а если так?

Ежели в голову мне придет пугаться – выйду на улицу, всмотрюсь во встречные лица. Нет ничего хорошего в мире – говорят эти рожи, и ты нам не хорош и не годен, и сами себе противны мы. Смешные, жалкие, кинусь взглядом я в ваше жуткое глазное ничего с распростертой от уха до уха улыбкой, да упрусь в неразбитый лед. Бьюсь, бьюсь – да не выбиться отсюда.
Сотни трупов чужих взглядов на себе вы носите, беспечальные.  Плоше, площе и проще нет ничего, куда ни ткни, обращаясь за любовью, везде – ходячая мертвечина.
Иду, страшусь, страшный, ловлю, как радиовышка волны, холод, угрюмый, со сдвинутыми бровями, вжимая лысую голову в плечи аршином вширь.
Жру глазами жуткими жирную продавщицу:
- Пэл мэл, пожалуйста! - плюю ей в рожу вежливо, как хороший.
Высовываю морду из ларечного окошка обратно в улицу. Топорщатся черные скелеты фонарей с рыжими клочьеватыми головками, грызут лучами ночь, а я, качаясь в пустом животе ночи, прусь в душное пекло своей норы, писать никому не нужное, безвечное, однодневное, ненавистное плохо. Утро рожает туман на моих глазах, вопит белым криком.
Ввалюсь, нещадно вмерзший в суть нового дня, в переулок, а там - безфонарное. Из углов грустно таращатся страшные тени: милые друзья мои, глухие, честные.
Хорошие!
Думаю обнять тень, да та пугает меня безвестностью бесконечной. Думаю, проглотив крик, чуя в кармане теплоту убегшего в первородном испуге сердца: «Что, откуда?!».
Тени двигаются мне навстречу, будто тянут тощие пакли. В голове гнездится свора собак и прусаков: что делать, спрашивают они, рычащие, качающие мордами, шевелеусые, обнимая объятый паникой ум. И тут ломается вечность в моих глазах, когда позади – человечий голос.
- Гражданин!
Да какой я вам… Выплюнулся из переулка с треском, тенями осмеянный.
«Даже тени – и те…» – выпевает голова нота за нотой, треща.
Возвращаюсь в свой маленький неуютный гроб с горбом обиды на спине. Достаю из кармана сигареты и грустное маленькое сердце.
Ум бесприютен и тих. Глушу щемящее, не включая свет, боюсь, разболится.
Чего-то ищу целую вечность, целую женщин и бью мужчин, что целуют моих женщин. Я нехороший и теперь что же?
Курю в темноте, легши на пол, выпилив в потолке дыру взглядом, вспоминая, что в черствости глаз тех женщин мне не найти тепла. А где найти другие глаза? Да вставить бы эти глаза вместо кукольных.
Тени и те честнее, чем мои женщины. Эта обещала прийти в четыре, Мария.
Нет Марии – сохну я как герань по Марии, закуривая квартиру белым туманом с улицы.
Посолю саднящие раны! Стекло волнуется от моей близости, как девушка, и потеет. Дышу в его прозрачные губы, остужаю холодом пожарящий лоб, ничего, хорошо, не жалко.
Жду тебя, нет тебя. Купаю тяжелый глаз в ночной мрети, уставший, пылюсь у подоконника, как пожелтелый цветок – нет сигнала.
Не придешь.

Отредактировано little blue rabbit. (2012-12-17 20:49:27)

Вообще, тут страшенный закос под Маяковского) У него в "Облаке" тоже была Мария, которая должна была прийти в четыре.
Ну да ладно, если не бросается в глаза, очень хорошо.
А что насчет цельности? Меня смущает, что сначала он рассуждает о людях, а потом в конце - об одной женщине, которая не пришла.
Как будто концовки нет.
Или нет, нормально?