Скажите, пожалуйста, что в нем не так? Упрямо чувствую какую-то червоточину в этой истории, и не могу понять, где не так.

Веришь ли, дорогая, мне уже почти сорок. Я стандартизированный мужчина образца две тысячи двенадцатого года, произведенный в городе Москва, в тысяча девятьсот семьдесят третьем, таком далеком и пыльном, что как будто бы даже ложном.
Как будто не было со мной ни восьмидесятых, ни девяностых, ни двухтысячных, не было как будто на моем веку ни крушения башен-близнецов, не рушилась берлинская стена, не распадался советский союз, а есть только сейчас и здесь, этот солнечный май, тепло и свет, и я, и даже немножко ты.
На мне хорошенький свитер, тебе бы понравилось. Помнишь тот белый свитер, который мне привезли родители из Польши? Он порядком потускнел и пожелтел, и нитки на локтях протерлись до дыр, так что я купил себе новый. Он почти такой же, только на локтях теперь кожаные круглые заплаты. Я подготовился.
В России все почти что хорошо. Я думаю, дорогая, в России никогда не будет совсем хорошо; ты лучше меня знаешь, что мы не способны чувствовать счастье, если не пьяны. А тут перестали продавать алкоголь после десяти; веришь ли? Я тоже сначала не верил. Так что мы теперь несчастливы еще и по ночам.
Так вот: все почти хорошо, но вот лавки в парках давно уж рассохлись. Ты помнишь, на нашей мы выскребли твоими ключами от квартиры свои имена. Плюс между ними, равно, сердечко.
Какими мы были кошмарно восхитительными, ты только подумай. У меня дух захватывает от того, что мы делали и от того, что могли бы сделать. Да мы горы могли бы свернуть! Мы могли бы вести армию через Альпы; я как Суворов, а ты в своем синем платье.
Нашу лавку, как и все остальные в парке, летом размалевывают зеленой масляной краской. После зимы она трескается и торчит хлопьями.
Я сковыриваю эти хлопья, когда мне нечего делать (в общем-то, мне всегда нечего делать, когда я прихожу сюда). Они хрустко ломаются, когда поддеваешь ногтем.
Должно быть, я странно выгляжу со стороны. В этом белом свитере с заплатами на локтях, с букетом желтых роз, ковыряющий краску с лавки.
Странности нынче в моде. Ты не поверишь, милая, но из тех девятнадцати майских денечков, что я провел здесь, ко мне подсаживались всякие милые дамочки, по крайней мере, раз пять, невзирая ни на свитер (тогда еще тот самый, польский; я носил его до последнего, старый дурак), ни на розы, ни на что-нибудь там еще, на что они там взирают, эти девушки.
Сегодня двадцатый день, двадцатый год. Одна из тех девушек стала моей женой. У меня двое детей, близнецы, Андрей и Соня. Я рад (я по-прежнему скуден на выражение чувств, извини).
Она про тебя знает. Очень меня жалела в тот вечер, когда я ей рассказал; гладила по рукам, плакала, а я выворачивался из ее объятий и жалел, что пришлось с кем-то делиться. Тебя как будто стало от этого меньше. Я в этом смысле жадный.
У меня ведь не так много от тебя осталось. Надпись на лавке да мутноватые уже образы в моей голове.
Я не хочу стареть. Мой прадед страдал Альцгеймером; у меня есть предрасположенность. Больше всего на свете я не хочу тебя забыть.
Веришь ли, милая, я даже не хочу забыть тот вечер двадцать первого мая, когда тебя не стало.
Я опоздал на двадцать минут, кстати. Только на двадцать. Если тебе там будет спокойнее, у меня были веские причины. Впрочем, сейчас они уже не имеют никакого значения. Все познается в сравнении.
Я только зашел в парк, а уж почуял неладное. Знаешь, эти предчувствия, они меня когда-нибудь доконают.
Я торопился. А когда я подошел к повороту (все эти повороты так символичны), то вдали, посреди серой асфальтовой дорожки увидел какой-то маленький странный холм.
Сгущались сумерки, а мы опаздывали в кино. И я думал, что ты, должно быть, не дождалась меня, иначе почему тебя нет на нашей лавке?
Ну, знаешь, не слишком я был неправ.
Я подошел поближе. В душу мою уже начинало закрадываться смутное ощущение безграничного будущего горя.
Я все еще надеялся, что это не ты. Что, может быть, это вовсе не человек, и это играет со мной мое злое воображение; я успел подумать, что это просто-напросто не можешь быть ты, потому что как же тебя не может быть?.. но в этот момент я подошел слишком близко, и сомнения мои рассеялись, и все, что я смог – это закрыть свой рот ладонями, но крик мой все равно просочился сквозь пальцы.
Я опустился на колени, я поднял твою тонкую руку, так отчетливо и так трогательно белеющую на темном после дождя асфальте, но ничего в тех артериях больше не билось. Тогда я стал искать надежду на твоей шее; я знал, что пульс можно прощупать и там, но как именно – не знал, так что и в этом было мало толку.
Но надежд во мне было больше, чем ты можешь представить. Ту силу, с которой я не мог поверить, вряд ли можно с чем-то сравнить.
Я попытался уложить твою голову к себе на колени, но как только я просунул ладонь между твоими разметавшимися волосами и асфальтом, пальцы мои оказались в чем-то липком и теплом.
И в тот момент, когда я, наконец, понял, в чем это оказались мои пальцы, мое маленькое сумасшествие, устроенное сознанием в целях сохранения психического здоровья, закончилось, и я понял, что тебя больше нет.
Я истерически разевал рот. Я дышал, но не мог надышаться, я вглядывался в твои милые черты, в твое лицо, которое вдруг оказалось таким невзрачным, когда в нем не осталось никаких эмоций, целовал холодный лоб, и не мог поверить. Как же я не мог поверить.
Мое сознание разрывала мировая война.
Потом ко мне кто-то подошел. Еще позже приехала скорая, милиция; меня расспрашивали, а я ничего не знал. Я только говорил, что опоздал на двадцать минут, и держал тебя за руку.
Их не нашли. Мало ли, говорили мне в милиции, всяких пьяниц, воров и хулиганов. Не надо было назначать девушке свидание в парке поздно вечером; в общем, всякие такие очевидные и мерзкие вещи. Неужто не понимали, что я ненавидел себя больше, чем кто-либо на этом свете?
Но сейчас, веришь, душа моя, я здесь. Май светит мне так же, как светил когда-то нам.
Я все еще не могу поверить. Иногда мне кажется, что ты где-то еще живешь. Мне легче представить это, чем то, что тебя совсем нет.
А цветы я оставлю на лавке; дай Бог, их подберет какой-нибудь тощий студентик (таким был когда-то и я), и подарит их девушке, хоть отдаленно напоминающей тебя. Или нет. Мне, в сущности, все равно...