Оно всё болело и болело. Пошевелиться трудно, а до телефона  не дотянуться никак. Так лежала Шура Матвеена, смотрела в стену и вспоминала прожитое.

Всю свою сознательную жизнь она  работала. Начала посудомойкой в неполные пятнадцать.  По утрам мыла лестницы  в подъездах, а вечерами - посуду в захудалом кабаке. Надо было как-то кормить себя и младшую сестру. Их мать умерла, когда  Шурке едва исполнилось четырнадцать. Подозвала как-то Сашу и сухим, ломким голосом прошелестела: " Шурка, помираю я. Валю то не бросай, одни вы друг у дружки", - и умерла. Тихо так, без мучений, агонии. Ни Шурка, ни тем более маленькая сестра так и не поняли от чего мама померла. Потом им сказали, что от "разрыва сердца".
Остались вдвоём на хозяйстве. Отец на фронте погиб, а из родни только  далёкая тётка  иногда гостинцы присылала. Так и жили: c хлеба на воду перебивались. Времена такие были, послевоенные. В семнадцать лет Шура  на хлебозавод устроилась, в кулинарный техникум поступила. Вальку за уши тянула учиться, но та к учёбе созрела поздно. "Вертихвосткой" Шура звала сестру (уж больно смазливенькая, да пустоголовая росла), но никогда - нахлебницей. Помнила мамкины слова: "одни вы друг у дружки".
Тянула бы Шура и дальше эту лямку, но, как пел Утёсов: " Любовь нечаянно нагрянет..."
И нагрянула. Кавалер у Шурки был - загляденье. Хорош собой невероятно и  ухаживал красиво: в кино водил и дарил цветы. Влюбилась, в общем. Думала, по-настоящему. Кавалера Владимиром звали и намерения у него были самые серьёзные. Он Шурку замуж позвал.
Дело молодое, поженились. Вальку девать  некуда, да и куда её денешь то, сопливую? У них с Шурой разница в возрасте - шесть лет, так что Валька ещё дитё дитём была. Володька как законным супругом стал - мигом характер  наружу и вылез.
-- Нечего на наших шеях сидеть! В интернат её определять надо! - так сказал, а у Шурки потемнело в глазах и ноги ослабели враз.
-- Ты чего это, ирод, придумал?! Сбагрить девчонку хочешь? Чем она провинилась? Или объела тебя, скажешь?!
Валька подслушивала, а потом собрала вещички по-тихому, какие на глаза попались, и - к тётке, за тысяча пятьсот километров, в столицу златоглавую.
Шурка еле успела её у цыган на вокзале отбить, те уже дурёху приманить успели. Ох и влетело Вальке!  На задницу сесть три дня не могла. Зато запомнила на всю оставшуюся жизнь, как старшая сестра на кухне коммуналки прошипела мужу:
-- Если тебе Валька - лишний рот в семье, уходи. Добром прошу, уходи.
И ведь ушёл, только его и видели. А Шура оказалась на сносях. Через семь месяцев недоношенная Катька появилась на свет. Туго пришлось, но, к счастью, соседи хорошие попались. Помогали Овсеевым  как могли.
Катя подросла, пошла в школу. Вальку замуж выдали и сестры разъехались, наконец. Связь, однако, держали, не забывали друг о друге. Шура дочку в строгости воспитывала, даром что "семимесячная". Выпорет бывало, а потом всю ночь ревёт на кухне и сигареты одну за одной курит. Когда дочка школу окончила случилась у Шуры роковая встреча, изломавшая её внутри и снаружи.
Рудик совсем не был похож на бывшего мужа-красавца. Коренастый, не высокого роста, с двумя золотыми фиксами во рту он походил на урку и сперва отпугнул своим видом Шуру. Он и правда отсидел шесть лет, а за что Шура никогда не спрашивала, боялась отчего-то задавать такие вопросы. Переезжать к Овсеевым в коммуналку Рудик ни в какую не соглашался. Жил у бабки  в пристройке, где зимой от холода и буржуйка не спасала. На уговоры не велся, покуривал да посмеивался:
-- Шурка, дура ты баба, ну мало ли мужиков вокруг? На кой я тебе сдался? Что с меня взять?
Шура обижалась, не приходила неделями, но всё равно возвращалась. Зимними ночами согревалась его прикосновениями, а летом они любили пить холодное белое вино и закусывать сочными персиками с дерева, что росло позади пристройки.
Счастливое то было время. Рудик устроился на работу, грузчиком в гастроном, неподалёку от ресторана, где заведовала Шура. И хоть денег было - кот наплакал, а умудрялся любимой женщине подарки делать. Шура их берегла, как зеницу ока. Копеечные, не бриллианты, изумруды всякие, но ценнее  в миллион раз, потому как - от сердца.
Беда приходит когда её не ждёшь. Когда ходишь пьяный от весны, от счастья, от запаха цветущей сирени и близости любимого человека.
В мае того года у Рудика обнаружили рак печени. Он не жаловался Шуре на здоровье. Он вообще никогда ни на что не жаловался.
Шура с ужасом и плотно упакованной болью в  груди смотрела, как Рудик сгорает. Чудовищные изменения, которые происходили с ним, походили на круги ада.
-- ЗА ЧТО? - кричала обезумевшая от горя женщина, глядя в июльское звёздное небо, - ЗА ЧТО ТЫ ЕГО ТАК МУЧАЕШЬ?!
Рудик умер в начале осени. Странно, как раз в день смерти Шуриной мамы. Тогда, не осознавая что на самом деле происходит, Шура перенесла инфаркт на ногах.
Постоянная боль в груди стала настолько привычной, что будто срослась с костями и тканями.
А дальше была работа, работа, работа. До изнурения, до тупой, тянущей боли в пояснице. Засиживания в кабинете до поздна и две пачки сигарет в день.
Катя вышла замуж за американца и уехала из страны, а сестра Валя няньчила внука Олежку. Шура как-то вдруг оказалась совсем одна. Дочка звонила раз в месяц. Шура говорила всем, что звонит Катька гораздо чаще. Валя приезжала на выходные и то не каждую неделю. Постепенно Шура свыклась с мыслью, что у всех свои проблемы в конце концов, а ей надо работать, работать, работать.
Трёхкомнатную квартиру, которую чудом удалось получить по блату, Шура обменяла в последствии на две однокомнатных - себе и Катьке.  Чтоб было куда дочке вернуться, в случае чего.
Разницу в деньгах Вале отдала - ей нужнее. В начале девяностых начался повсеместный бардак, но и тут Александра Матвеевна твёрдо устояла на ногах. Кормить приходилось и тех, кто в погонах и других -  в малиновых пиджаках с пудовыми золотыми цепями на шее.
Сердце болело всё чаще. Однажды приехала Катька и буквально силой отправила мать в санаторий. Доктора много ругались за нарушение режима и за курение особенно. Так, вскоре, Шуре Матвеевне надоело это шапито, и она попросту сбежала. Ведь ей надо работать, а они тут держут, понимаешь, чуть не на привязи!
Работать, пока не разворовали всё, что осталось. Работать, пока не разогнали старую команду поваров. Работать, потому что Валькиному внучку,  отсталому мозгами, нужен специальный уход, педагоги, а это - деньги, которых ни у Вальки, ни у алкоголика-папашки нет. И она работала. Рулила рестораном так, что и "овцы целы и волки сыты". Директриса - баба неплохая, но в одночасье как-то решила: пора Матвеевне на покой. Больно много Матвеены на работе. Мешать стала. Намёками, намёками подкрадывалась к Шуре и так и эдак: « Александра Матвеевна, вы так много сделали для нашего предприятия! Столько лет отдали ресторану!» - и всё в таком духе.
Шура смотрела на пигалицу и думала: « Нет, кура ты неощипанная, я ещё на пенсию не собираюсь.»
Что такое, эта пенсия? Шура не могла себя представить сидящей дома у телевизора и вяжущей носки. Потом намёки кончились и дело повернулось к Шуре филейной частью. Директриса подписала договор с каким-то, чёрт его знает, частным предприятием и  главный зал ресторана арендовали под ночной клуб. Мнением Шуры никто не поинтересовался, а если б спросили, так она бы  популярно объяснила куда им, сволочам, пойти. Не мытьём так катаньем выкурили Матвеевну на пенсию.
Шура поняла, что - всё. Накатившую волну предпринимательства ей не побороть. Действительно пора уходить.
Проводили с почестями, цветами, подарками. Отгуляли банкет, пожелали долгих лет жизни и всяческих благ. Мол, заслужила она, теперь отдыхать надо и о здоровье заботиться.
Пришла Шура домой, легла на диван, глаза закрыла, а у самой слёзы наворачиваются. Тошно, как на похоронах Рудика. И болит в груди, болит - не вздохнуть.
Почудилось на секунду:  Рудик рядом сидит, по голове гладит. Боль растворилась, улетучилась. Хорошо стало, спокойно, будто земля бег замедлила. Передохнуть ей надо,  как Матвеевне, а после вновь за работу.