Мне, в принципе, уже сказали недочеты этой истории, но хочу услышать и ваше мнение.

Недавно рядом с парком открылся новый магазин. Я не хожу в большие магазины, и стоит сказать, не зашел бы туда и тогда, не стой он прямо на моем пути. И это была одна из тех вещей, которую я не смог проигнорировать в силу обычного человеческого любопытства.
Когда зашел туда впервые, то увидел долго тянущиеся полки с цветным товаром, и его было так много, что у меня зарябило в глазах, и еще я увидел несколько касс с высокими симпатичным девицами в качестве бесплатного приложения к ним, белые кафельные полы и так много людей, что мне, человеку, перешагнувшему седьмой десяток, стало не по себе. Я многое видел и через многое прошел, но в том магазине я вдруг почувствовал себя неуместно старым и одиноким.
Я подошел к первой кассе и попросил продать мне булку хлеба. Девушка подняла на меня глаза, и ей богу, я заметил в них самую настоящую старость. Она сказала мне:
- Уже все раскупили. За хлебом надо в первой половине дня подходить, мужчина, - и захлопнула ящичек кассы.
Надо же, подумал я, уходя.
Когда-то неподалеку отсюда стоял старый желтый киоск, и там продавали всякий хлеб, и когда я только начал ходить в парк, женщина за прилавком, грузная, седеющая женщина, любившая Сартра и Экзюпери (одна из ее книг всегда виднелась за стеклом, положенная на место какой-нибудь купленной булки или батона), говорила мне поначалу:
- Хлеба нет, приходите раньше.
Но я не мог или забывал прийти пораньше, и каждый раз спрашивал ее, а она каждый раз отвечала:
- Хлеба нет, приходите раньше.
Я приходил все равно в пять, иногда в половине шестого, в шесть, а она мне говорила одно и то же.
И спрашивается, зачем там сидеть до шести, если весь хлеб раскупают к трем? Это один из моих любимых, так никогда и не заданных вопросов.
Однажды та женщина начала оставлять для меня батон. Это было очень мило с ее стороны.
Как странно бывает, когда человек, которого ты не знаешь, вдруг приобретает для тебя даже самое маленькое значение.
В тот день, когда мне удалось в шесть часов вечера купить батон, я шел мимо пруда, где плавали утки, и понял, что дома меня никто не ждет, и мне не с кем есть этот хлеб...
Это было весной, где-то в мае, в солнечном, теплом, зеленом мае, или в июне?.. Когда стареешь, названия и даты перестают иметь смысл.
Слегка по-стариковски звучит, но, так или иначе...
После смерти жены прошло еще не так много времени; глупые две недели не имеют значения в таких делах.
И в тот вечер я осознал, что я теперь один. Мои дети к тому времени выросли, и как ни печально было мне осознавать - я не мог, я не имел ровно никакого права просить их вернуться ко мне.
Тогда я присел на лавку. В правой руке я держал свой коричневый портфель, в левой - прозрачный пакет с батоном, а напротив был пруд, а в пруду плавали утки.
Моя жена, моя прекрасная сухонькая Мариночка, женщина стройная, с большими карими глазами, всегда покупала хлеб в этом киоске. Она возвращалась с работы по этому же пути около трех часов дня, и поэтому не имела таких проблем, как я.
А я после ее смерти приходил сюда скорее уже по старой памяти. Я помнил, что Марина покупала хлеб здесь, и значит, я тоже должен был покупать его здесь. Это давало какую-то опору в моем одиночестве. Мне казалось, что я, повторяющий ее ежедневный путь с работы до киоска и от киоска до дома, хоть чуть-чуть приближаюсь к ней и возвращаю ее.
Я не мог купить хлеб в этом киоске, и не хотел покупать в другом. Это было для меня кощунственно.
И когда мне удалось это сделать, я понял, что все это было напрасно. Что мне не нужен хлеб, и никому он не нужен. И не съем я один этот большой батон...
Тот вечер, теплый, влажный, чуть душноватый, мрел над темным прудом, и утки, плавающие неподалеку от его берегов, были единственным, что привлекало мое опустошенное сознание.
Я пристально следил за их слаженным движением не моргающим взглядом и ей богу, ничего на свете не могло бы меня отвлечь.
Тогда я встал с лавки, оставив там свой портфель, и с батоном подошел к берегу.
Поначалу я бессмысленно крошил и кидал хлеб в воду, рассматривая, как крошки намокают и тонут, а потом ко мне подплыли утки.
Теперь я прихожу сюда каждый вечер, и они каждый вечер приплывают. Не знаю, ждут ли они меня, узнают ли они меня, но предпочитаю верить в то, что я еще кому-то здесь нужен.
А теперь той женщины, которая за последние девять лет еще больше поседела и располнела, нет, а киоск, не выдержав конкуренции с новым магазином, закрылся.