Торрррреадор! Смелеееее в бой! Торрррреадор! Торррреадор!
Соседи по лестничной площадке, которым сквозь наскоро сляпанную строителями модерновую конструкцию новой «высотки» отлично слышен был каждый вздох за стеной, ухмылялись недобро и привычно клали на лоб крестное знамение.
Началось, дескать, в колхозе утро...
Музыкант Спиваков (не тот самый, а его однофамилец) принимал утренний душ.
Это надо было перетерпеть.
На столе у Гены Спивакова парок шел над сковородкой, неплотно прикрытой с помощью корявой, со щербинками, эмалированной крышки. В сковородке лежала яичница — глазунья. Любимая. Желанная. Утренний каприз. Сбалансированный завтрак. «Педигри» одинокого музыканта.
Гена прикрыл ее лишь чуточку, чтобы не затянулась она белёсой пеленой, вовсе тут не желанной и не любимой. Чтобы не до ожога 3-й степени обжаренная, она, как раз к моменту его выхода из душа, преодолела бы в себе намеренно созданную сопливость, взялась белым, но чтобы желток оставался как солнышко! Ясным и не замутненным. Словно музыка души.
Словно сознание продвинутого в мантрах. Шамбала утреннего тумана нового дня блин...
Вот так. Да.
С перцем и солью. С веточкой укропа.
Яйца было два.
Это новинка. Это откровением стало. Свежим подходом к жизни. До сих пор он ел по утрам только одно яйцо, а нынче, когда стал выступать в основном составе оркестра филармонии, возросли нагрузки, и, стало быть, необходимо было удвоить порцию гастрономического экстаза по утрам.
Да, да...
Кто «на скрипице» не «пиликал» целый день, тот думает — это пустяк. Ха-ха! Как бы не так!
Гена вышел из душа, в распахнутом халате, нацепил очки и нетерпеливо отдернул крышку сковородки. Оооо... Блеск! Самое то! Тютелька просто, а не глазунья! Сущая тютелька!
Все затянулось белым, но желток светил идеально желтым светом звезды по имени Солнце.
Да. Жизнь, определенно, налаживалась.
Еще недавно, казалось — вчера еще днем, он поступил в консерваторию.
Старался, играл скрипичные произведения на вступительном экзамене как сам Эол на арфе муссонов и мистралей.
Так ему казалось, по крайней мере. Но...
Эти волосатые, плешивые и очкастые осьминоги из приемной комиссии, нагло лезшие в его юную душу своими скользкими щупальцами, вдруг задумались, зашептались, когда он сыграл последнюю ноту. Что-то им не нравилось, что-то их, головоногих, смущало...
Тогда старший осьминог поманил его змееподобным своим, с присосками, обрубком и тихо, доверительно спросил: - А вы, юноша, часом не родственник будете...эээ...вы, ведь, кажется, Геннадий Владимирович...
- Да! - гортанным шепотом выпалила вдруг в Геннадии какая-то совершенно оборзевшая субличность, стараясь еще и заткнуть при том остальные. - Но...
(тут она сама офонарела от того, что ляпнула)... профессор...Я прошу вас... Давайте не будем об этом. Играл я, а не мой великий...эээ... в общем, мне не хотелось бы использовать имя, не мною заслуженное.
Осьминог Пауль задумался. Переглянулся с остальными паулюсами и еле заметно кивнул им. Затем недоверчиво уставился своими окулярами-блюдцами на Гену. Надо было что-то ляпнуть еще. Совсем уж убойное. Субличности молчали, а та, которая проорала «Да!», теперь тоже смущенно заткнулась и ни в какую не хотела открывать рот.
- Эй ты! - сказал ей Гена строго. - Заварила кашу, так давай расхлебывай.
- Тяжело быть Спиваковым... - прошипела с перепугу коброй субличность, выразительно глядя в глаза профессору. - Накладывает большую ответственность...
Профессор, кажется, пришел в замешательство, затем в восторг, потом опять кивнул остальным членам приемной комиссии и с нескрываемым уважением выпроводил трепетавшего от радости Гену за дверь — дожидаться конца экзамена.
Понятное дело, Г.В. Спиваков стоял в списке зачисленных под номером «1».
На первом же курсе все открылось.
Ректор вызвал его и зав.учебной частью к себе и долго изучал экзаменационные листы за два семестра.
- Ну что же... - проскрипел он наконец, глядя завучу в душу. - Он мог бы и дальним правнуком Моцарта назваться. А кто поверил — тот дурак. Сила убеждения — не последняя черта в характере музыканта. Я же не вижу причин отчислять успевающего студента. Идите, юноша, учитесь дальше.
Он взял со стола какой-то наградной раритет: золотистую статуэтку в виде музы, держащий у себя над головой скрипичный ключ, осенил им, как крестом, обалдевшего от радости Гену и отправил восвояси.
И вот Геннадий Спиваков — в основном составе оркестра, и сейчас, по этому поводу он съест яичницу и запьет ее крепким «эспрессо».
Геннадий подошел к столу.
С восторгом оглядев завтрак, он собрался, было, присесть на краешек стула и промакнуть корочкой хлеба желток. Для начала. Но...
Что-то его остановило.
Что-то было не так...
Что???!...
Он еще раз вгляделся в яичницу на сковородке и внезапно понял — что именно ему не нравится в ней.
Все дело в том, что до сей поры он ел одну глазунью.
Никаких ассоциаций, никаких чувств и подтекстов, кроме чистой радости ее съедения у него никогда не возникало. А тут...
На него смотрели наглым взором сразу два глаза!
Не просто смотрели, а откровенно пялились!
Гена смутился, запахнул халат и отошел подальше, разглядывая яичницу — как художник картину, издалека.
Да. Определенно, взгляд был отнюдь не романтический.
Гопнический какой-то был этот взгляд, будто Гена идет со скрипкой через подворотню, а там на него пялится местная гопота. Типа — гляди, гляди! Ботан идет. Скрипун. Педрила.
У Геннадия возникло по отношению к глазунье противоречивое чувство.
Он задумался о том, как бы исправить это неожиданное впечатление.
Подойдя снова к столу, поперчил глазунью погуще. Чуть прибавил зелени.
О, нет...
Взгляд, в связи с этими манипуляциями, стал как бы исподлобья, что придавало ему куда большую наглость и совсем уж хамовитый оттенок.
- Ты, тварь, такая! - удивленно сказал яичнице Гена. - Ты чего пялишься?
За стеной приглушили радио и звякнули прикладываемой к стене кружкой.
Гена услышал этот звук, глянул с ненавистью сквозь стену, а затем снова на яичницу. Он чувствовал, что потихоньку начинает выходить из себя. Время-то шло.
А эта противоположность Божьему дару, а следовательно бесовское наваждение, иначе не скажешь, продолжало бычьим взором буравить его нетленную душу.
- Гадина, - объявил ей Геннадий неспокойно.
Яичница молчала.
- Молчишь, сволочь? - продолжал раздражаться Гена. - Вот и молчи лучше.
Он вышел на балкон.
Конечно, уничтожить вражину было бы проще простого. Взять, да и съесть. Чего с ней церемониться?
Но как потом жить весь день?
Как играть концерт?
Вот с этой наглостью внутри, с этим оскорблением, с хамской этой усмешкой.
За кого она меня принимает?
Сволочь.
Он пошел обратно на кухню и брезгливо кинул на яичницу сверху два кусочка масла.
Это должно помочь.
Масло быстро расплавилось и растеклось, образовав на лице яичницы две светлые брови.
Взгляд стал не просто наглым. Это был непереносимый взор лютого извращенца!
Отвратительного типа, не просто тут зенки пялящего, а еще и намекающего на что-то!
- Ах ты, скотина! Ты на что намекаешь, свинья?! - взвился Гена. Он проследил взгляд яичницы пунктиром и обнаружил, что тот уперся в стопку порножурналов на кухонном шкафу....
- Ты, дрянь такая! - подскочил Геннадий. - Будешь еще в мою личную жизнь совать свой нос!? Ну все... Я тебя пожарил, я тебя и...
С этими словами он кинулся за ножом, а за стеной, треща допотопным телефоном, быстренько набрали номер из двух цифр.
Подскочив к яичнице с ножом, Гена занес орудие убийства, но внезапно остановился...
Глаза глядели жалобно, с укором и втыкать нож в живой глаз жуть как не хотелось.
Его аж передернуло. Не хватало еще этой...бунюэльщины...
Шумы соседних квартир стали прорываться в его обитель.
Зашумела вода.
Соседка начала свой телефонный марафон со звонка подружке.
- Ой, я так смеялась, так смеялась! - рассказывала она громко. - А потом как чихнула - чуть язык себе об затылок не отбила!
Время уже не шло, а двигалось скачками.
Геннадий отошел от ступора и рассвирепел.
- Я есть хочу!
- Ну и жри! - ответили за стенкой.
- Не ваше дело! - парировал Геннадий.
Он глянул на яичницу в исступлении.
- Прекрати на меня глазеть! Проститутка! Мерзкая дрянь! Хватит меня доводить!
Я, е...твою мать, человек с тонкой душевной организацией! Я не потерплю такого!
Наглая сволочь!
Внизу послышалась сирена, это весело подъезжал к подъезду вызванный наряд омона.
Участковый уже стоял перед дверью парадной с планшеткой, сверяя номер дома и квартир.
- Беспринципная тварь! - слышались яростные крики с четвертого этажа. - Я уничтожу тебя!
- Давайте быстрее! - торопил омоновцев участковый, там уже начинается.
В этот момент Гена, принял, как ему казалось, единственно верное решение.
Он схватил сковородку и с размаху метнул оголтелую пакостную гадину через балкон на улицу. Яичница шлепнулась со всего маху прямо на планшетку участкового, забрызгав новенький мундир и опешившую физиономию стража порядка.
- Это чё!? - вскрикнул перепугавшийся водитель патрульной машины.
- Внутренние органы, наверное, - приглядевшись, предположил участковый.
- Е-моё... - взвыл водитель, - Меня сейчас стошнит! Я два дня только как работаю тут. А уже такие кошмары!
- Как там дела у вас? - спросил по рации координатор группы захвата.
- Нормально, - ответил участковый. - Группа работает. Водитель блюет.
- А чего это он блюет?
- Из окна четвертого этажа летят внутренние органы.
- Какие еще органы?
- Предположительно... яйца, товарищ капитан! - ответил участковый, присмотревшись.
- Ни хрена себе... - охнул координатор.
- Предположительно...жареные, товарищ капитан!
- Какое,однако, падение нравов...
- Куриные... - уточнил участковый.
- Ну этто... просто!... слов нет... - вздохнул координатор. - До чего дошли...
Концерт в филармонии в этот вечер, все же состоялся.
Гражданин Г.В.Спиваков, слегка побитый омоном, первая скрипка, был взвинчен и загримирован.
Хорошо, что во-первых, у одного из омонвцев жена была учителем в музыкальной школе и как-то раз вытащила своего мужа в филармонию! Как раз на того самого Спивакова! Лицо омоновец не запомнил, потому что проспал весь концерт на плече у жены, но фамилия-то отложилась! В аккурат улеглась ровно в предназначенную для этого извилину. Омоновцы, в результате, приняли Гену за его великого однофамильца, поржали в меру, галантно извинились и отъехали тихо-мирно на своей ментовской козе — ловить настоящих хулиганов.
Во-вторых, вечером играли концерт Вивальди, и это тоже было хорошо, и это было к месту.
Ведь, это такая очень нервная музыка, взвинченная, тонкая, вжик-вжик! Пилик-пилик! Смычком по голым нервам...
