Это должен был быть рассказ и писалось это как рассказ, но получилась лишь зарисовка.

Последняя ступенька осталась позади. Женя сделал несколько шагов по бетонной поверхности, пнув серые камешки — некоторые докатились до подернутого ржавчиной парапета и полетели вниз. Женя не хотел последовать их примеру, поэтому решил держаться от края перехода подальше. Все еще тяжело дыша после подъема, он осмотрелся.
Справа стремилось к земле кремово-черное здание вокзала — еще лет пять пепельно-кислотных дождей и подгоревшая крыша рухнет. Жаль, там можно было  устроить хороший лагерь, если бы не взорвавшиеся баллоны с газом. Впрочем, домам неподалеку тоже досталось: выбило окна, въедливые осколки разбросало по комнатам, смешало с обоями, мебелью; казалось, блестящая пыль вьется в воздухе. Женя ходил по брошенным квартирам в поисках теплых вещей, одеял, но они — пушистые с виду и колючие на ощупь — походили на стекловату, удалось что-то найти только в дальних, смотрящих в маленький двор, помещениях.
Слева вилось кружево рельсов — словно тускло поблескивающая причудливая система каналов, Женя читал про такие… тогда. Давно, когда мама еще была молодой и красивой; когда в ее дыхании не слышалось скрипов терзаемой ветром дверцы с несмазанными петлями; когда ее голос и волосы переливались как ручей на солнце; когда Лина радовалась тому, что только научилась ходить и бегать.
«Научилась на мою голову! — с яростью подумал Женя. Захотелось стукнуть кулаком по парапету, топнуть со всей силы, пнуть ржавую решетку, но он переборол себя и лишь стиснул зубы. — Маленькая дрянь, где же ты?!» Нет, лучше не настраиваться так, если он сорвется на сестру, она может опять убежать. Что тогда говорить маме? Да и что говорить сейчас? С Линой могло случиться что угодно. Расплодившиеся собаки, путники, бредущие в большой город, даже местные жители — кто знает, что у них на уме. А если пойдет дождь?.. Женя оглядел небо — оно жалось к земле. Напоминая мокрую грязную вату на прозрачной поверхности, медленно двигались серые улитки туч — не понять, будет дождь или нет, теперь картинка наверху редко меняла серый цвет на другой.
Женя покачал головой и пошел к противоположному спуску с перехода, туда, где череда железнодорожных построек отделяла вокзальную территорию от жилого района. Возможно, она в лабиринте гаражей? Испугалась, села в уголке, обняла себя за плечи — она часто так делала…
«Почему ″делала″? Делает!»
…она часто так делает, когда ей страшно или обидно. Только вот Женя никогда не понимал, как Лина может еще и обижаться, как у нее хватает наглости на такое. Ведь из-за нее их выгнали из общины, из-за этой шестилетней обжоры с жидкими косичками и охочими до чужой еды руками. И из-за нее они не могли уйти в большой город, где жить стало бы в разы легче.
Женя гнал от себя мысли о бесполезности сестры, но каждый раз, когда выглядывал через забитое окно и видел внизу не переделанную под склад полезных вещей трансформаторную будку, а безжизненные скрюченные кусты, — в такие моменты он хотел открутить Лине голову, словно простой кукле. Подумать только, из-за кастрюльки остывшего рагу, в котором плавало несколько кусков неизвестного мяса, они вынуждены были искать новое жилье. И найти его удалось лишь на улице напротив вокзала, в ветхом бараке, где еще до катастрофы никто не жил несколько лет. Пол мог провалиться в любой момент или загореться от искры, которая выпрыгнула из костра, поселившегося в старой металлической бочке. Хорошо, что пока достаточно было разжигать огонь лишь утром и вечером, а вот о зиме Женя даже думать боялся. Над некоторыми комнатами крыша начала проваливаться, спасовав перед природой. Сильный снегопад она, скорее всего, не переживет.
…а Лина обижается, когда на доставшие вопросы про обед получает в ответ правду. Мама обычно успокаивает ее, сует затертого плюшевого кролика с одним ухом и с укором смотрит на сына, хотя и знает, что он прав. Но сегодня она ушла за едой. Женя не знал, где и каким образом мать ее достает, а сам никогда не пробовал этого делать опять же из-за Лины, из-за того, что ее нельзя было оставлять одну.
Даже на несколько минут. Действительно нельзя. Все окружающие вещи только и шептали об этом хрустящим на зубах, перегонявшим вулканический пепел ветром. Вереницы навсегда замерших составов не скрывали за собой девочки в грязной ветровке, спускавшейся чуть ниже колен. В кирпичных тоннелях из гаражей не пряталась маленькая фигурка. Среди бесконечных параллелей рельсов на серо-коричневых шпалах отпечатались лишь следы собачьих лап и больших ступней взрослых — следы, засыпаемые новыми слоями пыли и песка. Но ведь проклятый одноухий заяц валялся на площади перед вокзалом! Куда еще она могла пойти?!
— Лина-а-а! — Женя напрягся, ожидая ответа.
«Надо было крикнуть раньше, сразу. Тогда бы она не успела далеко уйти. А может, она где-то рядом, но не отвечает из вредности».
На раздробленных бетонных ступенях появились первые мокрые кружки. Женя с нервным ожесточением почесал нос, по руке шлепнула холодная капля, еще одна скатилась по сальной челке, прилипшей ко лбу. Дождь.
Дождь — это означает «уходи под крышу, прячься». Это зудящая кожа, холод и — что еще страшнее — простуда, бронхит, лихорадка.
Капли все чаще встречались с пыльным бетоном, Женя побежал по переходу в сторону дома. Железнодорожное полотно мелькало на краю зрения с такой же скоростью, с какой распробовавший пепельную землю дождь превращался в ливень. Лестница, ломано извиваясь, скакала под ногами битыми ступенями.
Перепрыгнув последние полтора метра, Женя нерешительно остановился. До дома бежать слишком долго, даже до вокзала не успеть — свитер промокнет до нитки. Помедлив пару секунд, парень укрылся под угловатым крылом лестницы.
«Теперь все следы слизнет дождь».
Он сел на асфальт — повезло, под лестницей покрытие платформы оказалось чуть выше — и смотрел на пузырящиеся лужицы и бегущие среди рельсов мутные ручьи.
«Что же сказать маме? Что с ней будет?..»
Женя прикрыл оголившуюся спину, расправил воротник, натянул рукава свитера на ладони и устроился поудобнее — надежда на жизнь еще оставалась.