От автора: место действия - Норвегия. Герои: Брюс - норвежец, Ваня - русский. Диалоги ведутся на английском.
И не спрашивайте, как можно перевести "Я пьяный в дупелину" на английский. Пожалуйста.
В двадцать один год, в одну душную июльскую ночь, он обнаружил себя в незнакомом прокуренном баре с людьми, которых он никогда прежде не видел. Ваня смутно запомнил их: это были бледнолицые, худощавые офисные работяги, развязавшие свои галстуки; студенты, такие же как он, бедные и веселые, с отчаянием от безденежья в глазах, два необъятных байкера, оба в коже и цепях, и одна школьница в ярком платье. Они поддакивали ему и глазели на него вполне искренне. Иван, подбодренный вниманием, разгоряченно рассказывал им про людей, которых он знал, про тех, с кем работал и тех, с кем жил, и как первые были омерзительны и как вторые разбрасывали носки, розовые носки; про то, что есть женщины, которые разбрасывают носки, да, есть, и их немало, и запах носков - что розовых, что черных, что цвета сирени - одинаково ужасен, на самом-то деле; про друзей, которые продажные суки, про друзей, которые как его новые нечаянные собеседники; про пиво Гиннес и про водку Абсолют.
Там он познакомился с Брюсом.
Он сидел за барной стойкой, ближе всех остальных, молчаливее и трезвее других, и пил чай с лимоном. Его глаза, странно черные и чуть удлиненные, постоянно останавливались на Ване, ловили его взгляд и держали, и было в тех глазах что-то страшное, поднимающее из глубин ваниной души странную покорность и безволие.
Впрочем, в остальном это был обычный молодой парень, может, чуть старше Вани, но ненамного; не слишком высокий, какой-то крепко сбитый, темноволосый. В лице его, помимо глубоких глаз, не было никаких больше примечательных черт: что губы, что нос – все было в меру правильным и терялось на фоне взгляда.
В его одежде тем более не было ничего необычного: темная хлопковая толстовка, из-под которой торчал край синей футболки, почти полностью закрывающий коричневый ремень и шлевки синих джинсов.
Только и запомнилась Ване связка проржавевших, больших ключей, пристегнутых к одной из этих шлевок.
Было давно заполночь и Брюс был единственным, кто его все еще слушал.
За окном безостановочно мелькали яркие пятна: два парных огня – машина, один, одинокий – велосипедист, кафе с глупым названием издалека подмигивало то желтой начинкой букв, то кроваво-красной окантовкой, и пара фонарей, мутных и пыльных, издавали теплый живой свет.
Ваня следил за тихой, лениво и неспешно живущей улицей с долей ожесточения. Глаза заволакивало пьяной дымкой. Хотелось спать.
- Ты хоть иногда звонишь родителям? - вдруг спросил Брюс, постукивая пальцами по барной стойке.
Ваня устало качнул головой. "Почему ты не звонишь родителям, Ваня?" – тихо и зло подумал он, заглядывая желто-золотую глубину стакана. Пиво внутри молчало и не дало ни одного ответа.
- Это зря, - сказал ему его спутник, и тут же, без перехода, добавил, - надо свозить тебя к фьорду.
Ваня долго всматривался в окно, долго глядел в чужие глаза и много думал, прежде чем сказать:
- Давай прямо сейчас.
Пока дошли до шоссе, стало совсем темно. Где-то вдалеке, у самого горизонта, упорно и невесело заходило солнце; совсем почти зашло, оставив только светло-желтого цвета полосу над темнеющим абрисом фьорда.
- Родители, - вспомнил Иван. – А что родители? Где я, а где они? Они в России, я здесь. Норвегия далеко, родители далеко, все далеко, а я здесь. Один. И тоже от всего далеко.
Стало ему вдруг невероятно грустно. Как все это красиво и грустно – быть от всего на свете далеко, подумал он, и остановился.
Непоколебимая громада фьорда продолжала темнеть, и его неровные очертания вдруг напомнили Ване его прошлое. Вспомнилось, как лет в тринадцать он возвращался домой из другой части города, и ехал рядом с полем, а там, за полем, были холмы – высокие, точно такие же, как этот импортный фьорд, и от солнца осталась только одинокая желтая полоса. И совсем темно было, и был жаркий июль, и земля на поле была жирная и после утреннего дождя еще сырая, и очень, очень черная в ту ночь.
Сейчас рядом был Брюс, которого он сегодня утром еще не знал, и все показалось ему, в сущности, таким быстрым и мимолетным, что – нет, ровно никакого смысла во всем этом нет, - подумал он.
- Ты чего? – спросил Брюс и толкнул его плечом.
Пьяный стыд заполнил все его сознание, все его существо. Стало от самого себя противно, от себя тринадцатилетнего, который имел смелость возвращаться домой заполночь и чувствовать в себе прекрасное и невероятное будущее, в котором он, нет, не пил, не шатался с незнакомыми людьми в далекой Норвегии, а был хорошим, что бы это, в конце концов, ни означало.
- Я пьяный в дупелину, - сказал Ваня, стараясь не задевать кислым языком нёбо, от чего слова получились невнятные, и расплакался.
Брюс усмехнулся, похлопал его по спине, сказал что-то про то, что все проходит, и пошел дальше.
Изредка мимо проезжали машины, отчаянно сверкая желтыми фарами, и глаза у Вани слезились от их света. Он матерился, прикрывая лицо руками. Брюс оборачивался и смеялся над ним. Пару раз говорил, что идти еще недолго осталось, но они все шли, и шли, и шли, а фьорд, как казалось Ване, ближе не становился.
- Там мой маяк, - неожиданно сказал Брюс, перепрыгивая через ограждение. Было тихо, и прохладное норвежское море невдалеке маслянисто сверкало и билось о берег.
Ваня не сразу расслышал.
- Маяк? В смысле? – спросил он, послушно шагая за Брюсом по каменному холодному берегу, который спускался от самого шоссе чуть вниз, плавно и неспешно, но Ваня все равно поскальзывался и больно бился ладонями о влажные камни.
Брюс то пропадал из виду, то появлялся.
- Мой дедушка был смотрителем маяка, - громко кричал Брюс, шагая где-то впереди него.
Ваня шел на голос, старательно выглядывая в темноте знакомые очертания.
- Помедленней, а! – попросил он, и кто-то вынырнул слева из темноты и схватил его за локоть. Ваня вскрикнул и отшатнулся.
- Это я, - сказал Брюс.
Иван выдохнул.
Воздух вокруг был влажный, и волны черного моря понемногу накатывали на берег. Пока Брюс бережно вел его к маяку, поддерживая под локоть, Ваня смотрел в даль, на звезды, бросавшие в это море свой свет, и трезвел.
Воздух был свежий и чистый; с языка, наконец, исчез мерзкий вкус дешевого пива, и Ваня понемногу стал приходить в себя.
Ситуация стала приобретать совершенно странные краски и открываться с другой стороны.
- А ты меня там не грохнешь? – спросил он.
- Нет, - ответил Брюс, усмехаясь.
Ваня решил, что это вполне можно счесть за сработавший, наконец, инстинкт самосохранения, а потом можно будет действовать по ситуации. На самом деле он просто надеялся на то, что к тому времени, как Брюс захочет его убить, он будет трезвее и сможет убежать.
Он и сам не заметил, как оказался перед большой, в два человеческих роста, деревянной дверью. Брюс спокойно, даже неторопливо, отцеплял ключи от джинсов, долго ковырялся ими в замке, а затем отворил дверь, впуская Ваню первым.
Внутри было темно и пахло сыростью и гнилью. Брюс зашел следом и закрыл дверь, но сразу после этого включился свет и озарил комнату вполне обыкновенную для стандартных городских квартир; никаких рыболовных сетей, старых бочек, лодок и фонарей, плесени на стенах и скелетов рыб.
Под лестницей, уходящей высоко вверх, стояла пара диванов, на полу лежал ковер, старый и протертый в некоторых местах, со значительной поредевшими кистями на углах; у стен стояли книжные полки, вполне оправданно без книг, но с банками матового стекла, наполненными чем-то темным.
- Моя бабушка всегда хотела нормальный дом. Не сложилось, как видишь.
Иван никогда не знал, что отвечать на такие пустые фразы. Он кивнул.
- Хочешь, поднимемся наверх? Там круто. Хороший вид и все такое.
Ваня кивнул еще раз.
- Зачем ты меня привел сюда? – спросил Ваня, когда они поднимались.
Лестница освещалась, как и весь маяк, откуда-то сверху, одной большой и яркой лампой, и Ваня видел, какие пыльные и давно нехоженые здесь ступени. Понемногу становилось страшно и неуютно.
От света, льющегося сверху, болели глаза и сохли губы, и хотелось пить. Все вокруг было холодным и незнакомым.
- Это давно было, - тем временем рассказывал Брюс, поднимаясь. – Мой дедушка служил во флоте. Говорил, хорошо служил, да и медалей у него было много. Скоро сам увидишь. Получил травму, пришлось уйти.
Голос Брюса звучал глухо и улетал по лестнице вверх, разлетаясь негромким эхом по всему маяку.
- Потом едва получилось найти эту работу. Грошовая, если честно. Но он любил море. Вообще он хороший был старик, только слегка чокнутый стал к старости. Вот и решил найти работу поближе к морю. И представляешь, - Брюс вдруг обернулся, встретившись лицом к лицу с бледным Ваней, - травма у него была – ногу ему оторвало, а вместо нее был протез почти как у пирата из Питера Пена. А он на маяке работал. Представляешь? Он с верха почти не слезал. А бабушка внизу жила. Вот такая история.
- Они умерли?
Брюс уверенно сказал:
- Да, конечно. Давно.
Тут перед Ваней, наконец, снова открылся свет, льющийся уже с верхней площадки, и на секунду он забыл весь предыдущий разговор, потому что вид оттуда открывался действительно удивительный.
Море расстилалось перед ним – черное, необъятное, далекое, и облака поспешно бежали по небу, скрывая звезды.
- Это…
- Потрясающе, удивительно, великолепно, я никогда не был так высоко, ну кроме самолетов, сам понимаешь, я бы осталась здесь навечно… Неужели ты думаешь, что будешь оригинальным после всех тех людей, которых я сюда приводил? – бросил Брюс откуда-то из-за спины.
- И что, их было так много? – спросил Ваня, оборачиваясь.
- Можно даже сказать, сотни. Дедушка очень скучает без еды. Правда, дедушка?
Отредактировано little blue rabbit. (2012-06-14 21:53:31)
