Миниатюрка из серии "Странная психология"
=========================================
Круги ада
Ожидание. Оно тянется невыносимо, оно оплетает сознание липкой паутиной страха. Что там, впереди? Было бы время что-то сделать, но времени-то и нет, нет и не будет никогда. Не будет...
Мысли с шуршанием ворочаются в затхлом чулане черепа.
Зачем? Зачем всё это? Для чего? Почему я здесь? Опять и опять, по замкнутому кругу, почти вечность. Бред! Я брежу? Я... А кто это - я?
Вопросы. Сотни, тысячи, миллионы мелких, никчёмных вопросов и вопросиков вскипают в голове. Тут же зловонными пузырьками пара всплывают и лопаются ответы. Гнилая окрошка. Заплесневелый паштет. Протухшие мысли — это вопросы, фаршированные ответами.
Краешком остатков сознания ловится движение совсем-совсем рядом.
Женщина. Лица под мешаниной грязно-путаных волос не разглядеть, а фигура... Её просто нет. Есть морщинистая выпуклость огромных полушарий. Это не груди, это обыденные вторичные половые признаки, почему-то не могу назвать по-другому. Это я-то не могу?!
Взгляд зацепился за разверстый шрам над ключицей. Что-то знакомое. Где же я его видел? И её, её я точно знаю, но откуда?
- Ты?
- Я!
- Зачем?
- Да так.
- А знаешь...
- Не желаю!
О, у неё есть желания! С каких пор? Опять вопрос, только ответ на этот раз не всплывает сам собой из ниоткуда. Спросить у неё? Не стоит. Захочет — скажет сама. Она всегда любила вывалить все свои проблемы окружающим, мол, расхлёбывайте за меня!
На этот раз молчит. Молчу и я.
Свист. Тонкий-тонкий, на самой границе восприятия.
Серо-зелёная хмарь вокруг колышется. Сквозь неё начинают проступать предметы. Внизу показываются изшарканные тысячами ног неопрятные доски. Прямо перед глазами — корзина. Прутики ещё свежие, почти светятся девственной белизной.
То ли туман, то ли дым отползает дальше. Главное — тишина. Ни звука. Даже дыхания женщины рядом не слышно.
Может, её уже и нет? Быстрый взгляд исподтишка. Стоит. Вокруг взвесью — грязное облако капель, разом просверкнувших рубиновой краснотой. Кровь?
Да, кровь! Та, что брызгала тогда из её шеи.
Исчезнувший кошмар вновь оживает в пробуждающейся памяти.
- Отстань!
- Почему ты идёшь, почему бросаешь меня одну? Я не хочу так, - шепчет она, а руки молитвенно прижаты к груди, и голова опущена. Боится! Она просто боится смотреть на меня. Я почти улыбаюсь.
- Уймись, женщина! - давно не называл её иначе. Всегда — просто «женщина». Она не протестует. Имя у неё есть, и когда-то я даже знал его. Знал и забыл. Теперь это просто женщина, безымянный символ утраченного счастья. Украденного счастья.
Её семейка подловила меня семь лет назад. Подпоили и подложили под бок к этой... М-м-мерзкие твари. И она, и её вечно больной отец. А ведь он ещё и не пьёт, ненавижу!
Ну вот, за рукав уцепилась.
Бью наотмашь по лицу. Падает на грязный пол и скулящим комком катится в угол.
С-с-сволочь! Так тебе и надо! Бранюсь.
Матерщина летит из горла гнойными комками. Это — как вызревший фурункул, главное — чтобы прорвался, а там сразу становится легче.
Почти спокойно одеваюсь и ухожу. Она всё так же таится в углу маленьким обиженным зверьком. Убить бы — до чего ненавижу!
Я спал с ней однн-единственный раз. Это когда меня подложили к ней. Было ли что-то между нами? Не знаю, не помню.
Никто и никогда в городке не обращал на неё внимание. А она — заглядывалась на меня. Я гулял с Мадлен, с первой красавицей предместья, нас называли славной парой. Главное, мы любили друг друга. И вот, злополучная ночь. Мне пришлось жениться, пришлось поневоле, иначе не поняла бы матушка. Слишком патриархальные у неё были взгляды на жизнь.
Мадлен уехала в Париж, где через полгода её нашли придушенной в каком-то притоне. Я остался жить, если жизнь с ненавистной женщиной можно назвать жизнью. Для меня это было адом. А жена, наверное, по-своему она меня любила. Правда отца любила всегда больше: «Папа то, папа сё!» На втором году супружества я запил.
Пью и посейчас. Это единственное, что осталось у меня после кончины матушки.
Возвращаюсь уже заполночь, вдоволь покуролесив с приятелями и общупав всех официанток в пивной. Аппетитные у них, чёрт возьми, чресла. Жаль, ни одна не согласилась на заднюю комнату. Я, пока что, мужчина в самом соку. Мне всего двадцать семь, и так хочется, пусть и редко, женской ласки. Не у своей же «жёнушки» получать удовлетворение?
И всё-таки, очень уж они, эти милашки, пухленькие, округлые. Не то, что у моей стервы! И сразу вскипает злость. Когда-нибудь я её убью. Обязательно.
Настроение портится. Так бывает всегда, когда подхожу к двери, за которой притаилась она. За это я её тоже ненавижу.
У самого входа — котёнок. Совсем маленький. Грязный хнычащий комок, почти как она. Даже не понимаю, как щуплое тельце очутилось в кулаке. Хочется сжать пальцы, услышать хруст костей и... Не могу. Никогда не мог. И её бью-то всегда так, чтобы не поранить ненароком. Хотя и бью.
Дьявол!
А котёнок уже пригрелся в руке, уткнулся мокрым носом в запястье. Куда его теперь?
Осторожно опустил на пол.
Долго вожусь с ключом. Всё-таки - я изрядно набрался. В квартире, доставшейся в наследство от матушки, темно. Пусть нельзя бросить от двери шляпу на крюк, как привык, зато темнота обволакивает теплой волной, и тогда можно представить, что кроме меня здесь никого нет, а может даже и матушка ждёт. Это хорошо. Свет так и не включаю, просто стягиваю пальто и ботинки наощупь. В комнате валюсь на диван и проваливаюсь в сон, и это — почти божественно.
Что происходит дальше — толком не помню. Всего два мгновенья отдельными снимками — засиженный мухами потолок над вспышкой абажура, потом сразу - нож в руке, и кровь бьёт из её шеи толчками. Всё тише, тише, тише. Фоном — замирающий хрип дыхания. А напротив — расширенные глаза её отца. Страшные, совершенно чёрные, одни зрачки, будто и белков вовсе нет.
Так я помню. Остальное — только по рассказам, пусть этих рассказов и было много. Только это позднее, уже на суде. Чёртовы соседи сбежались на шум. По крайней мере, так говорили они. Они, вообще, говорили много, слишком много.
Теперь жена, женщина — рядом. В этом кроваво-капельном облаке, голова опущена, ни глаз, ни лица не видно. Только грива волос. Они мокрые, эти волосы, в корке полусвернувшейся крови, совсем как тогда на полу в комнате. И рана над ключицей, а вокруг — вспухший синяк плесневелой кожи. Она за мной?
Эта память... Там, в гнойной мгле забытья я не знал причины страха. Теперь всё ясно. И помост, и корзина. Эта корзина не просто так стоит, в ней окажется голова. Моя голова. Да...
Тюремный дворик маленький, совсем крошечный. Эшафот занимает почти половину и оттого, наверное, кажется больше, чем есть на самом деле. А может — действительно только кажется.
Господи, а людей-то на балконе! Пришли смотреть. Для них — это театр. В главной роли — я. Единственное представление! Больше не будет. На бис повторить не удастся.
Почему такие мысли лезут в голову? Мне остаётся всего-ничего, а я о каком-то представлении!
Двое надзирателей хватают за локти и сажают на стул. Сажусь покорно. Да и толку? Деться некуда. И сделать ничего не могу - руки в наручниках вывернуты назад. Какой-то тип, с зализанными волосами в брильянтине и тонкой полоской усиков, совсем как на вывеске парикмахерской, щёлкает ножницами и парой движений отстригает воротник с рубашки. Шея теперь голая, и прохладный утренний ветерок сразу усыпает её мурашками.
Надзиратель суёт в мой пересохший рот зажённую сигарету. Делаю глубокую затяжку. Дым попадает в глаза, те сразу наполняются слезами, и больше я ничего толком не вижу. Разве что священника отличаю от остальных столпившихся кругом. Торопливое «Pater noster”, крестное знамение, рука ткнутая мне для поцелуя почему-то в щеку.
Всё.
Земные дела закончены. Страх ушёл, осталась тупая апатия. Двое надзирателей, те же? хватают меня под локти и волокут на эшафот. Длинная узкая скамья. Лежать неудобно, но со мной не церемонятся. На шею опускается колодка.
Глаза вниз. Кроме корзинки и не видно ничего, но тут появляется котёнок. Откуда он взялся? Для чего? Маленький, жалкий, совсем как тот, что встретился у дома. Почему-то вспомнилась сразу страховка жены. Сумма — кругленькая! Получатель, конечно, тесть. Не на меня же...
Тесть! Это он! Это его страшные глаза той ночью! Хочу крикнуть и не успеваю.
Гильотина едет вниз...
Голова почему-то не скатилась в корзинку, а прыгнула прямо в руки к женщине в кроваво-капельном облаке. И она склонилась ко мне настолько низко, что за спутанным колтуном я различил желтизну полугнилого черепа.
- Папа теперь вылечится, а ты... Ты клялся над алтарём быть со мной вечно. Будешь!
И новый круг ада...
