Гришка сначала решил, что его опять телепортировали. Он лежал на спине и, часто мигая, смотрел на окруживших его приятелей Зубатого. Нет, это его просто дёрнули сзади так, что он грохнулся на пол. Гришка, наконец, испугался.
- Вор! - с каким-то восторгом сказал Петька и причмокнул губами. У Гришки внутри всё сжалось, он знал, что когда одни люди имеют моральное право делать, что угодно, с другими людьми, они расходятся на всю катушку.
- Связать его, - коротко приказал Петька. Гришка зажмурился и почувствовал, как несколько крепких рук, схватили его и принялись обкручивать лагерными полотенцами. Местами полотенца больно прищемляли кожу. Гришка не пищал и вообще был полумёртвый от страха. Он запоздало вспомнил, что в кармане у него лежат очки и теперь их тоже могут отнять. Он осторожно приоткрыл глаза.
- Обыскать, - добавил Петька, невозмутимо чистивший ногти перочинным ножиком в стороне от пыхтящей кучи малы. Руки пацанов зашарили по карманам Гришки, он попытался дёргаться и лягаться, но связали его на совесть. В животе противно заныло, в голове запрыгали сцены из книжек про пленных партизанов. Гришка махом забыл про суперменов, дружбу и другие чудеса, он лежал на полу и боялся того, что с ним сделают.

- Видишь его? - шепнул Локки. Тёма осторожно подтянулся и заглянул в палату. Спрыгнул вниз:
- Они там у двери, не видно отсюда нифига...
Он отряхнул руки:
- Иди, спасай.
Локки покачал головой и вдруг зашипел:
- А блиииииин, Вероника!
Вероника шла по дорожке от домика вожатых к первому корпусу, у окон которого стояли Локки и Тёма.
- Не ссы, - надменно бросил Артём и достал план-схему. Он быстро набросал на ней несколько формул и Локки с удивлением заметил, что Вероника, дойдя до поворота дорожки, исчезла и возникла у домика вожатых, оказавшись дальше, чем была вначале. Он видел её фигурку, растерянно топтавшуюся у окрашенной голубым двери и оглядывающуюся на первый корпус.
- Теперь она так долго будет ходить, - злорадно сказал Тёма и сунул схему в карман.
- Но не всегда? - уточнил Локки.
- Нет, - с явным сожалением буркнул Тёма, - Минут сорок... Так какой план?

Тем временем, Петька ходил между кроватями, заложив руки за спину и чеканил:
- Что мы делаем с мародёрами, которые осмеливаются поднять руку на наше имущество?
- Казним! - азартно, но тихо откликнулись пацаны.
Гришка лихорадочно вспоминал, что означает казнь — спихнут в крапиву, закроют в сарае? Очки его нашли, отняли и бросили на кровать Зубатого.
- Какой казни достойно ворьё? - спросил Петька.
Не будь у Гришки завязан рот, он бы высказал, что это Петька вор и мародёр, он первый украл блокнот. А теперь и очки. Хотя, скорее не украл, а отобрал — тут же с тоской поправил себя Гришка, это считалось военным трофеем, а не ворованным добром.
- В говне утопим, - радостно подсказал кто-то. Остальные заржали. Петька значительно поднял палец вверх, воцарилась тишина.
- И для других это будет хорошим уроком. В сортир его!
От приговора Гришка похолодел. Сейчас его сбросят в лагерный сортир, да ещё и если он что-то понимает в логике Петьки — вниз головой. Он вспомнил, как смотрел фильм, где дети в конц-лагере прятались прямо в дырках общего туалета, спасаясь от газовой камеры. Его затошнило от одной мысли о подобной перспективе. Не говоря о том, что отмыться от испражнений можно, а вот слава обмакнутого останется с ним до конца сезона, а до конца сезона ещё десять дней. Гришка тихо замычал сквозь кляп, его пнули под рёбра. В дверь палаты постучали.
- Шухер, - просвистел Петька. Гришку подхватили, поставили на ноги и запихали в шкаф. Через несколько секунд Гришка услышал, как дверь открылась. Голос Локки, полный профессионального энтузиазма физрука сказал:
- Орлы, срочный наряд таскать скамейки на спортивном поле. Завтра вечер самодеятельности.
- Пусть завтра и таскают, - заныли «орлы», которые специально поменялись со вторым отрядом именно для того, чтобы откосить от дополнительной суеты праздника, - мы что самые левые?
- Приказы начальства не обсуждаются, - жизнерадостно отрезал Егорыч, - Марш на выход, а то вы и завтра будете дежурить и послезавтра и до конца смены.

Дежурить до конца смены, хоть это и отменяло сон-час, не улыбалось никому. Пацаны, тихо ропща,  выходили из палаты и, судя по всему, следовали за Егорычем, как за Гаммельнским крысоловом.

Тёма проводил взглядом последнего и живо влез в окно, поглядывая на Веронику, осторожно пробиравшуюся вдоль кустов к корпусу. И снова возвращающуюся к домику вожатых.

Внутри, он по-хозяйски сгрёб с тумбочки блокнот, а с кровати очки, заодно экспроприировав оттуда же колоду карт, спички и пачку сигарет. Распахнул шкаф, поймав, падающего, замотанного как мумия, Гришку. Гришка смотрел на него как на второе пришествие и только хлопал глазами. Тёма, не тратя времени, взял его за руку и они тут же оказались за воротами территории. Там Тёма, не торопясь, закурил, вытащил кляп и развязал Гришку.

Гришка осел на траву, мотая головой:
- Спасибо, - слабо пропищал он. Он побаивался Артёма, не рассмотрел его в очках тогда, но чувствовал в нём недавнего того, кто вполне мог гонять Гришку по кустам вместе с зубатыми.
- Жри без соли, - любезно ответил Артём, бросая рядом с ним блокнот и очки. - Рекомендую сдать на хранение Локки, каждый раз тебя и шмот ковырять из лап мудаков неприкольно... - он осёкся и перевёл тему: - Ты цел-здоров?
- Спасибо, - повторил Гришка, клацнув зубами, он рассовал по карманам очки и блокнот. В его глазах всё ещё ярко стояла картина дырки лагерного нужника, - Я цел... они меня хотели в сортир скинуть, - сказал он и передёрнулся.
- Уроды, - хмуро, но от души сказал Тёма, - Ты давай, дуй в лагерь, а то ещё выгонят досрочно, у нас за такое выгоняли, за выход с территории.
- У нас тоже выгоняют, - признался Гришка, вставая, и выпалил: - Лучше бы выгнали...
Он хотел ещё что-то добавить, но Тёма при отсутствии Локки, заставлял его чувствовать себя неловко.
- Не ссы, тут же Локки, - сказал Тёма, - Ну и я ещё приеду, мне пофиг на эти ваши педагогемы, если кто тронет, сам всех в сортир свалю, горкой.
Гришка несмело засмеялся, представив эту картину и подумал, что Тёма только кажется суровым и не обижал он никого просто так в детстве, наверное. Гришка бы на него ещё раз в очках посмотрел, но застеснялся.
- Тогда я пойду, - сказал он вопросительно.
Тёма кивнул и надел тёмные очки, обретя некоторое сходство с терминатором.
- Локки привет, я уже не успею его дождаться.
Он махнул рукой и, не оборачиваясь, зашагал к припаркованному недалеко от ворот авто.
Гришка активно замахал в ответ. Он бы остался посмотреть, как Тёма отъедет, но решил, что так долго быть за территорией всё же опасно. Выгонят — мама не обрадуется, да и папа тоже.
Гришка вздохнул и скользнул за лагерную калитку. Может, эти десять дней будут не такими плохими, если у тебя вожатый — супермен.

1.4.2. В поезде.

Одиночество пахло железнодорожным мазутом и дымом. Одиночество имело форму и вид зонта, который распластался на потолке купе чёрной дырой. Ноющая боль неуловимой кошкой скользила из одного края груди в другой. В конце концов остановилась и обвила собой сердце, топя его в своей пушистой плоти. А потом стала выпускать, играя, когти. Зонт и одиночество отчётливо злились на Анюту за то, что та уже слишком долго не оставалась с ними наедине, за то, что пыталась избавиться от них, но злились только слегка – они прекрасно понимали, что на самом деле Анюта безраздельно принадлежит им, все остальное нужно просто переждать. И Анюта тоже это знала. Знала, но ничем никогда не выдавала этого знания. Зонт был таким привычным, но его привычность не умиротворяла, не делала зудящую боль расставания тише. Поезд под мерный стук тащил вперед вагоны, дальше и дальше от вокзала, от города, от Сашки. Анюта как будто физически ощущала натяжение невидимых струн, связывающих их с Сашкой. На миг в голове вспыхнула паническая мысль: что, если струны не выдержат и порвутся?  Анюта закрыла глаза и переждала этот приступ, как пережидают особенно сильный порыв ветра. Вагон едва покачивался, ход его был мягким, усыпляющим. Но кошка-боль не дремала, то и дело выпуская коготок особенно острый и злой – не расслабляйся, Анечка. За окном бежали обратно по ходу поезда поля в редких берёзках, с радостной россыпью солнечных пятен. Облака на небе расступались. Анюта привыкла к дождю и солнце теперь было ей даже неприятно…
Сашка и Артём уверили её, что всё придумали, но не посвятили в детали. Это глухо раздражало, путало и пугало её. Скепсис и насмешливость зонта ощущались физически: жди-жди, мол, как же, придумали они. Что тут вообще можно придумать?
Анюта вздохнула. Дома бабушка немного поворчала, что Анюта оставляет её одну на целый месяц, но учёбу считала делом слишком важным, чтобы препятствовать поездке. А когда узнала, что Сашка, с которым Анюта её познакомила в начале лета, не едет, совсем успокоилась.
Вот уже скоро полгода, как Анюта с Сашкой не расставались дольше, чем на полдня – разве что не жили вместе…А теперь…Теперь Анюте предстояло целый месяц провести без Сашки, то есть с Одиночеством и с Зонтом. Зонт немо ликовал. Анюта спасалась от когтей кошки-боли неподвижностью и старалась не смотреть в окно. Поезд ехал уже часов восемь, за эти часы Анюта едва ли переменила позу больше трех раз. Иногда ей казалось, что она начинает окаменевать, замерзать – ее ресницы покрываются инеем, а губы тонким, ломким налетом льда…и вся она застывает, коченеет и падает вверх — в чернильный зев зонта... Подбадривающие смс-ки от Сашки согревали ровно настолько, чтобы с освеженной отчетливостью почувствовать окаменение и холод… И коготки кошки-боли.
Лицо Анюты оставалось абсолютно безмятежным, хотя скрывать чувства ей было не перед кем. Просто ещё одна привычка, как кофе по утрам. Анюта позволила себе ещё раз легонько вздохнуть. Поезд подъезжал к туннелю.

Анюта с самого детства обожала туннели. С того времени, когда она самый первый раз ехала на поезде дальнего следования с родителями и они проезжали длинный туннель. В вагоне как раз что-то сломалось и ночное электрическое освещение не зажгли. Целых пол-часа они ехали в непередаваемой темноте. Мама нервно пыталась отвлечь и заболтать Анюту, опасаясь, что та может испугаться темноты и разреветься. Но пятилетняя Анюта только молча прилепилась к окну, широко открыв глазищи, и пыталась заглянуть во мрак. Со страхом и надеждой она представляла, что поезд собьется с пути, рельсы растворятся в темноте и они приедут в совсем-совсем другое место. Что именно это было бы за место, Анюта и думать не пыталась. Ни тогда, ни сейчас, спустя четырнадцать лет, когда другой поезд въезжал в другой тоннель. Она только так же прижалась к стеклу, как в детстве…И свет, вспыхнувший было в купе – погас. Поезд въехал в тоннель, гул его хода немедленно изменился на утробное гудение, соревнующееся с эхом сырых стен. Этот туннель был освещен через равные промежутки тусклыми оранжевыми фонарями, висевшими на проводах вдоль его стен. Анюта забыла и про кошку и про Сашку и про все, что имело место быть под небом – ведь неба больше не было – только потолок…И над ним земля, трава, деревья…Правда? Видимо, Анюта случайно сказала это вслух, потому что ей ответили:
- Не знаю.
Анюта вздрогнула и оглянулась на салон купе…
- Здравствуйте? – неуверенно сказала она, всматриваясь в темноту. На сидении напротив сидело нечто похожее на дагерротип, отпечатанный давным-давно. В темноте его было, тем не менее, неплохо видно. Изображение не имело ни цвета, ни объема – одну контрастность. Изображение Сашки…
- Саша? - позвала она тихо, - Это ты?
- Я - Илья, - сказало фото и начало обретать плотность.
Анюта растерянно наблюдала за ним, во вспыхивающем свете фонарей тоннеля.
- А ты Анюта, - дружелюбно улыбнулся пришелец Илья, с каждой новой вспышкой света становившийся всё более материальным и всё менее двухмерным и бесцветным, - ты мне уже снилась. Я люблю, когда ты мне снишься. И когда мне снится, что я могу ходить, - он неуверенно пошевелился. И поднялся на ноги, Анюта инстинктивно отшатнулась. Илья выглядел в точности как Сашка.
- Я не хотел тебя напугать, - сконфужено сказал Илья, заметив её реакцию и быстро сел на место. Но Анюта уже не смотрела на него. Она смотрела в зеркало на двери купе. Отражение Ильи осталось стоять в зеркале, как у окна. Отражение смотрело на Илью. Глаза у отражения были запавшими, напоминали чёрные провалы, лицо белое, безжизненное. Но Анюту как будто током прошило — она была уверена, что это отражение — настоящий Сашка, что с ним случилась беда, что Артём что-то напутал в рассчётах. Она ни на секунду не допускала мысли, что спит.
- Что это? - раздался недоумённый голос Ильи. Анюта посмотрела на него, с усилием отворачиваясь от зеркала. Илья сидел, задрав голову. Зонт на потолке раскинулся во всю ширину купе и начал медленно, неумолимо снижаться, поглощая всё, что было под ним. Анюта похолодела, сердце заколотилось как бешеное, голова у неё закружилась. Илья сполз на пол с сидения, инстинктивно стремясь сбежать от зонта, потянул за собой Анюту. Вдруг, на месте зеркала с отражением-Сашкой развернулся странный проход в шахматную клетку. Внутренности прохода вращались в разных плоскостях, у Анюты зарябило в глазах. На краю прохода стоял бледный Джек с глазами, от страха распахнутыми в пол-лица .
- Скорее! - крикнул он, протягивая руку Анюте. Но Анюта не могла заставить себя пошевелиться, теперь это в самом деле напоминало кошмарный сон. Она только смотрела на Джека и молчала. Илья схватил Анюту одной рукой, другую протянул Джеку. Джек мигнул, но крепко ухватил его за руку, потянул на себя. Мгновение и они оказались в коридоре. Анюта ничего не соображала. Перед глазами мельтешили чёрно-белые квадраты коридора. Илья держал её, не давая упасть.
- Он за нами гонится! - услышала Анюта отчаянный голос Джека, - я ключи потерял, ключи нужны!
Анюта, превозмогая оцепенение, сунула руку в кармашек юбки и протянула Джеку связку ключей. Большинство из них давно ничего не открывали, она носила их как память.
- Пойдут? - спросила она одними губами. Джек цапнул связку и закивал. Илья не задавал никаких вопросов, убеждённый, что ему всё это снится и даже радовался такому интересному, хоть и страшноватому сну. Анюта обернулась, чтобы посмотреть на то место, где должно было остаться купе, но ничего не увидела, кроме квадратов. Как только Джек взял в руки ключ из Анютиной связки, прямо перед ними из шахматной пустоты возникла прочная на вид, окованная железом дверь. Джек распахнул её и практически втолкнул внутрь Анюту с Ильёй.
Продержитесь, пока я не приду, - крикнул он и, загнанно оглянувшись назад, бросился прочь. Дверь захлопнулась перед ними раньше, чем Анюта успела открыть рот.
- Ого, - весело сказал Илья, - вот это переплёт... Ты как, Анюта?
- Нормально, - ответила она почти беззвучно, рассматривая место, в которое они попали.

1.4.3.Кукольный мир

- Анюта? - позвал Илья, растерянно оглядываясь в поисках места, куда можно её уложить: вокруг всё выглядело одинаково — всюду только пыль и рухлядь, рухлядь и пыль.
- Я жива, - послышался слабый голос Анюты, -  не могу двигаться... совсем... Положи меня на землю, ничего страшного.
- Нет, - отозвался Илья, с явным облегчением от того, что Анюта в сознании, - не хочу здесь оставаться, вдруг они вернутся и ...ещё что-нибудь сделают.
Анюта не видела смысла куда-то идти, она была уверена, что ничего страшнее с ней сотворить невозможно, а Илью, если не тронули в тот раз, не тронут вообще, но промолчала. Илья подхватил её на руки и медленно двинулся вперёд, в темноту.
Долгое время они шли молча. Изредка тишину и покой чулана нарушали падающие откуда-то сверху куклы. К этим куклам немедленно устремлялись процессии на подобии той, которая встретила Илью и Анюту. Илья обходил их по широкой дуге и шёл дальше. Иногда их обгоняли нарядные куклы, несущие на крошечных носилках своих потрёпанных жизнью, сломанных собратьев. На бредущего с Анютой на руках Илью куклы внимания больше не обращали.
- Тот парень найдёт нас в любом месте, я уверен, - заговорил он, когда их миновали третьи или четвёртые по счёту носилки. Анюта и так прекрасно знала, что Джек на это способен, но была слишком ошарашена, оглушена внезапной неподвижностью, чтобы ответить, возразить, чтобы думать о чём-то другом. Она как-будто не видела того, что происходило вокруг... Анюте тяжко давалась полная неспособность контролировать своё тело. Это напоминало ей ту апрельскую ночь, когда на неё напали. Время от времени на Анюту наваливалась чёрная, парализующая мысль — что если это навсегда. Анюта смаргивала подступающие слёзы и убеждала себя не раскисать.
- Ничего, - мягко сказал Илья, через несколько шагов, - всё образуется, как-нибудь... Ты сейчас можешь подумать — легко ему говорить, он не знает каково это. Я знаю. Я ведь парализован... там, - он мотнул головой, как-будто это «там» осталось позади, у них за спиной. - Врачи ничего не могли сделать, я два года лежал как колода, - он тихо засмеялся, Анюта почувствовала укол совести. Куда подевалось её собственное мужество? А ещё это было так, как будто засмеялся Сашка, который не смеялся никогда. Анюте понравился этот смех.
- Ужасно, - сказала она наконец, собравшись силами. Илья покачал головой, - Ничего, я начал поправляться, представляешь? Неизвестно, что помогло. Родители собирали деньги на операцию в Германии, но дело двинулось само по себе. Я начал сгибать пальцы на ногах, - он снова засмеялся, - Поверь мне, это настоящий подвиг. Раньше-то я вообще не чувствовал тела до самой шеи. Неприятное ощущение, как будто в гранитной глыбе застрял, - он вздохнул.
- Тебе хуже, я всё чувствую, - сказала Анюта принуждённо.
- Я не к тому, - виновато глянув на неё, сказал Илья, - я к тому, что из самого безнадёжного положения есть выход. Главное, не отчаиваться. Я уверен, с тобой всё будет хорошо.
Он перехватил её поудобнее. От этого движения анютины безвольные руки и ноги закачались сильнее. Ей стало тошно:
- Отдохни, - предложила она, - Ты уже очень долго меня несёшь.
- Там какой-то свет, - щурясь, объявил Илья, - дойду до него, а там посмотрим, может быть и отдохнём.
С каждым шагом Ильи пятно света становилось крупнее и отчётливее, пока наконец не стало понятно, что это десяток маленьких освещённых сцен, на которых куклы устраивали представления.
Анюта с трудом могла различить, что происходит хотя бы на одной сцене, её голова неудобно запрокинулась, а мысль о том, чтобы просить Илью поправить это, была для Анюты невыносима.
Но кое-что она увидела:
Куклы раз за разом разыгрывали эпизоды разнообразных казней. Некоторые казнимые куклы верещали громко и натурально, другие — вели себя по-королевски достойно, третьи так, как будто кукольник оставил их и забыл дёргать за нитки.
- Явно не детские представления, - тихо сказал Илья, замедляя шаг. Анюта поняла, что его так и подмывает спасти казнимых кукол.
- Это просто театр, - ответила она, - я думаю, нам не стоит вмешиваться в здешние порядки.
- Окровавленный Петрушка с ближней сцены высунулся до середины талии из балаганчика сцены и протянул руки к Илье, молча умоляя его о помощи. Илья сделал шаг назад, едва не споткнулся, оглянулся на миг, а когда снова повернулся к сцене, Петрушку уже обезглавили.
- Да... да... ты права, - рассеянно ответил Илья. Он торопливо зашагал, оставляя сцены позади. - Как же тут всё странно...
Они долго молчали, раздумывая о том, что увидели. Анюта даже позабыла о своём плачевном состоянии и всё гадала — а что бы сделали с ней, если бы она осталась с куклами? Вдруг, для этих представлений они и «спасают» остальных? Но ведь им не больно на самом деле, это же всё игра... Когда Анюта очнулась от раздумий, кругом снова была  пыльная темнота и слышны только мерные шаги Ильи по деревяшкам. Не было больше ни процессий, ни сцен. Куклы не падали сверху. Вообще - ничего не менялось, как будто Илья топтался на одном месте — в полумраке, среди хлама и запахов чулана.
Вдруг Илья остановился.
- Это... это что, твоя кукла? - безжизненно спросил он и опустился на колени, придерживая Анюту. Он поднял старую куклу с обожжённой ногой и показал ей.
- Да, - сказала Анюта, - это она. Мы прошли по кругу.
Илья даже застонал от досады. Анюта не успела подумать, чем им это грозит, как прямо под коленями Ильи распахнулся коридор — он едва успел отшатнуться с Анютой на руках, чтобы не провалиться туда. Из коридора выскочил красный как варёный рак Джек. Он тяжело дышал. Коридор захлопнулся.
- Он-он меня чуть н-не догнал, - просипел он, - двери закрывает, н-не даёт пройти.
Казалось вот-вот Джек расплачется.
- Кто? Кто он? - спросила Анюта встревоженно. Она снова подумала про Сашку из зеркала. Тут глаза Джека привыкли к полумраку и он заметил в каком положении находились Илья с Анютой:
- Что случилось? - спросил он.
- Какие-то куклы на нитках её парализовали. Просто так! - ответил Илья, перехватывая Анюту удобнее.
- Кто он? - повторила Анюта, в её голосе слышалась мольба.
- Я не знаю! - крикнул Джек, - то-то и оно... кто-то... мощный. Тень какая-то.
Его передёрнуло.
- Не Сашка? - спросила Анюта тут же почувствовав, как глупо это звучит.
- При чём тут Сашка? - Джек сел прямо на пыльное тряпьё, - я совсем не знаю, как выбраться, он сторожит за дверью, я полчаса мотался по коридору... отрывался от этой твари... Пришлось все двери закрыть, а теперь он ждёт там — открою и всё! Он нас схватит.
- Тогда просто пойдём с нами дальше, - спокойно сказал Илья, собираясь подняться. В тот же миг все трое сощурились от яркого света, такого, как-будто открыли дверь в солнечную комнату.
- Сюда, скорее! - позвал их кто-то из света басом. Илья поднялся с Анютой на руках и заторопился на голос, следом за ним поковылял Джек — ему всё это почему-то не нравилось, но выбора он не видел.

1.4.5. Откат
-- Меня привёл зонт, – сказал Тей таким тоном, как будто это было очевидно. – Ты очутилась в беде и он меня призвал. 
-- Они говорили, что я кукла, – Анюта передёрнулась, в её голосе неожиданно прорезалась обида.
Тей успокаивающе пожал её ладонь.
– Я удивлён из-за того, что ты оказалась именно в том мире.
Он помолчал, глядя мимо неё.
– Это даже не мир – просто модель, игрушка, черновик... Все куклы, попадающие в чужие руки, стягиваются туда и... Их используют, – он взглянул на Анюту. – С куклами, которые играют в чужие игры не случается ничего хорошего.
– Но я же не кукла, – прошептала Анюта.
-- Очевидно, тебя посчитали куклой, потому что ты имеешь некоторые их признаки ,-- уклончиво ответил Тей.
Анюта посмотрела на зонт, потом снова на Тея:
– Из-за тебя? – спросила она. – Ты сделал меня куклой?
Тей покачал головой.
– Выходит так, что я, – сухо сказал он. – Но я не специально делал. Я не знал, что оно так... зачтётся.
– И что теперь? – спросила Анюта, чувствуя, как растёт её напряжение, как появляется неприязнь к Тею.
– Ничего, – пожал он плечами, засовывая руки в карманы. – Живи так, как жила раньше. Не ходи по междумирами, в обратном случае, ты можешь опять попасть туда, где была... Когда ты хочешь оказаться теперь?
– Где, – машинально поправила она его. – Где я хочу оказаться теперь... Дома.
Тей поморщился и его лицо сразу же пошло рябью.
– Я спрашиваю про время, – пояснил он. – Похоже так, что мне стоит отправить тебя немного раньше, чем ты была. Можешь смотреть сама, когда лучше.
Анюта задумалась. Промелькнула отчаянная мысль попросить отправить её в тот день, когда они с Теем познакомились.
– Время за несколькими вероятностыми переломами не может достигаться нами, – ответил Тей, читая её мысли. – Не дольше, чем на три... на девяносто суток прошлого. Я не корректирую на ином уровне.
Анюта кивнула:
– Отправь меня, пожалуйста, в тот день, когда Сашке отказали в деканате... Это было... седьмого июля.
Тей прикрыл глаза, показывая, что понял её.
– Не теряй зонта, это главное, – тихо сказал он ей на прощание и указал на четвёртую дверь. Анюте в его голосе скорее послышался приказ, чем просьба. Она кивнула, но пошла к двери не сразу.
– Мы ещё увидимся? – спросила она.
– Определено, – ответил Тей без улыбки. – Скоро.
Несмотря на неприятное чувство, возникшее у Анюты, во время разговора о куклах, она поняла, что всё равно очень хочет рассказать Тею о богах, о Сашке и об Илье, хотелось расспросить, что он думает по этому поводу, что он знает (Анюта подозревала, что всё). Но Тей явно дал понять, что сейчас им пора прощаться. Поэтому Анюта только коротко кивнула ему, подошла к двери, открыла её и шагнула в свет.

Она проснулась рано утром, как всегда до звонка будильника. Она была почти уверена в том, что ей приснился очень красочный и странный сон, но на календарях компьютера и телефона стояло седьмое июля, вместо двадцать первого. Зонт мягко, как воздушный шар, покачивался под потолком. Анюта встала и пошла делать себе кофе. Через час за ней зашёл Сашка. Анюта то и дело бросала на него внимательные взгляды – ей до сих пор казалось, что с Сашкой что-то произошло. Что-то страшное. Но Сашка вёл себя как всегда и совсем ничего не помнил о будущем. Он не участвовал во временной петле, устроенной Теем – догадалась Анюта, для него ничего не изменилось.

Анюта снова пережила неприятный разговор с деканом, закончившийся ничем. Сама она постоянно думала только об одном – какой выбор будет верным. Что попросить скорректировать Артёма? Или просто отказаться от его помощи? Наконец, когда речь зашла о Сашкином зав.кафедрой, её осенило.
Они с Сашкой вышли из деканата, посидели минут пять на лавке в коридоре, и к ним подошёл Артём. Диалог состоялся ровно такой же, каким его запомнила Анюта. Но перед тем, как выйти из здания института, Анюта придержала Артёма за локоть и тихо, чтобы не слышал Сашка, попросила:
– Попробуй сделать так, чтобы Сашку не приняли на его кафедру...  ещё тогда, раньше. Пусть работает на другой.
«Я не корректирую на ином уровне» – вспомнила она. А на каком уровне корректирует Тёма?
– А что, – Артём поскрёб в затылке. – Нормальная тема, может прокатить.
Анюта пристально посмотрела ему в лицо, но Тёма, как ей показалось, тоже не помнил ничего из того, что уже никогда не произойдёт.

Глава 1.5.3. Жертвенник

Когда он вышел из квадратной комнаты в указанную дверь, то оказался в очень странном месте: багрово-красная земля под ногами, свинцово-серое небо над головой, редкие искорёженные деревья без листьев на близком горизонте и ни души кругом. Джек обернулся. Двери не было. Он попытался призвать лабиринт, но ничего не вышло – как и в той комнате. Джеку стало не по себе. «Вот так и доверяй чьим-то там друзьям» – с некоторой обидой подумал он. Не то чтобы он считал, что непонятный анютин знакомый устроил это нарочно, может, просто ошибся. Но это мало что меняло – Джек ему доверился и вот итог – он чёрт знает где и понятия не имеет, как выбраться.
Он потоптался немного на месте, меся кедами красную глину, оглянулся по сторонам и неуверенно пошагал вперёд, к деревьям.
Джек был довольно опытным ходоком по мирам. Да и Чёрная Птица не раз повторял ему: если потерялся в чужом мире, главное – не стоять на месте. Нужно обязательно идти, если можно идти. И лучше всего идти к какому-нибудь ориентиру. Вот Джек и пошёл к деревьям. Других ориентиров тут не было.
Идти оказалось тяжело – как будто он тащил на плечах мешок картошки.  Джек обливался потом, хотя воздух этого места был довольно холодным.
На протяжении всего нелёгкого пути Джек ни встретил ни души: ни птицы, ни насекомого, ни даже колючек. К счастью, горизонт сдвигался быстро и  странные деревья были всё ближе. Джек вдруг испытал острый приступ нежелания подходить к ним, но больше идти было некуда. Деревья стояли слишком редко, чтобы можно было посчитать их рощицей. Их было шесть или семь, все чёрные как уголь, немыслимо корявые, напомнившие Джеку уродливых кляксовых человечков, которых он рисовал в детстве материной тушью.
Джек добрёл до первого дерева и сел рядом с ним в красную грязь, тяжело дыша и размазывая рукой по лицу пот.
Ему хотелось пить, но ничего похожего на лужи или ручьи поблизости не было и на пути ему не попалось. Джек, слабо надеясь на то, что в этот раз всё сработает, снова попробовал призвать лабиринт, но опять ничего не произошло.
Он готов был разреветься от усталости и отчаяния, но тут дерево издало протяжный стон, напугав Джека так, что он вскочил на ноги. Дерево умолкло, Джек, шатаясь и держась за ствол, обошёл его.
На стороне дерева, обращённой к горизонту из коры выглядывали грудь и голова человека. Лицо человека выражало страдание, было осунувшимся и бледным, покрытым мелкими капельками пота. Джеку знал, что именно так выглядит человек в периоды затишья, когда его отпускает постоянная, сильная боль. Грудь тяжело вздымалась. Дыхание явно давалось ему не легко. Человек открыл полные муки глаза, и в этот момент Джек его узнал:
– Чёрная Птица! – воскликнул он.
– Джек...-- в глазах Птицы мелькнули страх и, одновременно, какое-то непонятное удовлетворение. – Боги, боги! Неужели и ты сюда попал? Как?
– Ну да, – тревожно ответил Джек, не отнимая рук от чёрной коры. – Случайно попал, по ошибке... А что это за место? Что с тобой?
Джек присмотрелся. Птица был не просто вмурован в дерево, но как бы был его неделимой частью. На остальных деревьях тоже были люди – кто-то по пояс, кто-то полностью скрылся под корой, оставив на поверхности подобие уродливой чёрной маски.
– Случайно сюда не попадают, Женя, – тихо сказал Птица, снова закрывая глаза. Джеку стало жутко. Птица продолжил:
– Это жертвенник, сюда попадают те, кто расплачивается по счетам... Кто попал в чужую ловушку... Мне... я жестоко просчитался, когда заключил с Теем сделку... Теперь я здесь... До конца времён...
– Нет, – крикнул Джек. – Тебе нельзя, слышишь? Я же пригласил тебя в свой мир, помнишь?
Птица медленно покачал головой. Слова давались ему с трудом:
– Тише... тише... гораздо важнее сейчас подумать о тебе, чем обо мне, Женя. Если ты застрянешь тут, никакого мира-без-разлук вообще не будет... Посмотри, твои ноги не вросли ещё в землю?
Джек со страхом, суетливо поднял сначала одну, потом другую отяжелевшую ногу. Глина не сразу отпускала его кеды, жадно чавкая.
– Кажется, нет, – сказал он не очень уверенно. – Как мне тебя отсюда вытащить? Я без тебя не пойду.
Птица вздохнул. Джек хорошо знал этот вздох – вздох, когда Птице приходилось проявлять безграничное терпение:
– Никак, Женя. Тебе не вытащить меня, пока ты сам тут... Но есть шанс, что твой мир... сможет вытянуть меня отсюда... Есть шанс.
Лицо Птицы заострилось, он умолк, видимо, борясь с подступившей болью.
Джек молчал, колеблясь. Ему было трудно смириться с мыслью о том, что прямо сейчас он никак не сможет помочь Птице. Он почти чувствовал его боль.
– Хорошо, – наконец пискнул он. – А мне как выбраться тогда?
Он на всякий случай то и дело поднимал то одну, то другую ногу, чтобы не «врасти в землю».
– Это... место особое... – заговорил Птица, делая длинные паузы, пережидая приступы. – Ему нужна кровь... Иначе не выпустит...
– Много крови? – робко уточнил Джек, неотрывно глядя в лицо Птице.
– Изрядно... Женя... Отломи от меня шип... сучок... если тебе нечем... порезать себя....
Джек похлопал себя по пустым карманам джинсов и ветровки. Сердце его колотилось как бешеное. Он очень боялся крови. И даже уколов, которых ему переделали, наверное, миллион.
– Нечем, – сказал он, стараясь не выдавать дрожь в голосе. Он присмотрел себе сучок по острее и отломил его. Из того места, где рос сучок потёк тёмный густой сок, пахнущий кровью. Птица коротко застонал.
– Ты почему мне не сказал? – отшатываясь от него, крикнул Джек. Из его глаз чуть не брызнули слёзы.
– Потому... что я тебя очень хорошо знаю... Женя, – криво улыбнулся Птица, не открывая глаз. – Мне отмерено тут немало боли... эта... ничего не меняет... Держи его крепко... попробуй рассечь себе вену... режь от локтя к запястью... смотри, не повреди... сухожилие.
Птица прерывисто вздохнул и замолчал. Джек с беспомощной, отчаянной жалостью смотрел в его постаревшее, измученное лицо. Наконец он снял ветровку с одного плеча и начал примериваться острым концом сучка. Он долго не мог провести по руке достаточно сильно, чтобы вспороть кожу. Джеку стало дурно от того, что он делал. «Как только суицидники умудряются...» – подумал он. «Нужно взять себя в руки... Это для Птицы...». Джек крепко зажмурился, стиснул зубы, сжал сучок поудобнее и со всей силы надавил на руку его острым концом, а потом резко, не давая себе опомниться, рванул его к запястью. Боль пришла мгновенно, и Джек ожидал, что она будет такой сильной. По руке заструилось тёплое.
– Быстрее, – услышал он слабый, как будто через слой ваты, голос Птицы. – Рисуй вокруг себя круг кровью...
Джек открыл глаза и вытянул руку перед собой и начал поворачиваться кругом. Ему казалось, что он движется неправдоподобно медленно и ещё он каждую секунду боялся упасть – перед глазами плясали чёрные «мушки», в голове шумело. В итоге он и в самом деле в какой-то момент оказался на земле – сам не заметил, как. Он не знал, удалось ли ему начертить круг, его мутило всё сильнее. Он ужасно хотел спать.
– Женя! Круг не закрыт, – услышал он опять. – Нужно ещё крови.
Джеку захотелось зареветь. О том чтобы шевельнуть даже пальцем он и думать не мог. Но его окровавленная рука как будто сама собой сжала сучок и резанула ещё нетронутую кожу на другой руке прямо через ткань ветровки. Джек провёл рукой со свежей кровью прямо по земле, вслепую замыкая круг... И провалился в лабиринт, не успев и слова сказать на прощание Чёрной Птице.
...-- Он весь в крови! – услышал Джек, падая на твёрдое. «Лабринт не любит крови» – вспомнил Джек и потерял сознание.

1.5.5 Новый мир

Место, в котором они оказались было довольно сумрачным: короткие серые тропинки вились во всех направлениях от круглой, как по циркулю прочерченной поляны, заросшей блеклой низенькой травой. Дальше чем на десяток шагов кругом было ничего не видно, тропинки терялись в плотном комковатом тумане, между ними скорее угадывались, чем виднелись, силуэты искривлённых деревьев. Слабый, рассеянный свет струился сразу отовсюду, казалось, мерцали неверным, дрожащим сиянием сами земля и воздух.
– Чё тут, блин, с пространством? – брезгливо оглядываясь, спросил Тёма и передёрнул плечами.
– Нестойкий Мир, – не ответил, а рассеянно сказал сам себе Джек. Он взволнованно переводил взгляд с тропинки на тропинку, нюхал воздух. – Энтропия высокая, законы не прописаны, всё держится только на воле Создателя... Знать бы ещё, кто он...
– Ух ты, – прошептала Ленка и медленно пошла вперёд по одной из тропинок, тропинка изгибалась под ногами немыслимым образом. – Другой мир, настоящий...
Митька двинулся за ней.
Место это хоть и было тихим, хоть и казалось заброшенным, не было пустынным: здесь определённо ощущалось присутствие других существ, бесшумной, но насыщенной жизни.
– Артём! – услышали они с Митькой голос Джека. – Это место нужно свернуть... в досозданное состояние.
– Не получится, – сказал Артём. – Судя по схеме, тут слишком много необратимых причинно-следственных линий, и большая часть связана совсем не с этим миром.
– Вот блиииииин, – тихо протянул Джек. – Плагиат! Фанфик! Чужие существа, да?
– По ходу, да. Существа из других миров тут.
Ленка почувствовала, как Митька тянет её за плечо.
Ленка обернулась. Митька молча ткнул пальцем вперёд и вверх – туда где в одном из проступивших в тумане деревьев чернело дупло. Из этого дупла выглядывало любопытное круглое лицо с внимательными острыми глазками, обрамлённое клочковатыми рыжими волосами.
– Домовёнок, – неслышно прошептала Ленка.
– Тоже узнала? И я узнал – ты его рисовала там, тогда...
Ленка кивнула, не в силах отвести глаза от Домовёнка, которого она три недели назад собственноручно нарисовала палочкой на земле у поляны в ведьмином круге. Чем дольше она смотрела на этот мир, тем больше напоминаний о той ночи на озере находила. По сути всё это место напоминало их поляну. Ленка ощущала то странное чувство, какое бывает во сне – ты в незнакомом, ни на что не похожем доме, но ты точно знаешь, что это твой родной дом, во сне чувствуется «запах», «след» именно того места, которое тебе на самом деле снится, несмотря на то, что ты видишь. Не сразу она сообразила, что это значит.
Но тут Митька громко сказал:
– Э, слышьте! Это мы его создали. Мы с Ленкой. Случайно...
– Это когда вы с пузырём «Немирова» в кустах скрылись? – уточнил Тёма. – Ну поздравляю, блин. У мира офигенная физика.
С этими словами он легонько подбросил камешек на ладони. Камешек зиг-загом ушёл в туманное небо.
-- Пьяные Боги это плохо и неправильно, – тихо сказал Джек, побледнев. – Всё равно не понимаю, как вам это удалось.
Митька пожал плечами, Ленка вздохнула:
– Я рисовала, а Митька придумывал истории про этот мир, – виновато сказала она. – Мы не знали...
– Лучше бы вы там, как все нормальные люди... – начал Тёма, но замолчал, махнув рукой. Ленке этого хватило, чтобы густо покраснеть. Митька нахмурился, но смолчал.
Домовёнок скрылся в дупле, оставив торчать наружу только рыжие кончики длинных ушей. Ленка вдруг поняла, что ужасно не хочет, чтобы этот мир «сворачивали в досоздательное состояние».
– Ревизор не должен узнать эти подробности, – сказал Джек, глаза его в здешнем освещении казались совсем чёрными, без зрачков. – Но нам ещё повезло... теперь вам нужно постараться вспомнить всех, кого вы сюда переместили своей волей... Что ты рисовала, Лен?
– Женя, а можно этот мир как-нибудь оставить? – робко спросила Ленка.
– Нет, – неожиданно резко ответил Джек, и его глаза сузились, полностью изменив его лицо. – Это будет стоить нам всего. Всё будет зря. Вспоминайте, кто здесь есть, быстрее, у нас мало времени.
Ленка отступила на шаг, беспомощно посмотрела на Митьку. Он пожал плечами:
– Ну и что? Мир у нас уже есть – доработаем без твоих придурочных аттестаций.
Джек смотрел на него неверяще. Долго подбирал слова, а когда заговорил, слова эти оказались едкими и злыми:
– Не только для себя стараюсь, Митя. Я попал в жертвенник, это такое место, в которое попадают те, кого заманили обманом – они остаются там и вечно мучаются, давая свободу тому, кто жертву принёс. Так вот, одна из жертв – Чёрная Птица, твой дядя Миша, Митя. И нам не вытянуть его оттуда в несанкционированный мир. Он останется там навечно. И ты ещё не знаешь, кто хозяин Анютиного зонтика – её тоже нужно спасать.
Митька стоял, как громом поражённый:
– Ты врёшь, – запинаясь, сказал он, сжимая и разжимая кулаки.
Артём, подняв бровь переводил взгляд с одного на другого. Ленка сразу поверила Джеку и тихо охала, прикрыв рот ладонью.
– Нет, Митя, не вру, – устало сказал Джек. – Я тоже люблю Птицу и мне не плевать на Анюту. И я точно знаю, что нет другого пути, кроме этого.
– Ладно, – сказал Митька после нескольких секунд напряжённого молчания. – Вспоминать, говоришь? Эльфы точно были, я помню.
И в то же мгновение перед ними прямо из тумана выступило несколько высоких фигур в серебристых струящихся одеждах. Послышалось нежное и печальное звучание какого-то струнного инструмента.
– Ты звал нас? – спросил самый высокий, выше Митьки, откидывая капюшон и открывая нечеловеческой красоты лицо с тонкими чертами. Его миндалевидные глаза смотрели прямо на Митьку и смотрели с почтением.
– Ой, мама, – прошептала Ленка с восторгом глядя на высоких эльфов, все тяжёлые мысли моментально вылетели у неё из головы.
Тёма и Джек тоже растерянно пялились на эльфов.
– Эм... да, звал, – после недолгого замешательства ответил Митька и покосился на Джека.
– Так, – сказал Джек, сбрасывая оцепенение. – Эльфы – это просто, они есть почти во всех мирах...
(«А у нас нет! Всегда так!» – с обидой подумала Ленка)
– Артём, будь так добр, отправь их в один из миров класса «A”.
– Угу, – вяло сказал Тёма и взялся за план-схему. Ленка хотела было крикнуть – «Подождите!» – ей ужасно хотелось поговорить с эльфами подольше, но прикусила язык, Джек уже не раз напомнил, что времени в обрез. Тёма работал быстро, эльфы исчезли через минуту. Ленка только вздохнула, глядя на то место, где только что стояли Бессмертные.
– Кто дальше? – спросил Джек.
Дальше было ещё порядка тридцати разных видов существ. Одних Джек легко определял в какой-то из миров, а Тёма переносил. От других Джек хватался за голову и долго перебирал варианты. Ленка с Митькой не разбирались в этом и нужны были только для того, чтобы вспомнить и призвать очередных существ. Митька всё время молчал и мыслями был далеко отсюда. Ленка не знала, что и думать, как узнать, о ком говорил Джек. Она печально провожала взглядом каждое существо, которое, волей Джека и Тёмы, исчезало из их мира. Перед ними прошли оборотни, гномы, великаны, духи деревьев и воды, пролетели феи и пегасы, говорящие животные, разумные совы, русалки, лешие, водяные, болотные огоньки, безымянные герои полузабытых детских книг, величественные единороги, пляшущие фавны, с достоинством кивавшие им кентавры, минотавры, феникс, красивый как пожар. И даже одна упавшая звезда.
– Перекур, – объявил Артём и потёр осоловевшие глаза. – У меня уже цифры расплываются.
Джек неохотно согласился и сел на серебристую траву. Ленка то и дело печально вздыхала, жалея, что не знала, как попасть в этот мир раньше и как следует исследовать всех кто здесь... жил.
– Фентезюшники, блин, любители. Толкина перечитали, – продолжал ворчать Тёма. – Слышь, а кто там Анюте угрожает такой?
– Не знаю его имени, – ответил Джек. – Очень хитрый и сильный. Это он забросил меня в жертвенник. Анюта ему доверяет, не знаю, как они познакомились.
Артём не стал спрашивать, откуда Джек это знает – он давно принял за истину, что либо у психа есть свои достоверные источники инфрмации, либо он просто бредит, в любом случае, уточнять это бессмысленно, а верить или не верить – решить можно по ходу пьесы.
– Ещё много? – угрюмо спросил он у Митьки.
– Нет, – ответил он странным деревянным голосом, не глядя на Тёму. – Немного.
–  Домовёнок ещё, он оригинальный, не заимствованный, – Ленка сказала это со скрытой гордостью.
– Почему домовёнок-то, блин? – спросил Тёма. – Тут даже домов нет никаких.
- Не спрашивай творца о таких мелочах, – буркнул Митька.
– Отлично, – устало сказал Джек. – Ещё немного и схлопнем.
– А Домовёнка можно себе оставить? – спросила Ленка с робкой надеждой.
– Нет, свернём со всем миром, – сказал Джек, но его голос дрогнул.
– В смысле: свернём с миром? – очнулся Митька.
На поляне повисла тягостная тишина.
– Вы его что... убьёте? – спросила Ленка, не желая верить в это.
– Это не убийство, – нехотя сказал Джек, не глядя на неё. – Это просто всё равно... ну, что его никогда не было...
– Это и есть убийство! – возразил Митька. Ленка чувствовала, что он закипает. Но она была полностью с ним согласна: это убийство.
– Ох, – только и простонал Джек. – Да как вам объяснить-то? Тёма, вон, понимает...
– Ты что, никогда неудачные рисунки не выкидывала? – спросил Тёма Ленку. Он хотел как можно скорее разделаться с этим делом, которое оказалось слишком утомительным, и в его голосе явственно начинало сквозить обычное раздражение.
– Но это не одно и то же! – возразила Ленка с возмущением. – А если бы было то... Если бы я это знала, ни за что бы так не сделала!
– Ну и была бы больной на голову, – заметил Тёма. – Это то же самое, ему не будет больно там или страшно.
– Он всё равно умрёт в этом мире, вместе с ним, – глухо поддержал Джек. – Мир этот нежизнеспособен. И так ему будет хуже.
– Так перенесите его, как остальных, в чём проблема? – встрял Митька.
– Не получится, – возразил Джек. – Он создание этого мира, оригинальное. Нельзя его пускать в уже существующие миры, не нарушая их структуры. Вы его создали, а не просто передрали с других. Хоть и назвали домовёнком – но он ни на что подобное не похож. Это ваш домовёнок, вы слишком подробно его сочинили.
– Он главный герой, – сказала Ленка, чувствуя, что сейчас заплачет. – Можно мы хотя бы попрощаемся с ним?
Джек открыл было рот, чтобы напомнить о времени, но закрыл его, так ничего и не сказав, молча кивнул. И Митька с Ленкой пошли по тропинке к дереву, в котором прятался Домовёнок. Они могли бы просто призвать его к себе, как остальных, но не хотели прощаться на глазах у Джека и Тёмы.
– Домовёнок, – негромко позвала Ленка, когда они оказались у дерева. Тут же круглое лицо с любопытством глянуло из дупла, а потом он быстро и ловко как белка спустился к своим создателям. Домовёнок был маленький и хрупкий, всё его тело было покрыто короткой рыжей шерстью, на нём была надета чёрная латанная-перелатанная рубашечка. Два пушистых рыжих хвостика плавно качались у него за спиной. Он понюхал руку присевшей на корточки Ленки и вопросительно посмотрел на Митьку. Митька молча смотрел на него и ерошил себе волосы на затылке. Ему было скверно – впечатления от слов Джека о дяде Мише, от перспективы «убийства» или не убийства их творения наложились друг на друга. Кроме того, он понятия не имел, как нужно прощаться. Особенно в таких, мягко говоря, странных условиях.
Ленка погладила Домовёнка по рыжим ушам, отчего тот буквально просиял. Говорить он не умел – Домовёнок их мало отличался от полуразумных фольклорных существ, мелкой нечисти, которой с избытком было в любой сказочной традиции. На самом деле Ленка тоже не знала, что тут можно сказать, к глазам то и дело подступали слёзы – ей было и жалко Домовёнка и злилась она на Тёму и Джека, которые в этот момент превратились для неё в каких-то монстров-фашистов. На себя она тоже злилась, но не могла понять, почему. Наконец, она пробормотала:
– Прости нас, – и неловко обняла Домовёнка. Митька мрачно подумал, что по-крайней мере, Домовёнок умрёт счастливым, судя по выражению его физиономии. Наверное, когда тебя обнимает перед смертью твой бог, то смерть уже не так важна.
– Нам пора, – прошептала Ленка, обращаясь то ли к Домовёнку, то ли к Митьке, и потёрла покрасневшие глаза.
Митька скованно похлопал Домовёнка по плечу, сделав его ещё более счастливым, если такое только возможно. Митьке пришло в голову, что на самом деле они с Ленкой просто тянули время перед неизбежным.
Когда они пошли назад, Ленка боялась, что Домовёнок может увязаться за ними, как приблудный щенок, но этого не произошло. Как только Ленка и Митька повернулись к нему спиной, Домовёнок шустро как белка вскарабкался на своё дерево и спрятался в дупло.
Ленка то и дело порывалась обернуться, но Митька положил свою тяжёлую руку ей на плечо, приобнимая, и Ленка опустила голову. К горлу снова подкатил комок.
Артём при их приближении встал и неодобрительно покачал головой.
– Вы б себя видели, было бы из-за чего убиваться!
Митька покраснел и шагнул вперёд, сжимая кулаки. Ленка с негодованием открыла было рот, чтобы высказать Тёме всё, что она думала.
– У нас нет времени, – раздельно произнёс Джек. – Артём, давай.
И они очутились на крыше. Ленка всё никак не могла привыкнуть, что свою «магию» Артём творит без всяких спецэффектов. Она невольно зажмурилась – после мягкого серебристого сумрака другого мира, дневной свет ослеплял. Когда все проморгались, то обнаружили, что на крыше не одни.
– Что за херня?! – высказался Артём. Недалеко от них на бетонном бортике крыши сидел... демон. Был он чёрен, молчалив и равнодушен. Он сидел на корточках, сгорбившись, и напоминал какой-то трагический вопросительный знак. За его спиной, подранным знаменем, вились крылья очень похожие на Митькины. Он сидел, и глаза его смотрели мимо всего здешнего.
– Ох, – сказала Ленка. – Я про него забыла.
Она откровенно залюбовалась демоном. Его она «поселила» в их мир, нарисовав, в честь Митьки. Лицом демон был больше похож на врубелевского «Демона», чем на Митьку, но определённое сходство между ними наблюдалось.
Джек снова схватился за голову, вся его холодная уверенность, которая была в другом мире, разом рассеялась. Глаза его забегали.
– Это плохо, плохо, плохо! – повторял он тихо и отчаянно. – Артём, посмотри, вдруг в блоке цэ его примут?
– Не разводи панику, – процедил Артём, разворачивая план-схему. – Сейчас поправим.
– Это почти ты, – шепнула Ленка Митьке.
– Это совсем не я, – сделав ударение на слове «совсем», отрезал Митька и ушёл на другой конец крыши, время от времени бросая косые взгляды на «собрата».
Демон, сидевший всё это время неподвижно, как камень, сейчас без всяких видимых причин распахнул крылья и несколько раз взмахнул ими. Он медленно поводил вокруг больными, нечеловеческими глазами, как будто очнулся от сна и всё ещё не понимал, где он и что происходит.
- Держи его! – истошно завопил Джек и сам же первый сиганул на уже отрывающегося от крыши демона, успел вцепиться в его черную шершавую ногу. Ленка тихо, обморочно охнула. Демон взвился в воздух. Рядом, поднимая ветер, метнулась другая крылатая тень – Митька.
Тёма и Ленка неподвижно, окаменев от неожиданности, смотрели, как в небе черная фигурка демона выделывала немыслимые петли, вцепившийся в него клещом, тряпочкой следом мотался Джек. Каждый пируэт демона грозил стать последним для Джека. Тёма не торопился применить план-схему, хотя уже отошёл от первого шока. Он думал, что будет, если Джек упадёт? Умрёт или нет? Покалечится? Он же не вполне реальный.
Митька изо всех сил пытался угнаться за демоном, но не мог – тот был куда манёвреннее и быстрее…Увлеченные событиями в небе, ни Тёма, ни Ленка заметили еще один персонаж, появившийся позади них на крыше. Он уверенно прошел между ними, протянул руку и, указав однажды, точно повторяя потом все пируэты демона, отчетливо произнес хриплым каркающим голосом:
- Демоны не должны летать.
В ту же секунду демон рухнул, как если бы ему вдруг отсекли крылья, и рассыпался чёрным пеплом в падении. Митька метнулся и едва успел подхватить у самой земли Джека. Перед падением демон издал крик или вой полный такой неземной тоски, что у обоих подогнулись ноги. Мир сразу потерял смысл и цвет, и множество потенциальных самоубийц города в ту секунду решились. Медленно, как во сне посмотрели они на невозмутимого и аккуратного пришельца. Ухнул, приземлившись Митька, осторожно положил потерявшего сознание Джека на твердое. Обернулся, выпрямившись, и спросил только:
- Зачем? – в этом слове слились вся его горечь и весь гнев.