На самом деле это был некий крик души...

революция

Я был ребенком,
ловя осколки
сгоревших планет в слюде.
О, сколько ушло,
растворилось сколько
в морской ледяной воде.

Он брал пальто
и срывался в двери,
где нечего было сказать.
Под крики и дым
не хотелось верить
в зарю, что слепила глаза.

А он убегал
по пустым аллеям,
о камни сминая сапог.
Семнадцатый дождь
моросил, алея,
по серой спине дорог.

Январская пыль
под раскаты грома
сливалась в октябрьский лед.
Нас не ждали здесь.
Гаснут окна дома,
где тоже никто не ждет.

В мутной власти "нельзя"
сквозь гнетущее "можно"
мы выходим к морским берегам.

И дышать по-прежнему будет сложно,
лишь станет прохладней ногам.

Ты знаешь, ведь я ничего не боялась в детстве,
ни грозы, ни огня, ни стихийных бедствий,
ни пустых обещаний ни стрел в своем юном сердце,
ни печали, ни зла.

Я боялась лишь встретиться с этим тяжелым взглядом,
что улыбку пропитывал едким шипучим ядом,
и того, что тебя никогда не бывало рядом,
когда я так ждала.

Мне хватало всего: развлечений, поддержки, денег,
материнской любви, ярких шариков в день рожденья,
дорогих инструментов, уроков эстрадного пенья,
не хватало лишь не

ковролина, обоев и мягких домашних тапок,
аромата блинов по утрам и пушистых кошачьих лапок,
а простого, банального слова "папа",
столь далекого мне.

Но я знаю, что ты никогда не проснешься старым,
не забудешь, как петь под струны моей гитары,
и прищурив глаза от слепящей машинной фары,
улыбнешься в рассвет.

Я бы все отдала для тебя за лекарство от боли,
Все тетради, рисунки, стихи и четвертые доли,
все костры и веселье в пьянящих парах алкоголя.
Только в зареве лет

Утекает сквозь пальцы песком под тернистою сенью
та картина, в которой живут, как нормальные семьи
эти трое, в машине поющие Воскресенье,
уходящие в дым.

Я так много тебе не скажу и уже не сказала,
пусть слова остаются в стихах и тени вокзалов,
Но ни в этой ни в следующей жизни я не пожелала,
чтобы ты был другим.

Высокие своды дворца, белоснежность перин
не стоят гроша рядом с ветром с другой стороны двери
отец третий день в печали, над царством мгла
принцесса ушла.

У принца депрессия - слишком уж острая боль,
его убивает апатия и алкоголь.
Не глядя на пышных красоток, меж серых дней
он курит по ней.

Но где же она, та, что солнечна и светла?
Что руку прекраснейшего из мужчин не взяла?
Она высоко, в поднебесье, на склонах гор.
Она далеко.

Она поднималась, одежда на ней рвалась,
и солнце почти не щадило зеленых глаз.
Вдали от богатства и спеси, меж грузных скал
ее кто-то ждал.

И что-то манило, и что-то внутри звало
бежать из дворца, где так чисто и так светло,
наверх, сквозь терновник, где так высоко...
Где дремлет дракон.

Пещера теперь сверкает, в ней свет и уют.
Дракон обнимает когтем ее, свою,
а утром скрывается в небе, над царством в огне...
Она, в тишине

оставшись, до ночи глотает золу и дым,
стирает и чистит. По склонам пустым и крутым
взбирается принц. Он пришел на ее порог.
Сквозь песню ветров

зовет ее, просит вернуться домой, назад.
Но больше не теплится солнце в ее глазах.
Принцесса тускнеет, но сердце ее горит
глубоко внутри.

Ей больше не надо короны и блеска монет,
ей хочется грязной пещеры. А свет в глубине
гораздо светлее, теплее и ярче камней,
шелков простыней...

Ей нужно из пепла вставать и сгорать дотла,
когда небеса разрывают два черных крыла,
когда он, убивавший, воинственный рвется домой
к своей самой родной.

Может принц и сопьется к концу своих жалких дней,
может платье уже не роскошно и серо на ней,
может руки в грязи, а со щек стекает вода...
Но так сильно никто никого не любил никогда.

Фёдор Сумкин, да это так, жизненное. Трудно описать, вроде должно быть понятно.