выползают - черные мохнатые пауки, скользкие омерзительные осьминоги, в поисках добычи. Они ищут, рыскают по углам, обнюхивают все вокруг. Жаждут. Бойтесь попасть им в лапы - не выберетесь целыми. Одних потрепят и выпустят, иных - растерзают.
   Потому то и не встречались вечерами на улицах моего района нормальные люди, еще до заката солнца они прятались в квартирах, оставляя дворы на расправу пьяницам и наркоманам.
   Что вы там опять возникаете, что опять пищите, ноете? Не было у меня спасения в квартире и никогда быть не могло. Вообще не знаю, почему оказался в этом районе, ради какой затеи, по какому капризу судьба швырнула меня туда. Может ли быть спасение в вечных стонах разбитой параличом бабки? Отвечайте? Можно ли найти утешение в постоянном одиночестве, потому как мать, буйволом трудясь, редко бывала дома. Можно ли успокоиться среди посеревших, отсыревших стен с ободранными обоями, походившими на ящерицу, сбрасывающую свою чешую. Когда - то нас залили соседи сверху и с тех пор регулярно на стенах вырастали поганки. Не верите, а было.
   От тех же соседей "благодетелей" к нам переметнулись тараканы. Отвратительные насекомые. Так же как и жители района, они выбирались по ночам, забирались в хлебницу и жрали хлеб, целые ходы прогрызали в батонах, а утром прятались, сделав свое черное дело.
   Дааа, я как сейчас помню, темные эллипсы, миндальные зерна на столе и полу под покровом мрака. Стоит лишь щелкнуть выключателем - оживают и бегут, бегут куда-то. Паразиты преисподней, гадкие твари. Вы знаете это? Представляете ли хоть один миг этого ужаса? Нет? Так и не судите сумасшедших.
   Что вам теперь рассказать? Ааааааа, давайте про свою бабульку. Тихая память? Нет, это унизительная подачка моей бабушке, которой я не стану терпеть, потому как этот странный, но по мне великий человек достоин не только внимания. Ею надо восхищаться, ее надо превозносить, ибо бабушка принадлежала к той породе людей, которые не щадя себя приносят свою жизнь в дар другим, менее достойным. Даже ваши восторженные крики, овации к моей истории, нескончаемые аплодисменты, так как никаких слов не хватит, выразить те чувства, что вспыхнут в вас немедля после окончания рассказа, не смогут служить достойной наградой за все свершенное ею.
   Дед погиб, бабушка, оставшись с годовалым ребенком на руках начала работать, не покладая рук, чтобы дать своей дочери достойное будущее, чтобы она не повторяла ее судьбы и не шла той же дорогой. Бедная, несчастная моя бабушка, о чем она думала, на что надеялась? И разве могла она, хоть и сильная, и смелая, побороть беспощадный, жестокий рок, следующий за нашей семьей след в след? Что дала ей жизнь за все ее страдания, чем наградила за усилия? Жалкой конурой, параличом - следствием инсульта, и безумием. Ее дочь, моя мать, влачила такое же жалкое существование, как и она прежде, так же осталась без мужа, так же работала на износ, так же мучалась и страдала. А может и не так же, а сильнее, потому как кроме ребенка должна была заботиться и о больной матери.
   Я с детства знал, что такое истеричный крик боли человека, сраженного безумием. Знаете, как дрожат от него стены, как он эхо идет по коридору, а ты не в силах ничего сделать. Знаете, как ужасно лицо любимого, родного человека, искаженное гримасой неосознанной злобы - эти огненные глаза, сверлящие, уничтожающие, зубы, стиснутые от злобы, почти до раздробления, и рев - не человека, а животного, рвущийся откуда-то изнутри. Нет, ни глотка, ни язык, ни голосовые связки (вам в общем виднее, что там, в организме производит звук) не могли бы породить таких воплей. Это был ор демона, пробравшегося в плоть моей несчастной бабушки и теперь изматывающего ее.
   Он влез через оконные щели, через трещины в раме, вместе с ветром, на пару со сквозняком. Какое удобное прикрытие. Ха-ха-ха. Он то думал, что в состоянии обмануть меня. Глупец, я сразу раскусил его - от холодных ветров не ждут добра.
   Демон мучил бедную, больную бабушку пять лет, терзал, глодал ее тело и душу и, все-таки, сломил. Она умерла, когда мне было двенадцать, но уже тогда я сразу понял, что один враг пользовался помощью другого, более сильного, более могущественного и, что самое ужасное, вхожего в любой дом и беспрепятственно бродящего по земле. Никто не сможет остановить его, ибо ветер, холодный, северный ветер, непреодолим, неумолим, всесилен. Это он, ворвавшись в наше ветхое жилище, овладел бабушкой, заморозил и остановил ее сердце. Это он, о, жестокий убийца.
   Он забрал бабушку, но мама и я остались. Она продолжала работать, я - учиться. Жизнь покатилась дальше, своим ходом, своим чередом.
   Да, слушатели, как бы я хотел, чтобы все было как прежде, жить, как во времена моего безмятежного детства, когда я мало что понимал. Но нет, это лишь мечты.
   С виду нас было двое - я и мама, но на деле я вскоре понял, что это не так. У меня появился спутник, от которого я бы с радостью избавился бы, будь то возможно. Я ненавидел его, но поделать не мог ничего.
   Понимаете, такой я был человек, что друзей у меня не было. Все считали меня странным, замкнутым чудаком, "в себе" как говориться. А я и не возражал. Мне нравился такой неспешный, едва ли не отшельничий образ жизни. Я мало гулял, уже говорил почему, все больше сидел дома с книгами и уроками. Потому и учился хорошо, никогда не прогуливал, разве что по болезни или когда оставался с бабушкой. Но это мне не мешало. И учителя меня любили, за усердие и ум. В общем, я стремился много знать, и, кто знает, удалось бы мне это, не появись этот "друг".
   Как я уже сказал, он пришел впервые после смерти бабушки, исчезал на лето, а во все остальное время жаловал мне свои визиты. Визиты, ха, да он был со мной постоянно. Сидел за партой рядом, бегал по дому, стоял за спиной. Не понимаете о чем я? Вы еще глупее, чем я думал. Я говорю о ветре, что несет холод. Погубив бабушку, он - замечательный тактик - взялся за нас с мамой. Тоже вознамерился свести в могилу, но не тут то было. Мы боролись, а он донимал. Мы плотно затыкали окна, заклеивали их многослойными тряпками, пропитанными раствором хозяйственного мыла. Мы одевались тепло, так, чтобы в жар бросало, и силы ветра ослабевали. Но он и не думал сдаваться.
   Сначала я нечасто замечал этого "товарища", так, лишь изредка поеживался от внезапно пробиравшего озноба. Но я вам уже говорил, что это - очень осторожный, аккуратный враг. Он испугается сразу бить со всей своей мощью, опаска свернуть себе шею возьмет верх.
   Ветер подкрадывался, как пантера к своей добыче, медленно, плавно, бесшумно, просчитывая каждое движение и шаг, как короли во Франции, понемногу подмешивал отраву в мое существование. Он, как червь, подтачивал меня, чтобы, дождавшись, когда я стану немощным, убить одним махом.
   С каждым годом я все сильнее ощущал его присутствие - становилось холоднее, одежда перестала помогать, и началось странное. Чем больше я напяливал на себя, тем больше зяб и дрожал. Меня перестало радовать то, что нравилось прежде, и все мысли были направлены лишь на одно - только бы согреться, спрятаться от цепких пальцев северного ветра.
   Теперь он приходил круглый год, каждый день. Моя мать ничего не замечала, я же знал все. Я видел его в то время, когда все вокруг оставались слепы. Какие же вы глупцы! Отворачиваетесь от мира, погружаясь, сами в себя, в свои проблемы, благодаря своей невнимательности вы становитесь слишком уязвимы. О, желанная добыча для ветра. Он же поглощает вас, а вы отворачиваетесь, не прячетесь, а потом меня называете сумасшедшим! Меня, раскусившего его с самого начала, разглядевшего лицо врага.
   Может я и псих, как вы изволили меня называть, но не более чем вы. Я боролся, а вы топчетесь на месте, как стадо ишаков. Пожалуйста, сколько угодно, слабаки.
   Что, вы спрашиваете, как он выглядит? Аааааа, заинтересовались. Ну что, псих ли я после этого? Ну ладно, раз вы настаиваете.
   Он прозрачен и легок, невесом, как и полагается ветру. Вид у него человеческий, только ног нет, они, как у единорогов красующихся на старых лепнинах, в вихрь закручиваются, в жгут заворачиваются. За спиной у него крылья. Только ни в коем случае не ровняйте ветер с ангелом. С дьяволом - скорее.
   Перьев на крыльях нет, как и костей. Это, скорее, две прозрачные пленки, торчащие в разные стороны, но, почему - то постоянно меняющие свои очертания. Нет у них формы, потому то и описать точно не могу.
   Тело? Оно костлявое, мышц в нем вовсе нет. Ну, вот обтяните скелет кожей и увидите. Кожей, я сказал кожей? Может и так, но она такая тонкая, что и кожей не назовешь. И еще - она бледная, синюшная, как у утопленника, на несколько дней застрявшего на дне какой-то маленькой, но глубокой речушки.
   У него длинные руки, как грабли, жаждущие захватить твою душу, пустые глаза, в смысле, глазницы, беззубый рот, острые скулы и рот, лысый череп. В общем, он страшен, как истощенный старик, доживающий свой последний день. Он, более того, ужасен. А убежать или скрыться нельзя, впрочем, я уже об этом говорил.
   Ну, так вот, это чудовище неотступно преследовало меня. Оно высасывало все мои силы, давило на здоровье, и вот, когда я почти сдался, когда у меня осталась лишь одна поддержка - моя мать, ветер отнял и ее.
   Как? Да, так же как и бабушку. Заморозил легкие, заставил давиться кашлем, хрипеть, бросил в жар. А она была так слаба, усталость от работы обессилила ее, она не могла долго бороться. Я был рядом, пытался вылечить ее, поддержать, но не справился. Я защищал маму, как мог, но оказалось мало.
   Ветер убил ее. Я остался один.
   Один...Вы вообще можете представить, что это такое? Видимо, нет, раз так спокойно смотрите.
   Один - это конец. Один - это хаос, это смерть. Один - это все. Мне больно говорить, мне опять страшно. Я рад за мать, что она наконец-то отдыхает, что она, хочется верить, в мире лучшем, прекрасном. И там, наверное, тепло. Но как без нее плохо здесь. Стены холодные, окна ледяные, не с кем говорить, не на что надеяться. Кажется, что все это сон, что вот-вот проснешься, и мрак рассеется. Все будет как прежде, легко и спокойно. Ты просто спишь, спишь, а потом вдруг понимаешь, что никогда не очнешься. Ни за что, потому что все это иллюзия сна, явь и действительность. Тяжесть эта не исчезнет, никуда не денется. Больше не вздохнешь свободно, не ощутишь покоя. Мертвые не воскреснут, а живые отворачиваются. Быть одному - значит умереть, стать тенью или призраком и в облике этом бродить по земле. Я так не мог, не хотел.
   В ночь после похорон я остро ощутил боль одиночества. Мне казалось, что весь дом сговорился уничтожить меня, своего последнего хозяина. Я видел, как шевелятся стены, слышал, как скрипит диван - переговаривался с позвякивающей люстрой. Я сидел в углу, у меня болела голова. Как сильно она болела, в ней кто-то бил стекло. Дом все давил и давил меня. Своей черной энергией. Они хотели, хотели убить меня, я это сразу понял, он ведь всегда ненавидел меня. Он ждал, когда я останусь один, чтобы уничтожить. Мерзкий дом, ужасный дом. Это он впустил врага, узнал, сволочь, кто может избавить мир от меня.
   Я не хотел никому зла, я боролся со своим горем, я сидел, не двигаясь, не шевелясь, весь день, только чтобы не беспокоить дом. А он все равно впустил ветер.
   Он ворвался через окна, прошелся по коридору и все покрыл инеем. Вы бы этого не заметили - вы слепы. Ветер все сковал своими ледяными оковами, погрузил в холодный, мертвый сон. Он искал меня и нашел.
   Я снова увидел его ужасный лик, ощутил прикосновение жадных до человеческих жизней рук. Дрожь покрыла мое тело, мурашками выступила на коже. Я не мог двинуться, я боялся и не мог понять - трясусь ли от холода или страха. Еще чуть-чуть и он добрался бы до сердца, но тут во мне вспыхнуло желание не сдаваться. Снова оживиться и подняться, во что бы то ни стало спастись от опасного соседства. Я оттолкнул его и побежал.
   Прочь из дома, прочь из города. Прочь вообще отовсюду. Я бежал и бежал, искал, где же найдет изувеченная моя покоя. Я кричал, я взывал о помощи, но никто не отзывался, никто не слышал. Вы мало того, что слепы, вы еще и глухи к беде другого. Вы показывали на меня пальцем или же крутили у виска, отмахивались, когда я в мольбе протягивал руки. Ни один из вас, никто, ни ребенок, ни старик не помог мне. Да, куда уж вам.
   А ветер все гнал меня вперед, ускорялся я, спешил и он. Ни на шаг не отставал. И, прислушались бы вы к моим воззваниям, присоединились бы ко мне, ему не суждено было бы одержать победы.
   Вы- то откликнулись, но как? Скрутили, связали, бросили сюда, в эту каморку, где белые стены и решетки на окнах. Здесь хуже даже, чем дома. Приходил врач, говорил что-то странное, чего я не понимал. Вы назвали меня психом - пусть так, я уже давно привык и к недовериям, и к грубости. Я мог вас спасти, но этого вы не хотели, говорили, что у меня бред и галлюцинации. Что ж, делайте, что хотите, мне все равно. Мне нет дела. Сумасшедший - ладно, шизофреник - все равно. Для себя я знаю точно - северный ветер - не явление природы. Это живое создание, у него есть душа. Она злая, мерзкая, жадная и коварная. Она когда-нибудь доберется до вас, а вы не заметите, сошлете все на ослабленный организм. Дураки! Он все вершит, он все решает. Всегда только он.
   Ну, и что ты склонилась надо мной, что ты там высматриваешь? Глупышка медсестра. Что ты хочешь разглядеть в моих газах, зачем трогаешь запястье? Неужели тебе ничего не ясно?
   Полчаса назад ты открыла окно, проветрить немного палату. Я тебе закричал, что не надо, что там холодно, что прилетит ветер. Ты не послушала и зачем-то побежала за врачом.
   И что теперь ты хочешь найти во мне? Жизнь? Поздно. Ибо я умер.