ДВОРНЯЖКА
1.
Я больше не могу срывать
Прекрасные цветы
С твоих ресниц.
И видеть отблеск моря.
Как много слов хочу сказать,
Слова просты:
С твоих ресниц
Не светит больше солнце.
И не осталось смысла понимать,
Строить мосты,
С твоих ресниц
Опал последний пепел.
Я больше не могу срывать
Прекрасные цветы
С твоих ресниц…
Музыка погасла в тишине. Этот край, и правда, был более чем спокойным и размеренным. Тем, что мне было нужно сейчас. После всего.
После всего.
После всего я вернулась к дому. Я видела, как несколько минут назад кто-то незнакомый мне переходил через мостик, по направлению к жилищу, где я искала свой утраченный в море покой.
Но я не вошла в дом, а остановилась у раскрытого окна комнаты, где Волшебник со своей женой принимали своего гостя. А под окном цвели красные тюльпаны. Цветы, которые мне никто никогда не дарил.
– Бродяга, ты вечно приходишь без всякого предупреждения, – голос Волшебника, как и всегда, звучал очень мягко, мужественно. Я никогда не слышала, чтобы он говорил по-другому.
– На то и прозвали меня Дворнягой, что мотаюсь по чужим домам.
– Что же еще тебе делать, как не старых друзей навещать? Я рад, Бродяга, что ты пришел.
– Если я и правда не помешаю, то мне хотелось бы остаться у тебя на некоторое время. Стоит переосмыслить свою жизнь немного. А где еще это можно сделать лучше, как не у тебя дома?
– Ты прав, оставайся. У меня всегда покой. Но с одним условием: сейчас в доме живет девчонка. Она, как и ты, покой ищет. Не стоит тебе ее тревожить.
– А что с ней?
– Разбитое сердце…
Я появилась в доме Волшебника несколько недель назад. В ветряный, солнечный день вернулась в этот дом, спустя несколько лет сумасшедшей гонки за столь же сумасшедшим человеком. И Волшебник был прав: я была целиком и полностью разбита. Ничего более не увлекало меня, ничто не могло зацепить мое внимание. Только боль, боль и боль. Когда плачешь просто от того, что до сих пор живешь. Он говорил мне. Волшебник. Он говорил, а его жена кивала в такт. Это было тогда, а теперь он снова принял меня в свой дом. Чтобы я залечила ссадины, чтобы я обрела равновесие. Но дни, прожитые мною здесь, были наполнены лишь тоской. Тоской по морю, брызгам соленой белой пены и океанскому ветру. Тоска медленно завладевала и воспоминаниями, и бывшими планами на будущее. Казалось, больше нет ничего, что имело бы столь же много смысла, как и эта тоска по утраченному.
Тоска украла, а я все еще помню, как впервые увидела человека, шагнувшего в зеркало. Счастливчик тогда обернулся и подмигнул мне. А я больше не смогла думать не о чем ином.
– Кто он?
– Берта, тебе не все равно? Один из героев сказки, который надоел мне своим невыносимым характером, – Волшебник не любил разговаривать на тему неудачно продуманных им личностей. А бывало и такое.
– Но кто он?
– Он – пират. С невыносимым самолюбием и эгоизмом. Потому я отправил его  обратно, в свой мир.
– А где это – его мир?
– Ты задаешь вопросы, на которые мне отвечать лень…
Но зеркало по-прежнему висело на стене. И однажды, я все же решилась последовать за персонажем волшебной сказки. И только автор был не доволен. Волшебник успел схватить меня за руку, когда я уже переступала зеркальную грань.
– Зачем, Берта?
– Я хочу пойти за ним.
– Ты оставишь все ради выдуманного человека?
– Я так решила.
– Что сказать твоему Отцу, когда он станет искать тебя?
– Ничего, Волшебник. Не говори ничего.
– Ты не будешь счастлива там, Берта.
– Это здесь я не счастлива. Если я не сбегу, то через пару дней придется вернуться в шумный большой город. Теперь я боюсь этого возвращения.
Волшебник отпустил мою руку. Отпустил, со словами: «– Ведь ты вернешься, знаю…»
И я вернулась. Спустя шесть лет я сидела под раскрытым окном и подслушивала разговор Волшебника с его гостем. С его старым другом, которого я никогда не знала.
– А что с ней?
– Разбитое сердце…
– Ты же знаешь, это не диагноз. Люди живут с разбитыми сердцами или вовсе без них…
– Тебе ли это говорить, Дворняга? Или за прошедшее время ты стал бессердечным?
– Нет, Волшебник. Так и не стал.
– И не стоит. Не стоит осуждать тех, кому ты и сам подобен.
Волшебник любил нравоучения. Высокий, в старом серо-голубом халате и недлинно бородой, он очень любил поучать жизни других. Одно из самых странных противоречий, которое я никогда не могла понять и принять для себя. Всесильные и очень счастливые поучают борющихся, несчастных или отчаявшихся.
«Берта, подслушивать не хорошо. Помоги Любимой с ужином, я прошу тебя. И не ломай цветы под окном, она так старалась, когда сажала их».
Эта записка свалилась мне на голову, оторвав от размышлений. Прочтя ее, я снова загрустила. Пройдет время, и он утратит способность учить окружающих жизни.
«Она так старалась, когда сажала их…»
Волшебник очень любил свою жену. Он был бессмертным. Она – нет.

2.
Закат обещал быть безликим и унылым. Вода в речке темнела с каждым миллиметром скрывшегося солнца. Медленная пытка темнотой и наступающей сыростью ночи.
Я сидела на берегу, откинувшись спиной на стог еще не потерявшего свежесть сена. Во владениях Волшебника мне больше всего нравилось это отсутствие какой либо прогрессивной техники. Простой уют, деревенское молоко по утрам и ручная стирка как-то отгоняли от меня все возможные мысли о возвращении в мир сказки и вечной погони за сумасшедшим. Здесь было просто красиво и тихо. Но, от чего-то, душа по-прежнему не хотела заживлять на себе оставленные сумасшедшим раны. Сопровождаемая этой болью, я любовалась течением, блеском воды, ее музыкой. Красивым пением золотых рыбок и умных улиток. Но не я одна смотрела сегодня на реку.
Утренний гость Волшебника, не замечая меня, облокотился на перила мостика. И с берега я могла хорошо разглядеть Дворнягу.
Ему не зря дали прозвище. Он производил именно такое впечатление. Смуглый, худощавый. Волнистые волосы до плеч. Он пришел не из мира обычных людей, об этом говорил сильно поношенный, старинный френч на его плечах.
«Подслушивать не хорошо…»
«И подсматривать, наверное, тоже», – подумала я и решила присоединиться к увлекшемуся течением реки. Облокотившись рядом на перилла мостика, я спросила:
– Это вы проходили здесь утром?
– Я слышал, как ты пела.
– А я надеялась, что нет. Почему вас прозвали Дворнягой?
– А почему ты подслушиваешь под окнами?
– Мне было любопытно.
– Так вот оно что, – Дворняга оторвал взгляд от воды и посмотрел на меня. – Любовь, оказывается, лечится всего лишь любопытством. Однако.
Я опустила взгляд. Так сильно, сам того не зная, он больно задел меня своими словами.
– Ну, не молчи, девчонка, скажи, как тебя зовут?
– Берта.
– Берта… Волшебник просил не задевать тебя… Кто же посмел тебя так обидеть, что теперь ты прячешься в этой глуши, Берта?
Я не стала отвечать. Волшебник просил его не трогать меня, зачем же он задает мне такой вопрос, снова заставляющий вспомнить прошедшее время?
– Ты прости, Берта, я не буду корректным и понимающим, чувствительным занудой. Во мне, конечно, есть лицемерие, но слишком уж дорого тратить его на тебя.
– Да уж. Вы…
– Ты странная.
– Почему?
– Ну, кто же называет Бродягу на «Вы»?
– Вы же старше меня, так как же я…
– Ах, ну да, разумеется. Я такой древний старик, что только песочек сметать и остается.
Я изумленно уставилась на него.
– Берта? Ну?
– Ты серьезно?
– Другое дело. Так что, шпионила за мной?
– Нет, просто подслушивала.
– А сейчас?
– Я к реке пришла первая!
– Да ладно, я же тебя не обвиняю.
Мы продолжили смотреть на то, как река бежала прочь, туда, где солнце собиралось скрыться и уснуть.
– Берта, ты знаешь, куда бежит вода этой речки?
– Нет.
– Она убегает в море, где более свободно и просто, где так мало глупых людей, где ветер.
Я молчала.
– Иногда мне хочется построить маленький деревянный плот и двинуть по течению вот такой вот извилистой речонки, которая должна вынести меня на свободную воду, прочь от грязной земли. А ты? Берта, ты никогда не хотела сбежать вместе с речной водой?
– Нет!
Я отвернулась, чтобы слезы не капали в реку. Чтобы ни одна частичка меня не возвращалась в море, к тому, от чего я столь безуспешно бежала.
Бродяга удивленно посмотрел на меня:
– Кто же тебя так покоробил, девчонка?
Утирая слезы обратной стороной ладони, я прошептала:
– Волшебник ведь просил: не трогай меня. зачем же ты с каждым словом приносишь мне боль?!
Бродяга сел на доски моста и заговорил:
– Видишь, на небе появилось множество звезд? Пока ты будешь видеть их свет, ты будешь думать, что звезды существуют. Но ведь знаешь, что некоторые солнца умирают, и их свет доносится до нас спустя уже множество лет. Так же и со словами.
Пока ты будешь в каждом слове видеть иглу, слова будут доставлять тебе боль. Волшебник прав, нужно бы оставить тебя в покое. Но тогда ты просто разучишься общаться с людьми.
Я тоже присела на доски моста. В звездное небо смотреть мне было немного проще, чем на мелкую воду. В конце концов, небо надо всеми одно.
– Ты знаешь, Бродяга, мне всегда не нравился Млечный Путь.
– Почему?
– Он как-то нарушает ночь. Без него небо выглядело бы более бескрайним.
– Наши взгляды вряд ли учитывались при Сотворении Мира.
– А жаль.
– О, нет!.. Это было бы безумием.
– Вовсе нет.
– А что бы ты изменила в Мире, если бы все возможно было создать с нуля?
– Я? Не многое. Просто… чтобы люди любили только взаимно.
– И каждому бы предназначался только один единственный человек, так, Берта?
– Именно так.
– В Мире, созданном тобой, настала бы скука. Единственное развлечение, которым люди пока еще не пересытились – это поиск своей любви.
– Но это поиск несчастливой любви! Большая часть влюбленных не получают ответных чувств!
– Ничто не может быть таким сладеньким, Берта. Даже выдуманный Мир. Ответное чувство нужно не всем. Но немногие жаждущие бьются до последнего и получают его. Остальные довольствуются тем, чего могут добиться без особых усилий. Тем и живут. А значит, они довольны. Иначе преследовали бы большее.
– Ты любил когда-нибудь, Бродяга?
Он поднялся и протянул мне руку:
– Становится сыро и холодно. Пора в дом, спать.
Без его помощи, я поднялась и медленно зашагала к дому Волшебника. Одна. Я не приняла руки, предложенной Бродягой. И дело было не в словах, сказанных им. Дело было в до боли знакомом и памятном жесте. Жесте, значение которого я, пока еще, не научилась переживать.

3.
Утро застало меня смотрящую из окна. На все тот же сад, на все те же дорожки, выложенные ракушками. Когда-то здесь танцевали белокурые эльфы и пели свои нежные ноты.
Отец, уезжая, просил меня не влюбляться в выдуманного принца на белом коне.
Та сказка давно окончена, додумана Волшебником до конца.
Я была послушной дочкой. Я полюбила вовсе не принца…
Увидев, что через сад к дому идет Дворняга, я закрыла окно. С этой встречей разумнее повременить. Лишь к вечеру я выбралась из своей комнаты.
– Ты что, спала весь день?
– А что еще мне здесь делать, Волшебник?
– Раньше тебе нравилось бродить по окрестностям.
– Раньше здесь не было посторонних.
Волшебник сел на пол и облокотился спиной на стену. Рядом со мной.
– Ты столкнулась с Дворнягой?
– Мы поболтали.
– О чем?
– О звездах. О Сотворении Мира.
Он вздохнул и потер ладонью лоб:
– Ты знаешь, я устал. Я в десятки раз старше тебя, но даже я не знаю, как вытащить тебя из того, во что ты сама себя загоняешь.
– Ничего такого я не делаю.
– Делаешь. Ты сидишь в этой комнате.
В этой комнате. В этой комнате я впервые увидела Счастливчика. Вот оно, то самое зеркало, в которое он ушел, и я следом за ним.
– Берта, перестань.
– Шесть лет назад здесь еще валялись обломки кораблика с голубыми пар…
– Остановись же!
Я не видела его лица, когда он поднялся и зашагал в сторону двери. Наверное, он был в ярости. У выхода Волшебник обернулся:
– Если ты сама, насильно, не вырвешь эти воспоминания из памяти, из своей души, то так и не освободишься. Ты не можешь возвращаться к этому вечно, Берта! Зеркало ведь перед тобой, ты в любую минуту можешь взять и уйти. Но ты уверяла меня, что больше не перешагнешь эту грань, а значит – борись. Тебе нужно, наконец, выбор сделать: или ты борешься за свободу, или за свою к нему любовь.
– Волшебник. Волшебник, ты прогоняешь меня..?
– Конечно, нет…
И он ушел. А я осталась наедине с зеркалом. С воспоминаниями, со словами Волшебника.
В зеркале я увидела лишь себя. Но когда я закрывала глаза, там отражался Счастливчик. Запутанные грязные каштановые волосы. Этот военный темно-синий мундир, на котором были оторваны все пуговицы и ленточки.
«– Это называется не ленточки, а…»
Я помню. Совсем не ленточки, ленточки тут не при чем. Да и мундир, кстати, тоже. Хотя, именно им он укутывал меня в нашу первую ночь. И в многие другие. Когда приходилось ночевать в развалинах, в пещерах. Или в одинокой лодке посреди моря… Длинные, теплые ночи, пропитанные его запахом и паутиной сонных слов.
Наверное…
«– Ольга, а где Берти?
– Он уехал.
– Давно?
– Утром. Никто не знает, куда…»
Наверное, в тот момент мне просто не хватило сил даже представить, что все нужно начинать сначала. Гнаться следом, расспрашивать о нем всех подряд, вытаскивать его из очередной запутанной и пьяной истории…
«– Раз все это так трудно, то что же ты здесь делаешь?»
Я тогда не смогла найти ответ. А он так и не попросил прощения. Он никогда не просил у меня прощения. И так могло продолжаться до бесконечн…
– Избегаешь меня?
– Бродяга? Вовсе нет.
– О чем думала?
– О неприятном.
– По тебе не скажешь. Ты улыбалась.
– Я хочу кое-что сделать. Поможешь мне?
– Как смогу.
– Мне нужна краска. Гуашь.
На следующий день он принес множество баночек. Самых разных цветов. Но я взяла лишь карие оттенки.
Он молча наблюдал за мной, а я нарисовала на зеркале отражение комнаты. Отражение, но только без нас. В той комнате все еще свисал с потолка игрушечный маленький кораблик, пока не растоптанный Волшебником.
– Что ты рисуешь? – спросил Дворняга.
– Время.
– И что? Что в том времени?
– В том времени я еще не встретила персонажа по имени Счастливчик Берти.

4.
Спать совсем не хотелось. В открытое окно не желал заходить даже ветер. А мне бы так хотелось…
Чтобы кто-то постучал и пролез в оконный проем.
Не вынеся этой душной и немой пытки, я, завернувшись в простынь, побрела к лестнице, откуда раздавались фальшивые звуки гитары.
Поднявшись на самый верх, я села на ступеньку и свесила вниз ноги, просунув их между железных прутьев ограждений.
– Брось, ты все равно не умеешь.
– Я разбудил тебя? – Бродяга подсел рядом, точно так же свесив ноги вниз.
– Не. Душно. Наверное, мы так надоели Волшебнику, что он решил нас совершенно уморить жарой.
– Я не попадался ему на глаза несколько дней. Так что, думаю, это ты будешь виновата в нашей смерти…
Я промолчала, и он разочарованно посмотрел на меня, вопросительно вздернув одну бровь вверх:
– Что, не смешно, да?
– Нормально. Просто… нет настроения.
Бродяга кивнул и состроил скучную мину:
– Ах, да, я же забыл совсем. Ты не улыбаешься. Ты не смеешься. Ты не шутишь. Ты не радуешься жизни, Берта, как ты вообще существуешь?!
– Я уже нарадовалась жизни.
– А, ну, помню: «С твоих ресниц не светит больше солнце»…
– Перестань…
– Ты сама начала!
– Я?!
– Ты не засмеялась!
– Если я сейчас расхохочусь, твое самолюбие успокоится?
Минут десять мы просто молча болтали ногами.
– Дождя не хватает, как ты думаешь?
– Да, возможно, ты прав.
– Спой что-нибудь?
– Я не пою для того, чтобы слушали.
– А ты спой для меня.
Я безрадостно посмотрела на него, он прошептал:
– Прости.
Кивнув, я посмотрела вниз. Туда, где ночные цветы распускали свои лепестки, чтобы подарить все великолепие лишь темноте. Они тоже не рассчитывали на не прошеных зрителей.
– О чем ты думаешь, Берта?
– Вспоминаю наш первый разговор.
– Не нужно. Я тогда много всего лишнего тебе сказал.
– Но не все. Я помню, Бродяга, ты тогда не ответил на мой вопрос последний.
– Зато я не помню.
– Разве?
– Не начинай.
На этот раз я искренне улыбнулась:
– Пришел мой черед помучить тебя.
– Берта…
– Значит, помнишь!
– Пойдем в дом, здесь холодно.
– Тебя так волнует тема любви?
– Нет, меня волнует то, что ты в одной простыни.
Легко потянув за плечо, он поцеловал меня. я аккуратно перебралась к нему на колени, прогнав гитару на пол.
– Теперь я буду знать, что означает фраза «пойдем в дом, холодно», когда ее произносишь ты…
Остаток ночи мы убили в моей комнате, так и не закрыв окно. Было невыносимо душно и тесно. Так, словно бы мы оба не хотели тревожить друг друга, но так и не разомкнули объятий.
Лишь к рассвету я задремала, мысленно дав обещание, что когда-нибудь смогу себе это простить.
Но едва я закрыла глаза, как зашелестел каплями дождь. И кто-то постучал в оконное стекло.
Я резко поднялась, устремив взгляд на улицу. Дождя не было. Померещилось…
– Ты чего? – Проснулся Бродяга, растирая глаза.
– Нет… ничего. – Облокотившись на спинку кровати, я повыше подтянула на себя одеяло. Когда-нибудь я обязательно прощу себе это. А сейчас мне просто обидно…
Бродяга попытался обнять меня, но я отмахнулась. Он пожал плечами:
– Прости. Верно. Ведь знаешь, я не люблю тебя. Просто, я подумал, что ты немного отвлечешься, ты всегда настолько в себя погружена…
Я не слышала его слов дальше. Дальше, чем «знаешь, я не люблю тебя». Весь смысл после был пустой болтовней.
«– Ты знаешь, а ведь я тебя не люблю.
– Знаю.»
Всё то же самое, но, почему-то, Бродяга считал своим долгом еще и оправдаться передо мной.
Более гуманно?
Нет. Еще хуже.
По лицу побежали запоздалые слезы, и обида застряла в горле, вырываясь с каким-то беззвучным стоном.
Бродяга все же обнял меня дрожащими руками:
– Ничего. Все это пройдет. Вот увидишь, Берта, забудется. Ты ведь для этого сюда и вернулась. Чтобы отпустить в себе эту боль…
А я хваталась руками за его плечи, содрогаясь от выплескивавшихся слез. Да, наверное, он прав. Но, старшему и мудрому, ему никогда не понять, чего стоила для меня проведенная с ним ночь.
На завтрак мы отправились, держась за руки, и Бродяга весело болтал о чем-то с женой Волшебника, пока та разливала всем чай. Она была искренне рада за нас обоих, часто, как бы незаметно, повторяя:
– Вот и сошлись два одиночества.
И только Волшебник смотрел в мои глаза оценивающе, словно бы задавая вопрос:
– Как ты можешь так лгать самой себе?..

5.
– Как думаешь, мы все испортили?
Я и Дворняга сидели в одной из беседок. В саду. Он перебирал мои пальцы, держа мою руку в своей ладони.
– Я думаю, нет. Просто, теперь будет много неловких ситуаций.
– Я правда хочу, чтобы ты была счастливой.
– Тогда… Бродяга, зачем ты сказал, что не любишь меня?
– Но это правда… пока что, правда. Не нужно чтобы ты обманывалась.
Я вздохнула и пожала плечами:
– Наверное, я вызываю лишь жалость и жуткое желание оправдаться. Причем, оправдаться именно этими словами. «Я тебя не люблю».
– К чему ты ведешь?
– Ни к чему. Всё бесполезно.
– Берта, скажи!
Удивленная непониманием, я повернулась к нему:
– Тирада о Сотворении Мира и борьбе за лучшее чувство – ложь? Или ирония? Или, быть может, просто бессмысленные красивые слова для глупой девчонки?
– Правда. Наши разговоры на мосту – правда. Но я не думаю, что когда либо кого-то в своей жизни любил. Я не умею. Беспрепятственно понимать другого человека, воспринимать его мысли с полуслова, знать, о чем он думает и чего хочет – для меня все это чуждо.
– Но так бывает не всегда. И не сразу…
– Значит, это не любовь.
– Ты ошибаешься, Бродяга. Полюбив человека, можно научиться всему, о чем ты только что говорил.
Он злобно усмехнулся. В глазах откуда-то появилась ярость:
– Да?! А ты научилась?! Научилась понимать своего счастливчика?! Быть может, ты и сейчас прекрасно осознаешь, почему он бросил тебя в чужом мире, спустя столько лет, после того, как ты столь отчаянно за ним гонялась?!
– Волшебник рассказал тебе? Да откуда тебе знать, что я чувств…
– Ты, конечно же, совсем не сердишься на него, ведь ты его до сих пор искренне любишь и понимаешь!
– Бродяга, я прошу…
– А еще, ты, наверное, весьма благодарна ему за то, как высоко он ценит и дорожит твоей чуткостью и чувствами к нему!
От эмоций меня передергивало. Я не могла и представить себе, что человек, час назад уверявший, что он желает мен только счастья, может вот так просто и откровенно причинить мне столько боли. Вслух.
Повисла мертвая пауза. Бродяга пытался отдышаться от слов, но его захлестывало какой-то злобно-негативной волной по отношению ко мне. Или к Счастливчику, но это, в сущности, было одним и тем же.
– Я смотрю, вы пытаетесь все расставить по своим местам? – У входа в беседку стоял Волшебник, облокотившись на плетеный каркас, обвитый вьюном.
Встретившись взглядом, мы оба захлебнулись словами. Никто не ответил. Ни я, ни Бродяга.
– Берта, иди, помоги Любимой по дому. Мне очень нужно поговорить с Дворнягой.
Я едва доползла до берега реки. У самой воды меня сжало, и я легла на землю, свернувшись в клубок. Было очень странно чувствовать, что кто-то другой, а не Счастливчик, причинил мне такую боль.
Обидел. Он обидел меня.
Но чем? Ведь, в сущности, он был прав? Конечно, прав…
Счастливчик совершенно не ценил меня, моего внимания, моего к нему отношения. Он уходил, когда ему было удобно, и подбирал меня тогда, когда ему самому хотелось побыть рядом. Он никогда не отгонял меня от себя, но и особых усилий, чтобы удержать, не прилагал. В мое отсутствие заменял первой понравившейся дешевкой, и не скрывал этого, если я все узнавала.
Но он никогда намеренно не стремился обидеть меня. ему было все равно. Он уходил, не думая ни о ком. Но он уходил без идеи сделать мне больно. Это я знала наверняка.
Он просто уходил.
Вот чего совершенно не было в Счастливчике – чувства мести. Иногда в нем могла вспыхнуть ревность или чувство собственности. Но не месть.
А дворняга знал, что произнесенные им слова должны разорвать мое сознание на части. Он сделал со мной то же самое, что Волшебник с корабликом о голубых парусах. Растоптал. Бродяга меня растоптал.
Слезы все лились, и соринки прилипли к моему лицу. Откуда мне было знать, что и в этом мире счастлива я не стану? Холодно было лежать на земле. В реальном мире было едва ли не хуже, чем в мире жестокой сказки без доброго конца. Упираясь руками в землю, я поднялась и села. На ладонях оставались зеленые частички травы. Я окунула руки в воду. Река была просто ледяная. Маленькие золотые рыбки тут же решили погрызть мои пальцы.
Боль от их укусов все никак не приводила меня в чувства. То, что ёрзало где-то в районе грудной клетки, было гораздо более ощутимым. И боль физическая отступала перед эмоциональным болевым шоком.
Задумывалась ли я хоть раз, как унизительно гоняться за человеком, который совсем меня не любит?
Нет. У меня не было на это времени.
Но имел ли право дворняга так унижать меня?
Дойдя до середины моста, я снова взглянула в воду. Соленые капли снова плюхались в реку, а мне было уже все равно.
Что-то случилось? Повсюду в воздухе кружились белые комочки холода. Я оторвалась от течения и подняла взгляд к небу.
Судорожно поймав горлом воздух, я, наконец, поняла: это снег.
Вернувшись на берег, я помчалась к садику, где каждая дорожка была выстлана морскими ракушками.
– Волшебник! – Я ворвалась в беседку, где он сидел уже один. – Волшебник, снег идет!
Он посмотрел на меня и, безразлично пожав плечами, ответил:
– Я знаю. Но будешь ли ты с этим что-то делать?
Внутри все остановилось. Я напрасно надеялась, что Волшебник подскажет мне верный путь.

6.
Во владениях Волшебника шел снег. Маленькие, невинно-белые снежинки оставляли на лепестках цветов черные метки холода. Следы, которые не заживают никогда.
Нет в снеге никакого очарования, он несет лишь смерть с небес.
В комнату, где все мы собирались на завтрак, Бродяга не пришел.
Отпив из чашки немного чая, я подняла взгляд напротив:
– Почему ты так смотришь на меня?
Взгляд Волшебника не утратил циничности, наверное, ему доставляло удовольствие сидеть и наблюдать, как я медленно, сама с собой, без всяких на то видимых причин, схожу с ума.
Чай остывал, мне вовсе не хотелось допивать его. Но держа чашку в руках, можно было согреться.
Во владениях Волшебника шел снег. Это всегда значило лишь одно: кто-то собирается уходить. Так уж был устроен здешний тихий Мир. Когда кто-то покидал эти места, природа тоже грустила, выражая чувства хозяина.
Вот только хозяин, кажется, совсем и не собирался грустить. Волшебник и не думал останавливать Бродягу, или побуждать меня на какие либо действия. Он молча наблюдал, чем же закончится сложившаяся ситуация, не играя ни за одну из сторон.
Чай остыл. И руки тоже. Сдавшись, с одними только мне известными последствиями, я вышла из дома наблюдателя.
Во владениях Волшебника шел снег. Ледяная вода реки впитывала его в себя, растворяла. Ей единственной было все равно, что снег – это холод. Что снег – это смерть. Она и сама обладать теплом не могла.
И именно на этой воде колыхался плот, связанный Бродягой, который привязал его к одному из оснований мостика. Сам он сидел тут же, на берегу реки, перебирая вещи в большой полотняной сумке. Увидев меня, он поднялся с земли.
– Ты была неправа. Мы и, правда, все испортили.
Я вздохнула. Нужно было как-то переварить эти слова и начать с того, что хотела сказать я.
Получилось плохо. Будто бы это он пришел мириться, а я самодовольно сидела на берегу.
Отмерив немного молчания, я пробормотала:
– Эмм… Не уезжай.
Он удивленно посмотрел на меня:
– Зачем тебе это нужно?
– Я прошу тебя.
– Берта, я не могу так.
– Один день назад ты думал иначе.
– Иначе?
– Да, Бродяга. Что изменилось, скажи мне?
– Берта, послушай. Я не могу так. Ведь я же тебе не нужен.
– Ты говорил, не любишь меня…
– Но и ты меня не любишь! Ты ничуть не изменилась, ты все время грустишь, и я понимаю, что думаешь совсем не обо мне!
План по примирению сорвался. Мое терпение и понимание больше не желали в этом участвовать.
– Да как ты можешь?! Я едва нашла в себе силы придти сюда! Ты даже не хочешь меня услышать!
– Говори! Ну же, Берта, скажи мне все!..
– Ты не даешь мне шанса! Произносишь слова, уверяя о том, что хочешь помочь мне, но это не так! Сколько времени ты дал мне на то, чтобы я забыла Счастливчика? Пару дней?! Так не бывает, Бродяга! Я не бездушная вещь, меняющая хозяина молча и безропотно. И, как знать, быть может, вещи тоже чувствовать могут… А ты не даешь мне шанса измениться! Ты просто глупо… глупо…
– Что? Ну, что?!
– Ты просто бросаешь меня! Когда у тебя закончилось терпение, ты столько всего сказал о Берти, но чем же ты лучше его, если и сам сейчас собираешься уйти?!
Я развернулась, зла на саму себя. И направилась к дому Волшебника.
Он догнал меня, и с силой прижал к себе. Я не ответила на эти его объятия. Я уже не понимала, зачем ему это было нужно. Моё прощение. Если уж он так стремился расставить все на свои места. Сам. Все сам, в одиночестве. Откуда же возьмется взаимопонимание, если он за двоих решит все сам?
Мысленно, я снова наткнулась на Счастливчика. Он решал за двоих. И я могла так жить…
– Ты прав, Дворняга, ты прав. Я совсем тебя не люблю. Зачем пытаться построить хоть что-то, если мы оба и так знаем исходную позицию? Я тебя не люблю…
– Позволь мне попытаться, Берта, я…
– Я тебя не люблю. Не люблю я тебя. Я не тебя люблю. Я люблю не тебя…
– Не изменяй смысл, я прошу тебя…
Секунду назад я сама произносила эти же самые слова. А он и не заметил.
– Не стоит. Ты уже построил. Свой плот.
Я аккуратно вывернулась из его объятий и снова побрела к дому. Медленно. Но мне уже вовсе не хотелось, чтобы он вернул меня. я была по-прежнему зла на саму себя. Я назвала Счастливчика по имени. Я обещала себе не делать так, с тех пор, как вернулась сюда в поисках тишины.
Во владениях Волшебника перестал идти снег. Я осознавала – теперь тишины я вряд ли дождусь. Первые отголоски не любовного конфликта уже звучали у меня за спиной:
– Я найду способ, чтобы убедить тебя. Ты  забудешь этого вымышленного, несуществующего на самом деле Счастливчика, я помогу…
Войдя в дом, я нашла Волшебника в комнате со старинным зеркалом. Он бессмысленно всматривался в рисунок, оставленный мною на зеркальной поверхности.
– Дай мне мокрую тряпку.
– Ты где-то видишь ее у меня?
– Ты же Волшебник, наколдуй…
– Я не растрачиваюсь на дешевые фокусы.
– Ты не растрачиваешься даже на близких людей…
Я вернулась в комнату уже с сырым лоскутом какой-то материи.
– Объясни мне, почему ты так поступаешь? Ты хотела его вернуть, разве нет?
– Ты слишком мудр. Ты не поймешь.
– Что ты делаешь?
– Чтобы смотреться в зеркало, нужно, для начала, стереть с него пыль…
Я принялась смывать краску. Растирая ее по поверхности, я с каждым разом все четче видела свое отражение и комнату позади себя. И Волшебника с озадаченным лицом.
Теперь я знала, что возьму самые яркие краски. Которые принесу сама.