Когда плачет камень

Цветы. Всё началось с цветов.
Их было немного – один удачно составленный букет из нескольких цветков, названий которых он не знал, и травинок, торчавших в разные  стороны. Удивительно – цветы пахли. Стояли в белой фарфоровой вазочке с оранжевой каёмкой и – пахли. Чудесно, едва уловимо. Они манили мягкими оттенками жёлтого и белого, и свежим, лёгким ароматом. Итак, цветы, стоявшие на подоконнике, чуть покачивались от дуновения ветра из открытого настежь окна и пахли. Тем удивительнее был их тонкий аромат, что цветы заключены были в рамку и висели на стене в гостиной, нарисованные на обыкновенном холсте.
Она сидела у окна и лёгкими движениями руки поднимала и опускала кисть, то и дело касаясь ею палитры. Буйство красок на палитре смущало глаз, но не кисть – она уверенно забирала часть масла то с одной, то с другой её стороны, и несла краску на холст, распятый на мольберте.
- Прошу прощения, это Ваша картина? Та, что висит над комодом? - он подошёл к ней и встал справа так, чтобы не загораживать свет.
Художница подняла взгляд и снова опустила его на холст.
- Моя. Как и все здесь.
- Она прекрасна. Я будто чувствую аромат этих цветов. Как они называются?
- Хризантемы, - девушка тщательно протёрла кисть тряпочкой и отложила в сторону, взяв другую. Не отрывая взгляда от мольберта, она спросила: - Вы правда чувствуете их запах?
- Да, они пахнут ёлкой, - сказал он и вновь взглянул на картину.
- Ёлкой, да... - согласилась художница и долгим оценивающим взглядом смерила незнакомца, зачарованно глядевшего на нарисованные цветы.
- Вы пришли к моему отцу?
- Да... да-да, к профессору... - торопливо закивал головой юноша, с трудом оторвавшись от белого холста, на котором уверенными мазками прямо на его глазах творилось чудо. Как невежливо!.. Он, должно быть, уже несколько минут смотрит, не отрывая глаз, а ведь пришёл сюда по важному делу к важному человеку. Но вместо этого, даже не представившись, стоит над его дочерью, и, верно, ужасно мешает.
- Извините... Где я могу его найти?
- Он в кабинете прямо по коридору. До свидания.
- Спасибо... До свидания.
Он вышел из гостиной и лишь здесь, в тускло освещённом коридоре, понял, что за любованием картинами даже не видел их автора – художницу, сидевшую у окна. Желая исправить свою оплошность, молодой человек оглянулся, чтобы узнать, как выглядит девушка, которая пишет живые картины, затронувшие заветные струны его души – его, считавшего до сих пор, что живопись – лишь рисунки бездельников, не более того.
Девушка по-прежнему сидела у окна. Чуть склонив голову набок, она писала натюрморт с нескольких яблок, лежавших на блюде перед ней.
Неудивительно, что он не заметил её среди картин, - он ожидал увидеть фею, сказочное, волшебное существо неземной красоты: золотые волосы, струившиеся по точёным плечам локоны, прямая, гордая спина и, конечно же, яркие голубые глаза словно из горного хрусталя – богиня, не иначе, - кто же ещё мог сотворить эти картины?.. Но вместо богини на табурете перед мольбертом сидела обыкновенная девушка. Ссутулившись, с равнодушным видом она водила кистью по холсту, наблюдая за ней безжизненными серо-зелёными глазами. Вместо золотистых локонов, которые должны были обрамлять кукольное личико, один жиденький хвостик вяло стекал по плечу, застенчиво указывая в пол. Руки девушки – красивые, с длинными, тонкими пальцами и неухоженными ногтями, измазаны были красками так же, как и скучное, ничем не примечательное лицо. Вот поднялась рука и самым обычным, совсем не божественным, движением почесала нос, оставив на нём бледно-голубой мазок.
Он отвернулся, не в силах вынести правды. Перед глазами вновь возникла фея, гордая, красивая, и он, не противясь лживой фантазии, поспешил удалиться.
Дверь кабинета распахнулась, гостеприимно пропуская его внутрь.
- А-а, это Вы, Виктор?.. Проходите, я ждал Вас. Как обстоят дела с Вашей диссертацией? Если будут проблемы, звоните, не стесняйтесь, я всегда готов принять Вас и помочь, чем смогу, - негромко говорил преподаватель, беседуя со своим аспирантом, и голос его журчал, ласкал мягким баритоном слух, успокаивал, позволяя забыться, расслабиться в удобном кожаном кресле, вдали от живых картин, тревоживших душу, и их некрасивой создательницы.
Но что-то всё же не давало покоя Виктору. Что же, что?.. Кажется, жёлтый. Жёлтый цвет и едва уловимый еловый запах...

*    *    *
Первая глава была написана строго, лаконично, и по-своему красиво. Настолько, насколько вообще может быть красива диссертация о преимуществах новой системы обеспечения безопасности.
Вторая глава, однако, оставляла желать лучшего, и молодой человек затосковал, склонившись над клавиатурой. Виктор перевёл взгляд на окно, за которым сгорал в жёлто-красном огне сентябрь, нестерпимо сияя листвой лип и клёнов на солнце. Жёлтый. Такими же мучительно-жёлтыми были хризантемы, написанные той девушкой в доме профессора.
Виктор встрепенулся. Какая всё же удача, что научным руководителем был именно этот профессор, и никакой другой! Работа зашла в тупик – не беда. Это ли не повод обратиться за помощью к научному руководителю? Один телефонный звонок – и его уже ждут в доме преподавателя.
Хризантемы. Он шёл по дороге, шебурша опавшими листьями под ногами, а перед глазами вместо них светились в белой фарфоровой вазочке цветы, и нос игриво щекотал еловый запах. Что же это такое?.. Он считал, что любит розы – кроваво-красные, сильные, недоступные, выразительные. Откуда взялись хризантемы? Грустные, пронзительные хризантемы... Дочка профессора. Та самая, со скучными серо-зелёными глазами. Та, что писала картины. Кто она, как её зовут, чем она занимается? Вдруг она стала интересной, загадочной, хотя всего две недели назад казалась отвратительной, возмутительно-обычной среди своих волшебных картин...
Вот он подошёл к её дому. Тая странное волнение в груди, поднимавшееся к горлу и словно сжимавшее его, мешавшее говорить, он позвонил. Мгновение спустя дверь открылась, и насмешливый голос поинтересовался:
- А, ценитель живописи? Добрый вечер. Виктор, кажется?
- Да. А Вы...?
- Ах да, я же не представилась!.. Впрочем, как и Вы в прошлый раз, - напомнила о его ошибке девушка, подняв рукой редкую чёлку и пригладив её назад. Девушка улыбалась. Глаза её сверкали холодными огоньками, и Виктору показалось, что она вот-вот переродится, станет красивой, как та фея, что рисовала картины... но нет, улыбка погасла, и художница моргнула, потушив и огоньки в глазах. - Наталья.
- Очень приятно.
- Взаимно. Вас ждёт отец. Проходите, он в кабинете, как всегда.
Со второй главой разобрались быстрее, чем казалось — профессор, шутя, пожурил ученика, предположив, что голова его, по-видимому, занята вовсе не промышленной безопасностью, а хорошенькими девушками. Виктор вспыхнул, хотел возразить, но вспомнил красавицу-фею, живые цветы, маленькую девушку с тусклыми глазами и бледным, скучным лицом, и смолчал. К счастью, старый преподаватель, посмеиваясь, уже отвернулся и ничего не заметил. И оба так и не поняли, насколько прав был профессор...
Впрочем, Виктор ещё не раз заходил к нему за советом, пользуясь приглашением… даже чаще, чем надо бы. Он всё смотрел на картины, и что-то неясно щекотало в груди, не давало покоя ночью, и перед глазами вставала юная художница перед высоким мольбертом у окна с испачканными в краске руками и лицом.
Иногда он заставал её дома, и тогда они разговаривали. Если, конечно, можно было назвать разговором тот скудный обмен приветствиями и ничего не значащими фразами. Девушка была улыбчивой и дружелюбной. Её ничуть не смущал Виктор, и уже спустя несколько его посещений она охотно посвящала его в секреты живописи, когда он как будто бы случайно, как казалось не только ей, но и ему самому, останавливался у той или иной картины. Ещё художница сама с живым интересом выслушивала новости о научной работе гостя. Но вскоре вежливая беседа сходила на нет, и Виктор, боясь показаться навязчивым, прощался и уходил.
Однажды вечером он встретил дочку профессора на улице. Она стояла у киоска и рассматривала журналы, попутно расспрашивая продавщицу. «Роман-газета», - подумал Виктор. – Наверняка «Роман-газета». Да, она, кажется, читает её…»
Действительно, Наташа среди прочих попросила и этот журнал и отошла от киоска, на ходу застёгивая сумочку. Она не смотрела на дорогу и тут же поплатилась за это: не успев свернуть, на неё налетел велосипедист. Вывернув руль, парень умчался, даже не позаботившись о «подрезанной» девушке, которая, отшатнувшись, выронила журналы, и теперь собирала их с земли.
- Позвольте помочь, - присел рядом Виктор и подал знакомой подобранные журналы. – Всё-таки велосипедисты не должны ездить по тротуарам, да ещё и с такой скоростью…
Девушка вскинула на него глаза и в тот же момент настороженный, недобрый взгляд смягчился, она с неловкой улыбкой покачала головой, заправила за ухо выбившиеся волосы и поднялась.
- Где же ещё им ездить? – со смешком удивилась она. – Я сама виновата – нужно быть внимательней. А Вы, по-видимому, взялись преследовать меня?..
- А вот и нет. Но сопроводить Вас считаю своим долгом. Вы ведь домой идёте?
- Домой, - улыбка этой девушки менялась, не угасая, и теперь из насмешливой стала задумчиво-одобрительной. Помедлив немного, она шагнула вперёд и через плечо взглянула на Виктора. – Ну что ж, идёмте. И, думаю, можно обращаться друг к другу в единственном числе – нас ведь не так много, как требует того вежливость!..

*     *     *
Цвела осень. Жёлтыми, красными, рыжими цветами-листьями. Тепло, солнечно было на улице. Тепло было и на душе – так же ярко, радостно. Падающие листья будто устилали дно её, пустое, тёмное, и оттого становилась она мягче. Как хорошо было шуршать листьями под ногами - вместе!.. Как радовалась она, подставляя бледное, невыразительное лицо робкому осеннему солнцу, подбирая кленовые листья, показывая их ему… Ветер играл её волосами, собранными в тоненький хвост, и лишь глаза больно жгли злым огнём, загораясь от нечаянно сказанной им глупости.
Девушка сидела перед зеркалом, разглядывая своё отражение и корча ему недовольные гримасы. Ничего не изменилось, и эта хвалёная маска из глины не помогла: всё те же круги под глазами, прыщи на лбу и висках. Выдавить, что ли?..
- Ну не трогай ты!..
- Но он же сам просится…
- Не трогай, грязь занесёшь! Замажь тональником лучше.
- Дай.
- Где он у тебя?
- На столе где-то.
Виктор вздохнул, подошёл к столу и окинул обречённым взглядом поле боя карандашей, кистей, бумаг и всевозможной косметики. Ему кажется, или действительно только эта девушка плевать хотела на тушь и тени, и, забывшись, вполне может накраситься маслом или акварелью?..
- Тональник – это такой в белом тюбике, да?..
- В белых тюбиках там ещё много чего… - Наташа тоже встала у стола и тоже обречённо вздохнула. Обменявшись взглядами с Виктором, она вздохнула вторым контрольным выстрелом и принялась за поиски.
- Теперь совсем красавица, - одобрительно заметил Виктор, когда Наташа завершила туалет и закончила вертеться перед зеркалом. Он попытался чмокнуть её в щёчку, но девушка как-то ловко увернулась и оказалась у двери.
- Врун, - равнодушно заметила она и вышла из комнаты.
Он усмехнулся в ответ, подхватил её куртку и выбежал вслед за ней. Виктор хотел пойти в кино, но Наталья заупрямилась и выбрала галерею. Ей пригодится блокнот для записей, нужно захватить…
В этом году сентябрь был так долог!.. Так дивно, необычайно долог…
- Чего бы ты хотела? – спросил Виктор после галереи, приобняв девушку за талию. Это всегда происходило словно помимо его воли – руки сами искали её и находили.
Наташа подумала немного и ответила:
- Хочу, чтобы листьев на деревьях было больше, и сентябрь длился бы три месяца…
- И всё?.. – разочарованно протянул Виктор, успевший уже построить воздушные замки на эфирном фундаменте. Но вот замок пошатнулся…
- Всё.
Кажется, больше она действительно ничего не хотела. Хорошо было и так – сидеть на лавочке в редеющей тени клёна и есть мороженое.
Виктор был рядом – такой робкий молодой человек с влюблёнными глазами и приятной улыбкой… Большего она не видела. Глаза, в которые рассеянная девушка так редко заглядывала, и улыбка, которую не всегда замечала. Но и взгляд, и улыбку она чувствовала кожей. Однако её кожа была отнюдь не такой тонкой, как у всех: сквозь неё нелегко было пробиться стрелам амура.
- В парк, - изъявила свою волю Наташа и встала, не оглянувшись на Виктора. Он тоже встал, подставил локоть и неторопливо повёл свою художницу в парк.

*     *     *
На миг отпустив его руку, она перепрыгнула лужу и вновь приникла к его плечу.
- Холодно. Идём домой.
Виктор тоскливо посмотрел на мимозы, продававшиеся у парка, но Наташа перехватила его взгляд:
- Я не хочу мимоз. Они сухие и жёсткие.
- Но тебе же нравится жёлтый?
- Да. Но не мимозы.
Они вышли из парка, и Виктор проводил девушку до дома. Прощаясь, поцеловал милосердно подставленную щёчку, и, не дождавшись ответного поцелуя, попрощался.
Не замечая ни весенних луж, ни зимних сугробов, отчаянно боровшихся за место на мартовской земле, парень брёл домой. Как же, как?.. Уже полгода прошло, а он всё не знает ответа. Как завоевать художницу – эту странную фею, чуждую, далёкую?..
Вчера надо было сдать черновик диссертации… А он и думать о ней не может. Как опостылело всё вокруг!.. Как всё серо, мокро, жалко. Где же взять сил, где взять цвета, чтобы раскрасить и будни, и выходные? Почему никто не хочет понять и поверить в его беду? Почему всё кажется таким простым и радужным со стороны?
Почему они думают, что диссертация даётся легко? Почему считают, что не трудно сидеть над учебниками? Почему полагают, что и в любви всё так просто?.. У Виктора есть всё – и нет ничего. Ни научной работы, ни профессорской дочки, к которой, казалось, лишь руку протяни…
Влюбиться было нелегко. Ещё сложнее было любить – более неблагодарный объект для первой, самой трепетной и нежной любви, надо было ещё поискать.
На глаза попался киоск с цветами. Виктор поколебался немного, но всё же подошёл к нему.

*     *     *
Она пришла домой и взялась за карандаш – надо бы сделать набросок, пока есть силы и желание.
Рука знает своё дело – можно даже не думать, а просто водить по бумаге грифелем, оставляя плавные линии, которые сами собой переплетаются, круглятся и изгибаются в танце, создавая рисунок. Взмах, ещё взмах, и однообразные штрихи ложатся тенью на непривычный образ. Что же выйдет из этого?..
Наташа предпочитала не размышлять, полностью отдаваясь рисованию и полагаясь на свои руки. Она уходила в иные миры, она забывала обо всём вокруг, когда стояла перед мольбертом. Но сейчас… сейчас что-то необычно тревожило душу, и, чувствуя смуту, серые полосы на бумаге складывались в странные фигуры…
Она всё сомневалась. Она писала картины, и это было единственным, что волновало её глубоко и постоянно. Загадка – как она писала их, как они могли жить, если она не любила никогда? А если она и вовсе не умеет любить?.. Почему дышали её холсты, теребившие его душу?..
В дверь постучали. Девушка вздрогнула, приходя в себя, и отложила карандаш. Как всегда, не глядя в «глазок», подошла к двери и резким движением потянула её на себя.
Странно – никого нет. Хулиганы?.. Что за глупая шутка? Наташа нахмурилась и уже хотела закрыть дверь, но, опустив глаза, увидела на коврике букет непримиримо-жёлтых хризантем, вызывающе светящихся в обыденной серости коридора.
Перебирая пальцами нежные лепестки, девушка медленно вернулась в комнату, постояла у окна, вглядываясь в ярко-голубое небо, и повернулась к столу, на котором оставила незаконченный рисунок. Бросила на него недоверчивый взгляд, которым удостаивала каждое начинание, и не узнала его.
Что за вздор?..
Откуда на её столе, на её бумаге, из-под её карандаша взялось это уродство?.. Что забыл здесь этот авангардистский набросок, это безобразное угловатое лицо, этот скорбный рот, обозначенный одной только чертой, эти впалые щёки, эти непокорные вихры волос, этот высокий хмурый лоб и эти молящие, полные боли и укора глаза, глядящие пронзительно из-под излома строгих бровей?.. Как могло всё это выйти из-под того же карандаша, что всегда послушно писал округлые линии пейзажей и натюрмортов?..
Выронив цветы, Наташа в два шага оказалась у стола и резким движением руки схватила и скомкала рисунок. В ярости изорвала его в клочья и с чувством облегченья бросила в мусорную корзину.
Нужно больше думать о работе и оттачивать стиль, не давая воли карандашу. Наташа собирается стать профессионалом, и потому не может позволить себе таких выкрутасов.

*     *     *
Этой томительной весной ночи тянулись, как никогда. Невероятно длинные, невероятно одинокие ночи вдвоём, вдали от всего мира, вдали друг от друга, так далеко, что только руки соприкасаются и всего лишь общее одеяло укрывает обоих.
Сложно прогнать мысли и не думать об одном, но разными словами. Сложно смотреть в потолок и унимать сердце, безумно стучащее в груди, и так же сложно заставлять его биться, гнать постылую кровь по сухим венам.
Любить больно.
Ещё больнее не любить. Тяжело носить камень в груди. Он не страдает, не мучается, не мечется, словно птица в клетке. Но он тяжёл, он тянет живое, тёплое, жаждущее тепла и ласки, но безвольное, подвластное сердцу и разуму тело на дно – холодное, сырое, гнилое. Больно не любить. Больно лежать на дне и видеть, как парят в небесах другие, как падают, опалив крылья, и как взлетают вновь. Они плачут, когда любовь их не взаимна; камень не плачет. В камне нет слёз.
Что такое любовь? Этот вопрос не давал ей покоя. Как понять, что любишь? Что при этом должно болеть или чесаться?.. Смешно, скажете Вы?.. Нет, грустно. Очень, очень грустно. Не передать, как грустно и страшно – не уметь любить… Не радоваться встрече, не ждать звонка, не плакать от разлуки и не смеяться вместе.
Но можно и так. Как-то так. Ко всему привыкает человек – привыкнет и к этому. Зато не нужно страдать и терзаться, не нужно ревновать, не нужно никуда торопиться и ломать голову, чем бы ещё порадовать любимого… Но всё же…
Всё же…

*     *     *
Виктор знал уже давно, что девушка, которая пишет живые картины, не отдаст ему своего сердца. Руку он может взять и может одеть кольцо на пальчик, но разве окольцуешь душу – холодную и пустую?..
Ежедневно он сражался за эту душу, шёл в бой с бесстрастным взглядом, с безжизненным телом, которое никак не отзывалось на объятия, он бился о невидимые стены, которых не было, и каждый день терпел поражение. Виктор перестал уже говорить ей, что она будет его –  ведь она лишь улыбалась в ответ. Улыбалась нежно, но не верила. Хотела, быть может, чтобы так оно и было, но не верила.
Силы его иссякали. Он понимал, что тянуть больше нельзя, что надо кончать с этим, что девушка не любит его, но по-прежнему приходил к ней в гости и нёс цветы. Жёлтые, как тот сентябрь, когда они познакомились. Как та картина, в которую он влюбился. Очень жёлтые цветы…
Но жёлтый – цвет разлуки.
И снова пошло замершее на миг время. Пролетели часы, упорхнули дни, ушли ночи. Не стало недели.
И только теперь она увидела, что завяли цветы на окне. Жёлтые, как янтарь. Жёлтые, совсем как на картине… свежих цветов не было.
Наташа рассеянно вытерла руки о тряпочку, отошла от мольберта, встала у окна. Свежих цветов нет. И только. Почему же так тревожно душе? Что не так?..
По стеклу размазывался дождь, некрасивый, холодный, серый на фоне тошнотворного серого неба, такого же серого и бездушного, как её глаза…
Не было цветов.
Кто это там спешит по тротуару в укрытие от дождя?.. Кто под ручку ведёт длинноногую девушку в красном плаще?.. Кто подарил ей розы, алые, как её прелестные губы?.. Кто это бросил такой долгий, такой мучительный взгляд через плечо на окно профессорской дочки?.. Чей взгляд заставил покрыться мурашками её кожу?..
Свежие жёлтые цветы. Их не было. И больше не будет. Остались лишь нарисованные.
Совсем как живые!..

Отредактировано Ата (2013-04-09 01:26:37)