***
Входная дверь хлопнула, в прихожей послышались голоса. Разве мама ждала гостей? Или папа вернулся так рано? Гришка босиком подбежал к двери в коридор и приник к ней ухом.
Он различил растерянный голос мамы, который говорил, приближаясь к двери:
– Вы думаете, будет педагогично позволять ему присутствовать при разговоре.
Гришка едва успел отпрыгнуть от двери, чтобы не получить ею по лбу.
Он попытался напустить себя невинный и ни о чём не подозревающий вид.
Но мама была озабочена так, что всё равно не обратила никакого внимания на на выражение его лица.
– Григорий, пойдём в зал... Пришли какие-то люди из художественной школы.
Сердце Гришки сладко затрепетало. Он прошёл за матерью в зал и увидел сидящего на диване Локки и незнакомую рыжую и кудрявую девушку. Он понял, что это и есть Ленка, о которой столько успел рассказать Локки. Гришка помимо своей воли расплылся в улыбке и только по подсказке мамы выдал:
–  Здрасьте.
Мама села в кресло, Гришка пристроился на его подлокотнике.
– Вы правда считаете, что ему стоит заниматься? – спросила она.
Локки усиленно закивал, а рыжая девушка серьёзно сказала:
– Заниматься стоит всем и всегда, это лишним не бывает. Мы не обещаем, что он станет великим художником, но ведь иначе можно упустить шанс.
Гришка понял, что она изо всех сил старается не врать.
– В лагере Григорий показал отличную технику, – заговорил Локки (а вот это была ложь вопиющая). – Жаль, рисунки не сохранились, но новые мы все отдадим в ваше распоряжение.
И он улыбнулся. Гришка, даже не глядя на маму, понял, что она убеждена.
– И это бесплатно... – неуверенно уточнила она. Пара на диване синхронно кивнула.
– Абсолютно, – сияя, заверил Локки. – Совершенно бесплатно.
Но мама сказала, что ей нужно посоветоваться с отцом, взяла номер телефона Ленки (она была представлена, как преподаватель рисования).
Пока они обо всём договаривались, Гришка с жадностью изучал Ленку, которой должны были принадлежать рисунки из его... то есть из её, теперь уже из её блокнота.
Сам с собой он пришёл к выводу, что только такой девушке и могли принадлежать такие рисунки.
– Мам, а можно я погуляю? – пискнул Гришка, когда гости уже собирались уходить. Он не решался добавить «с ними». Локки незаметно подмигнул ему.
Мама разрешила, хотя Гришка видел, что она просто не смогла собраться с мыслями и понять, что ещё нужно сделать Григорию перед тем, как он может погулять.
Гришка прыгнул в стоптанные кеды и вышел вместе с Локки и Ленкой.
– Вот круто! – сказал он, когда все вышли на крыльцо подъезда. День был солнечный и тёплый, даром что конец августа. – Спасибо! А что мы будем маме с папой показывать? Я же не всамделе буду учиться?
– Ещё и как в самом деле, – сурово отрубила Ленка. – Раз уж придумали, так придумали. Ничего, общему делу это не помешает.
Гришка видел, что за суровостью прячется неудовольствие выдумкой Локки на счёт якобы учёбы и попытка как-нибудь поправить дело. Гришка её понимал – он сам не любил врать.
– Не переживай, – улыбнулся Локки, потягиваясь. – Ну будешь рисовать заодно. Ленку отговаривать бесполезно.
«Но я не уверен, что хочу рисовать» – подумал Гришка.
– Время занятий сам определишь, – сказала Ленка, метнув острый взгляд на Локки. – Потом посмотрим, как там с моим расписанием в меде.
Локки напустил на себя виноватый вид, но Гришка видел, что искренности в нём маловато.
– Я люблю рисовать, – сказал он, надеясь, что сгладит впечатление.
Ленка вздохнула.
– Вот и хорошо.
Локки хлопнул себя по лбу и забежал вперёд, чтобы встать перед Гришкой и Ленкой.
– Чуть не забыл, Гриш, посмотри на Ленку в очках, а?
Гришка взглядом спросил у Ленки, не против ли она. Ленка была не против. Гришка достал из кармана очки, надел и уставился на Ленку.
– Ну она такая же как вы с ...Артёмом, – запнувшись, начал объяснять Гришка. – Но другая... Как вы с Артёмом. Очень твёрдая и большая.
Ленка фыркнула.
Гришка снял очки и смущённо потупился.
– Большая и твёрдая, – со значением объявил Локки и захохотал. Ленка покачала головой.
– А пойдёмте есть мороженное, – сказала она. И, хотя у Гришки не было денег, и сначала он наотрез отказывался брать в долг или угощаться, они всё равно пошли.

Он он он он он он он он он он он он он он он он он он

Гришкин отец вечером дал своё согласие на то, чтобы сын обучался изобразительному искусству и через день Гришка уже летел на светлом, полупустом троллейбусе к месту занятий. Там его ждали Ленка и какой-то незнакомый взрослый мальчик.
– Здрасьте, – осторожно сказал Гришка, рассуждая о том, кто этот мальчик, который так сильно изменился в лице, когда увидел его.
– Привет, – напряжённо сказал мальчик. – Я... Джек.
Он выжидательно уставился на Гришку. Гришка понятия не имел, чего тот ждёт и растерянно захлопал глазами. Он вспомнил, что Артём и Локки не очень хорошо отзывались о некоем Джеке.
– Жень, чего уставился на человека с порога? – одёрнула его Ленка. – Разувайся, Гриша, проходи.
Гришка сделал, что велено.
Джек не отставал от него и в зале.
– Леночка, не учи его прямо сейчас, а? – умоляюще попросил Джек. – Я хочу ему всё рассказать.
– Для этого в конце концов и затеяли всё, – вздохнула Ленка. – Пойду чай приготовлю, а вы тут общайтесь... А ты не хочешь вторую подождать?
Но Джек почему-то не хотел.
Он сел рядом с Гришкой и снова уставился ему прямо в лицо. Гришка от смущения не знал, куда себя деть.
– Слушай, – начал Джек. – Ты мне не поверишь, но мы уже знакомы... Только когда мы познакомились, я был твоего возраста. В больнице.
Гришка испуганно замигал.
Джек вздохнул.
– Неважно, ладно. Короче, мы там с тобой болели плохой болезнью и я так и не знаю, что с тобой случилось, а я, короче, я умер.
Гришка выглядел ещё более испуганным.
– Но не совсем, – продолжал Джек. – Я нашёл выход и хочу теперь построить такой мир, в котором мы все вместе будем живы и здоровы.
– Это здорово, – робко сказал Гришка. Джек просиял.
– Я тоже так решил. А чтобы построить мир, мне нужно найти тех, кто сможет это сделать. Один я не справлюсь. Ну вот ты – можешь. Вот твоя карта.
Джек протянул ему кусок картона.
Гришка взял его и посмотрел на картинку со смесью любопытства и страха.
На картинке был изображён валет бубей, который медленно менял свои очертания, пока не превратился в Гришку. Гришка ойкнул и засмеялся.
«Гарин Григорий Вячеславович. Свечка из колоды дурака».
– Ух ты, – сказал он. – Клёво. Это мне?
Джек кивнул. Гришка продолжал любоваться на карту. Он внезапно загордился тем, что у него теперь есть собственная «визитка».
– А что такое свечка? – спросил он.
– Ну, свечка, это значит освещает всё, проливает на всё свет, – путанно объяснил Джек.
– Клёво, – повторил Гришка и покраснел от удовольствия.
– А ты кто?
Теперь смутился Джек.
– Неважно, – промямлил он. – Ленка вот – Плутовка, а Локки – Арлекин.
– Ленка, по-моему, не очень похожа на Плутовку, – вежливо усомнился Гришка.
Джек взглянул на него с ужасом, так что Гришка немного испугался сам.
– Может мы и напутали, – пробормотал Джек. – Тогда, это, конечно, очень нехорошо.
– И как мы будем строить мир? – с интересом продолжил допрос Гришка.
– Ну, – Джек набрал в грудь побольше воздуха. – Это очень сложно и долго, каждый будет заниматься своим делом. Главное его сначала придумать и не торопиться... И ещё сначала нужно собраться всем. Сегодня вот ты пришёл, а ещё должна придти...
В этот момент раздался звонок в дверь. Ленка, хлопотавшая на кухне, пошла открывать. Через минуту в зале оказалась та самая тощая и лопоухая девчонка с мрачным взглядом из лагеря.
Она молча огляделась, слабо кивнув Гришке и Джеку, увидела три мольберта, краски и кисти и горестно сказала:
– Блин, мы чо в натуре будем рисовать?
– Вы же для этого сюда пришли, – напомнила Ленка с прохладой. Она несла две чашки чая. – Помоги мне, пожалуйста с чаем, Лиля.
– Не буду рисовать, – мрачно сказала Лиличка. Но за чаем, тем не менее, с Ленкой пошла.
– Не буду рисовать, это тупо, – повторила она. – А где Егорыч?
Её понял только Гришка.
– Она про Локки спрашивает, – поспешно объяснил он. Ленка пожала плечами:
– Я не знаю, где он. Вы оба и так с ним уже знакомы, познакомьтесь теперь с нами. И если ты не хочешь рисовать, можешь не рисовать.
Лиличка удовлетворённо кивнула, и принялась ходить по комнате разглядывая рисунки, постеры и книжки в шкафу. Джек пил чай и пристально наблюдал за ней.
– Это же квартира Егорыча, – сказала вдруг Лиличка.
Ленка подняла брови:
– А откуда ты знаешь?
– Дедукция, – снисходительно бросила Лиличка. – Ишь какой щедрый, целый дом гостей напустил задарма.
Гришка шёпотом спросил у Джека:
– А она-то кто? Неужели тоже будет... строить.
Джек кивнул.
– Мы и её знали с тобой. Она классная. Вообще-то.
Тем временем Лиличка подошла к ним.
– Как это вы меня знали? – спросила она и осеклась. Глаза её мечтательно затуманились. – А, поняла, это типа клуб реинкарнантов, да? Мы с вами виделись в прошлой жизни.
– Типа того, – выдавил Джек. Ленка, до этого молча пившая свой чай, вдруг предложила:
– Жень, идите с Лилей на кухню, расскажи ей там всё. А мы с Гришей порисуем, если он не против.
Гришка был не против.

– Да ты гонишь, – Лиличка стояла, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. – Ты в натуре гонишь.
Джек молча протянул ей карту.
Лиличка посмотрела, как бесовка-пиковая дама меняла свои черты на её, Лилькины. Лильке это понравилось.
– Вау, – сказала она. – Чёрная магия. Круто.
– Так ты с нами? – спросил Джек. Он не обращал внимания на Лилькину колючую грубость, с нежной жалостью смотрел на неё, вспоминая подругу, которую потерял.
– Влюбился что ли в меня? – поинтересовалась Лиличка.
– Не, – ответил Джек и вздохнул. – Просто очень соскучился.
Когда они вышли из кухни, Ленка и Гришка увлечённо что-то писали на мольбертах акварелью.
– Ладно, – пробурчала Лиличка. – Давайте тоже что-нибудь нарисую.
– И я с вами! – запрыгал Джек.
Ленка покачала головой и пошла за дополнительными кисточками и краской.

5429

Тёма так ломал голову над своими незагаданными желаниями, что полностью пропал со всех горизонтов, звонил только маме, но в гости не приезжал. Лёня безмолвно подхватил все дела по гаражу, потому что предыдущие Лёнины загулы закрывал Тёма.
Через неделю, как будто вынырнув из забытья, Тёма осознал, что так и не загадал ни одного желания, а джин Поля прочно прижился у него в квартире. Артём знал, что теоретически, джинов можно держать в лампах, пока они служат, но вот как именно загнать в банку синебрюхова Полю, он понятия не имел.
Тёма решил проветриться, а для этой цели лучшей компании, чем Локки, быть не могло.
Он позвонил, и договорился с Локки встретиться у него. По голосу Тёма понял, что Локки как раз подвергся очередному приступу лени, которые того время от времени настигали, к тайной радости Тёмы.
Тёма пытался оставить джина дома, но тот наотрез отказался, мотивируя это тем, что не по правилам оставлять хозяина надолго. Тёма порадовался, что ему пока не нужно ходить в универ, и они поехали вдвоём. Тёма хотел было их перенести, но не смог определить координаты джина и спустя полчаса бесплодных усилий, плюнул на это, и они вместе отправились на автобус. Тёма планировал пить и волгу оставил в гараже.
Всю дорогу народ пялился на него и на Полю. Тёму это страшно бесило, хотя он понимал, что будь на их месте, сам бы пялился. Полю такое пристальное внимание, очевидно, не смущало никак.
Когда Артём с Полей наконец прибыл, к неудовольствию своему, он убедился, что Локки дома не один, и даже не с Ленкой.
Открыв Тёме и поручкавшись с ним и Полей (– Прости, что притащил, – пробурчал Тёма) Локки прошёл в зал и сел на пол, где они с Джеком мирно играли в шашки на щелбаны. Лоб Джека уже покраснел, он его расстроенно тёр, глядя на доску и предчувствуя очередное поражение.
– Какие новости? – спросил Тёма, кидая Локки банку пива и открывая свою. Джека он проигнорировал намеренно, хотя мог бы и предложить ему тоже. Джек поднял глаза и удивлённо заморгал, глядя на джина.
Локки открыл банку, спросил у Джека:
– Будешь?
Джек покачал головой, неотрывно продолжая смотреть на Полю.
– А это кто? – спросил он.
Поскольку Тёма насуплено промолчал, Локки ответил:
– Это Тёмин джин. Настоящий. Из банки.
– Ого, – сказал Джек и сузил глаза, глядя на Артёма. – Опасная вещь, ты уже что-нибудь загадывал?
– Не твоё дело, – отбрил Тёма, которому было не по себе от «психического» взгляда Джека.
Джек пожал плечами и отвернулся. Опасная вещь удобно расположилась в кресле и уже наглаживала томно урчавшего Василия, который как по волшебству оказался рядом.
– Может всё-таки будешь пиво? – попытался сгладить Тёмину грубость Локки.
– Да не, там Митька щас прилетит, я пойду пока... А ты Гришку, кстати, давно видел?
– Он опять болеет, – покачал головой Локки.
Тёма обиженно прочистил горло, надеясь, что Локки перестанет трепаться о всякой мелкоте со всякой мелкотой и начнёт общаться с нормальным другом. Джек остановился, как будто его протянули кнутом по спине.
– Чем болеет? – осипшим в миг голосом спросил он.
Локки пожал плечами.
– Слабость, сонливость, рвота? – спросил Джек почти шёпотом. Глаза его распахнулись почти на пол лица.
– Да не знаю, – пожал плечами Локки, пересаживаясь с пола на диван. – В лагере у него было, вот то, что ты описал.
Джек побледнел и, не сказав больше ни слова, обулся и ушёл из квартиры Локки.
– Чё делал всё это время? – спросил Тёма, не давая Локки возможности заговорить о странном поведении Джека, и упал в свободное кресло.
Локки взялся за гитару и принялся лениво перебирать струны.
– Да так, продолжал работать вожатым.
– Только не говори, что таскался с мелочью, – поморщился Тёма.
Локки пожал плечами: ничего, мол, криминального в этом не нахожу. Тёме почему-то стало обидно, казалось, что Локки за эту неделю отдалился. А может, он завидует джину?
– Я решил одно желание тебе отдать, – небрежно сказал Тёма, отхлебнув пива.
– Да не надо, – отозвался Локки. – Лень думать, что загадать. На фигню тратить не хочется.
Тёма надулся.
– Слушай, а у этого твоего пацана что, вообще друзей нет, раз он со взрослыми таскается? – спросил он, помолчав.
– Да, как-то вот нет, – задумчиво ответил Локки, потарабанив пальцами по корпусу гитары. – Чо-то не срослось. Слишком чувствительный и правильный. Как раз такого детям пнуть охота.
Тёма поёжился. Он пинал таких. Точнее – не заступался. На самом деле это ещё хуже, но Тёма старался об этом не думать. Мелкие были, без головы и понятия.

6187

– Слышь, что я придумал, – начал Артём, в порыве вдохновенного благородства. Раньше он такое проявлял только в отношении своих немногочисленных девушек. – Давай я ему друга загадаю, а?
Локки выглядел заинтересованным.
– Друга? – переспросил он. – В принципе, мысля интересная.
– Только опишите мне его, – прогудел джин из своего кресла. – Как можно более подробно. Что у него должно быть.
– Да пусть просто познакомится с кем-нибудь не сильно старше себя... Чтобы у них были похожие интересы, взаимопонимание и они друг другу нравились, – сказал Локки.
– У него уже есть такой друг, – Поля выразительно посмотрел на Локки.
– Пусть будет такой же как Локки, только не Локки и помладше, – предложил Тёма, предвкушая скорое освобождение лучшего приятеля от Гришки.
– Слушаю и повинуюсь, – прогудел джин.
– Исполнено что ли? – спросил Тёма осторожно. Джин важно кивнул.
– Так, пойдём пить пиво, – довольно сказал Артём Локки.
– Да мы его уже пьём, – вяло ответил тот и присосался к бутылке в качестве подтверждения своих слов.
ЛОККИ ЗАБОЛЕЛ
Тем в временем на крыше Джек вышагивал перед Митькой и Ленкой, которые сидели, тесно прижавшись друг к другу на ограждении. Август выдался не самый тёплый и уже вовсю напоминал об осени.
Ленка смотрела на Джека тревожно, а Митька с плохо скрываемой раздражённой скукой.
– Понимаете?.. – отрывисто говорил Джек. – Ну понимаете нет? Это же симптомы, они самые. Это же лейкоз. Он у него как раз начался в этом возрасте. Это же он... Гришка.
– Ты и его знал? – уточнила Ленка.
Джек несчастно кивнул.
– Что делать-то? – горестно спросил он непонятно у кого.
– Родителей попросить проверить, – предложила Ленка. – У меня и знакомые онкологи есть.
Джек пожал плечами. Он был в отчаянии.
– А ты не думаешь, что судьбу нельзя изменить, – спросил вдруг Митька.
Джек уставился на него с плохо скрываемым ужасом.
– Я считаю, нужно просто быстрее делать этот новый мир, – зевнув и обняв Ленку по-крепче, заявил Митка.
– Д-да, д-да, – пробормотал Джек. – Наверное, ты прав. Это очень даже может быть, чтобы помогло... А когда приедут Сашка и Анюта?
– В двадцатых числах, – ответила Ленка. – Как раз мой день рождения пропустят, я их ещё перед отъездом спрашивала, придут или нет... Ты не переживай, Женя, две недели тут ничего не решают.
– Это ты так думаешь, – почти шёпотом ответил Джек. Он хорошо помнил, как быстро наступило ухудшение у него. Но ведь в его памяти Гришка прожил как минимум до двенадцати лет, когда они расстались, когда родители увезли Гришку в клинику в Германии.
– Не знаю, не знаю, – сказал он звенящим голосом.
Тогда Ленка встала, скинув руку Митьки, подошла к Джеку и обняла его.
– Не переживай, мы всё успеем, вот увидишь. Мы ведь всех нашли, это же хорошо, да?
– Да, – сказал Джек, уткнувшись Ленке лицом куда-то в шею. – Это хорошо.
– Ну вы совсем оборзели, э! – возмущённо окликнул их Митька. – У меня на глазах тут обжимаетесь!

С Гришкой она познакомилась давно. Он тогда только прибыл, со свежепоставленным диагнозом, в то время как Джек свой диагноз знала уже восемь лет. В отличие от многих детей его возраста, попавших в такое положение, он не плакал, не унывал, не начинал бить всех и крушить всё почём зря и дуреть другими способами. Хотя, может быть его поведение в больнице имело тот же корень – Джек не знала, а спрашивать, был ли он таким до, не решилась. Гришка утешал, развлекал, отвлекал всех, до кого мог дотянуться. Младшие и их родители радовались ему, те, кто постарше – гоняли и издевались. Гришку это не смущало. Джек никогда не видела его вялым, даже после химии. Он был местным солнышком, которое часто раздражало тех, кто не любил напоминаний о небольничной жизни.
Они подружились на почве общей страсти – чтения, могли часами сидеть на окне и шёпотом обсуждать прочитанные книжки или пересказывать друг другу те, которые один из них не читал, со временем разговоры о книгах перетекали в разговоры о небывалых странах и приключениях, у которых автора не было. Могли поговорить об остальных детях в отделении, об врачах и медсёстрах, о том, что кому досталось после посещения родных или аниматоров, которые частенько бывали у них в больнице на добровольных началах. О том, как лечат за границей и что, говорят, там кормят мороженным и дарят щенков, катают на лошадях – потому что это самое настоящее лечение. И уж конечно, там от химии никого не тошнит. Говорить они могли о чём угодно, а не говорить только о двух вещах – о прошлом и о будущем. Об этих двух вещах не говорил никто на отделении – ни врачи, ни дети, ни родители. Время от времени одна из палат-боксов освобождалась, а чужие родители, пряча глаза раздавали оставленное добро. Эти пустые палаты одновременно олицетворяли и прошлое и будущее.
Джек не любила заводить друзей, потому что их слишком часто и быстро приходилось терять, кого-то переводили в другие больницы, кто-то выздоравливал, а кто-то умирал. Когда умерла первая подруга Джек (тогда она была ещё никакая не Джек, а просто Женя), она подумала, что сама умрёт, хотя об этом никто не догадался. Джек как будто забыла об Полинке, спросив только один раз, почему к ней нельзя. Но вот мама переживала ужасно и это было заметно и мучило Джек ещё сильнее. До пяти Женькиных лет, пока мама могла лежать с ней, потому что папа ещё не ушёл от них, она следила, чтобы Женя не дай Бог ни с кем не подружилась больше. Женя вроде бы и сама долго боялась дружить, но всё равно тянулась к людям, которые ей нравились. Но она привыкла, что они могут исчезнуть в любой момент, хотя что-то в голове не давало ей больше так крепко привязываться к другим. Но к Гришке было невозможно не привязаться, хотя бы потому, что он привязывал к себе сам. Однажды после очередного курса химии Женьке стало худо, ей даже ставили капельницы и кто-то кого-то вполголоса отчитывал в коридоре. Наверное, ей неправильную дозу влили, Женька уже кое-что понимала в этом. Легче от капельницы не стало. Но она всё равно нашла силы удивиться, когда в бокс проскользнул незнакомый мальчик со светлыми волосами, торчащими во все стороны, как лепестки подсолнуха. Она догадалась и о том, что это был новичок, и о том, что это был именно Гришка – она уже слышала о нём и от врачей и от мамы и от немногих приятелей. Гришка улыбнулся ей, сказал: «Привет, а я к тебе с подарком». Женьку это удивило, хотя рассказы о Гришке превосходили её самые смелые фантазии. Он представлялся ей помесью юного лорда Фаунтлероя и Дикена из Таинственного сада, но реальность оказалась прозаичнее и... лучше. Гришка уселся прямо на пол бокса, и спросил:
– Ты любишь детективы?
– Не знаю, – призналась Женя, чувствуя, что мерзкая тошнота отступает. – А ты любишь? А ты, кстати, кто?
– Меня зовут Гришка и я люблю детективы, – последовал ответ. – И я тебе сейчас почитаю один классный детектив. Такие вещи лучше всего помогают от похмелья.
Женя нерешительно заулыбалась, похмелье – надо же. С тех пор они перечитали друг другу много книг и когда им было плохо и когда было хорошо. Особенно им нравились чудесные сказки, в которых невзрачный с виду человек оказывается настоящим героем, хоть это и не приносит ему славы и вообще, он скрывает своё геройство. Впрочем, читали всё, особенно упоительно было обсуждать прочитанное. Бывало и спорили до хрипоты, бывало, их ловили медсёстры и грозили привязать к кроватям, вкатить успокоительного и много чего. Но это казалось мелочами, кроме того, не все сёстры были одинаковыми. Некоторые наоборот поставляли им книжки, советовали прочитать. Из посоветованного им очень понравился Маленький Принц и очень не понравился Оскар и розовая дама. Гришка долго морщил нос над этой книжкой, как будто она плохо пахла, но дочитал до конца под напряжённым взглядом Жени.

Однажды, после того как Гришка почти двое суток не отходил от трёхлетки Ванечки, который страшно плохо переносил химию.

А потом случилось самое страшное – у Джек выпали волосы. Просто однажды она проснулась, а те остались на подушке. Может быть, если бы не Гришка, ничего бы не случилось, она знала, что от химии лысеют, но в этот раз с ней случилась истерика, когда она представила, что Гришка увидит её такой уродкой. Она почти неделю держала осаду, не позволяя ему входить в палату, но однажды он всё-таки проскользнул к ней одновременно с медсестрой, он шёл, ощупывая стены и останавливаясь на каждом шагу. Был он в огромных розовых очках со стёклами, старательно заклеенными чёрной бумагой. Похоже, он в них ничего не видел, но Женя всё равно спрятала голову под подушку и судорожно завсхлипывала там.
– Я же ничего не вижу, – укоризненно ответил всхлипам Гришка. – Еле придумал это, потому что глаза-то даже если зажмурить, случайно откроются, а через ткань видно. Но чур теперь ты читаешь. Тут Женя не сдержалась и заревела в голос, Гришка даже опешил. Не объяснишь же ему, что теперь она ревёт из-за него, теперь она понимает тех, кто Гришку не любит и готов накостылять ему. Просто он слишком уж добрый, такой добрый, что это полностью деморализует, что от этого хочется выть.

Через слёзы она смогла выдавить:
– Вот зачем ты так?.. ну... зачем тебе это? Вот это... почему ты всем пытаешься помогать?
И Гришка очень серьёзно ответил ей:
– Потому что я супергерой.
Джек затихла под подушкой и через несколько секунд уже осторожно стащила её с лысой головы.
– А какая у тебя суперспособность? – спросила она заинтригованно. – И какой у тебя суперкостюм и суперимя?
– Да вот этот же, – сказал Гришка, оттягивая свою серую футболку. – Это вот мой костюм супергероя и супергеройское имя — Гришка. А способность в очках, это суперочки. Через них я вижу людей такими, какими они хотят, чтобы их видели.
– Не, – пожевав губы возразила Женя. – Это ты сам и есть, так не бывает, нужно чтобы имя было и костюм и всё.
– Это тебе, наверное, надо, – лукаво предположил Гришка. – А я как раз хотел тебе предложить супергеройство.
– Как это? – удивилась Женя, начиная забывать о волосах и подступающей тошноте.
– Вот так, – загадочно заявил Гришка, зияя чёрными стёклами очков, и полез в карман. Из кармана он достал трикотажную шапчонку с оранжево-зелёными полосами.
– Это будет твой костюм, – объяснил он. – Должно хватить. Натянешь её на глаза пониже и всё – ты – он, супергерой. И тебя зовут, м... Джек Неуловимый.
– Клёёёво, – зачарованно сказала Женька, принимая шапочку. Она тут же натянула её себе чуть ли не на нос и ей стало ощутимо легче. – А какая у меня суперспособность?
– Уходить в другую реальность, – без запинки ответил Гришка, наверное, репетировал всю неделю. – Натянешь шапку и тебя нет, только Джек.
Женька молчала, не в силах выразить всё, что переполняло её сейчас. Она посмотрела на Гришку сквозь полосатую ткань шапочки. «Джек Неуловимый» – прошептала она. И ей на секунду показалось, что это сработало. По крайней мере, она обнаружила, что способна сказать Гришке, который уже собрал все углы в комнате, то и дело натыкаясь на них сослепу:
– Ну ты сними очки-то свои, убьёшься.
Гришка очки снял, сдержано улыбаясь. Женьке захотелось его то ли стукнуть, то ли обнять.
– Ты какой-то совсем ведь ненормальный, – с тихим восторгом сказала она, обеими руками натягивая шапку на уши. – Понимаешь? Как будто не от мира сего.
– Я и так не от него, – таинственно сообщил Гришка. – Я совсем от другого мира и ты тоже, как все супергерои...
Это был их лучший день за всё время.
А потом Гришку перевели в бокс со строгим режимом, потому что ему стало хуже. А потом у него наступила ремиссия и его забрали в деревню, поправлять здоровье. И они даже не попрощались. Женька долго сидела, натянув шапку на нос и зажмурив глаза. Она очень хотела перенестись в другую реальность, в ту, в которой есть Гришка. Но это подействовало странно и через большое время.
Ещё до того, как они с Гришкой снова увиделись, к ним на отделение привезли Лиличку. Лиличка была самым угрюмым существом, которое только встречались Джек (она уже прочно решила сама называть себя именно так). Она ни с кем не разговаривала, хотя хорошо переносила химию и её выпускали в общие комнаты поиграть и посмотреть телек. Но она вместо этого сидела в коридоре на окне, читала или долго смотрела на двери боксов, на людей, которые ходили туда и сюда. И смотрела не отрешённо, думая что-то про себя, а вполне себе осмысленно, как будто что-то про этих людей знала или чего-то от них ждала. Взгляд её чувствовался как что-то тяжёлое и липкое. Лиличку все невзлюбили также, как полюбили Гришку, но дразнить и изводить её было делом неблагодарным. На неё чужие слова не оказывали никакого видимого действия, зато сама она могла довести до слёз даже семнадцатилетнего. Бить её тоже никто не бил и не потому, что девчонка, а потому что она знала и умела как шантажировать людей, не стеснялась ябедничать, да и после некоторых её замечаний хотелось скорее забиться в угол и рыдать, чем кого-то убить.

1.5. Коридор и Чёрная Птица

Коридор крутил перед ней чёрно-белые клетки, в его воздухе ничем не пахло, в нём не чувствовалось температуры, не было слышно пространства. Именно в этот момент Джек отчётливо поняла, что уже не вернётся туда, откуда пришла впервые. Она плохо помнила, где это. Но точно помнила, что такое было. Место одновременно с плохим и щемяще-хорошим ощущением. Джек уже привыкла ориентироваться по ощущениям снов, потому что иначе места, где она бывала, невозможно узнать. Джек ощупала себя – как сквозь толщу воды, но ей удалось определить, что на ней грубоватая белая рубаха до колен, она босиком. В большом кармане спереди что-то глухо и твёрдо звякнуло.
4000
Не слышно и почти неощутимо. Джек сунула руку в карман, нащупала это твёрдое и поднесла к самым глазам. Коридор крутился сильнее, мешая фокусировать взгляд. Ключи. Старые, разные. Неизвестно, от чего. Джек вспомнила, что любит ключи и всегда их собирала. Но где? Зачем? Одна из клеток остановилась прямо перед Джек, встав вертикально. Джек подёргала ручку. Заперто. Пока она держалась за ручку, квадрат с дверью никуда от неё не девался, хотя кругом царило прежнее мельтешение, вызывавшее тошноту. Тут её осенило попробовать ключи. Первый же подошёл. Дверь распахнулась и вытолкнула её в очередное незнакомое место.

Это было не то место, откуда она пришла – это Джек могла сказать определённо.
Место было полно жёлтого света и сияния, в нём почти не было форм, а звук сеялся отовсюду вместе со светом. Место казалось очень гармоничным и Джек уже чуть было не начала тоже превращаться в жёлтый свет, что немного её напугало, но больше – обрадовало. Но тут её с силой дёрнуло как будто когтем за горло, поволокло – и вот она снова в коридоре с беспрестанно переползающими с места на место клетками.

Потом было ещё много дверей и много мест: похожие на её прежнее, не похожие ни на что и друг на друга, населённые и пустынные, опасные и защищённые. В этих местах она смогла разжиться вещами. Какие-то ей дарили, какие-то она просто брала, надеясь, что они никому не нужны. Некоторые ей нравились, некоторые пугали, но ни в одном из них, даже самом желанном она так и не смогла остаться – коридор находил её и всасывал в своё шахматное чрево.
Здесь не было ощущения времени, поэтому Джек не смогла бы сказать, когда это произошло, но  спустя несколько десятков дверей, в коридоре что-то изменилось. Джек показалось, он разозлился. Она почувствовала, как за ней от клетка к клетке идёт некто. Это ощущение погони породило в Джек безудержный, суетливый страх, заставивший её метаться от двери к двери, вырываться из коридора всем своим существом и бежать, бежать, звать на помощь тех, кто мог услышать и тех, кто не мог (потому что некоторые места были совсем странные).

Она вбежала в очередную дверь, взметая босыми ногами белый и крупный как соль песок. То , что за ней гналось, почти поймало её – она это чувствовала.
– Помогите! – пискнула она в пустоту безгоризонтного пространства, обеими руками держась за шапку. Сптокнулась на ровном месте и растянулась на песке во весь рост.
– Ты кто? – изумлённо спросил детский голосок. – Дылдик, тебе сюда нельзя. Иди, иди домой.
Джек приподнялась на локтях. С удивлением улавливая в голосе ребёнка нотки, которые дети же используют в адрес крупных, но безопасных животных.
–  Я не Дылдик, – смущённо пробормотала Джек. – За мной гонится. Что-то. Что-то страшное.
– Всякая тварь имеет своё время и предназначение, – сказала девочка со значением и сплюнула что-то в песок. Джек увидела, с растущим изумлением, что это была крупная розоватая жемчужина. Ещё одну жемчужину девочка видимо, катала за щекой, как карамельку. – И ты иди, иди, не бойся, все вы там оказываетесь. А тут тебе нечего, фу, пшла, пшла.
– Да ну тебя, – обиженно протянула Джек и села. – Что я тебе, корова? Неужели ты совсем нисколько не хочешь мне помочь?
– Помочь в чём? – прохладно уточнила черноволосая девочка.

1.5. Коридор и Чёрная Птица

Коридор крутил перед ней чёрно-белые клетки, в его воздухе ничем не пахло, в нём не чувствовалось температуры, не было слышно пространства. Именно в этот момент Джек отчётливо поняла, что уже не вернётся туда, откуда пришла впервые. Она плохо помнила, где это. Но точно помнила, что такое было. Место одновременно с плохим и щемяще-хорошим ощущением. Джек уже привыкла ориентироваться по ощущениям снов, потому что иначе места, где она бывала, невозможно узнать. Джек ощупала себя – как сквозь толщу воды, но ей удалось определить, что на ней грубоватая белая рубаха до колен, она босиком. В большом кармане спереди что-то глухо и твёрдо звякнуло.
4000
Не слышно и почти неощутимо. Джек сунула руку в карман, нащупала это твёрдое и поднесла к самым глазам. Коридор крутился сильнее, мешая фокусировать взгляд. Ключи. Старые, разные. Неизвестно, от чего. Джек вспомнила, что любит ключи и всегда их собирала. Но где? Зачем? Одна из клеток остановилась прямо перед Джек, встав вертикально. В ней была дверь – самая обычная, деревянная, покрашенная белой масляной краской, с железной простой ручкой. Джек подёргала ручку. Заперто. Пока она держалась за ручку, квадрат с дверью никуда от неё не девался, хотя кругом царило прежнее мельтешение, вызывавшее тошноту. Тут её осенило попробовать ключи. Первый же подошёл. Дверь распахнулась и вытолкнула её в очередное незнакомое место.

Это было не то место, откуда она пришла – это Джек могла сказать определённо.
Место было полно жёлтого света и сияния, в нём почти не было форм, а звук сеялся отовсюду вместе со светом. Место казалось очень гармоничным и Джек уже чуть было не начала тоже превращаться в жёлтый свет, что немного её напугало, но больше – обрадовало. Но тут её с силой дёрнуло как будто когтем за горло, поволокло – и вот она снова в коридоре с беспрестанно переползающими с места на место клетками.

Потом было ещё много дверей и много мест: похожие на её прежнее, не похожие ни на что и друг на друга, населённые и пустынные, опасные и защищённые. В этих местах она смогла разжиться вещами. Какие-то ей дарили, какие-то она просто брала, надеясь, что они никому не нужны. Некоторые ей нравились, некоторые пугали, но ни в одном из них, даже самом желанном она так и не смогла остаться – коридор находил её и всасывал в своё шахматное чрево.
Здесь не было ощущения времени, поэтому Джек не смогла бы сказать, когда это произошло, но  спустя несколько десятков дверей, в коридоре что-то изменилось. Джек показалось, он разозлился. Она почувствовала, как за ней от клетка к клетке идёт некто. Это ощущение погони породило в Джек безудержный, суетливый страх, заставивший её метаться от двери к двери, вырываться из коридора всем своим существом и бежать, бежать, звать на помощь тех, кто мог услышать и тех, кто не мог (потому что некоторые места были совсем странные).

Она вбежала в очередную дверь, взметая босыми ногами белый и крупный как соль песок. То , что за ней гналось, почти поймало её – она это чувствовала.
– Помогите! – пискнула она в пустоту безгоризонтного пространства, обеими руками держась за шапку. Сптокнулась на ровном месте и растянулась на песке во весь рост.
– Ты кто? – изумлённо спросил детский голосок. – Дылдик, тебе сюда нельзя. Иди, иди домой.
Джек приподнялась на локтях. С удивлением улавливая в голосе ребёнка нотки, которые используют в адрес крупных, но безопасных животных.
–  Я не Дылдик, – смущённо пробормотала Джек. – За мной гонится. Что-то. Что-то страшное.
– Всякая тварь имеет своё время и предназначение, – сказала девочка со значением и сплюнула что-то в песок. Джек увидела, с растущим изумлением, что это была крупная розоватая жемчужина. Ещё одну жемчужину девочка видимо, катала за щекой, как карамельку. – И ты иди, иди, не бойся, все вы там оказываетесь. А тут тебе нечего, фу, пшла, пшла.
– Да ну тебя, – обиженно протянула Джек и села. – Что я тебе, корова? Неужели ты совсем нисколько не хочешь мне помочь?
– Помочь в чём? – прохладно уточнила черноволосая девочка.
4545
– За мной... кто-то гонится, – прошептала Джек, затравленно оглядываясь через плечо. – Я ничего не помню... Там коридор, а в нём клетки... он меня засасывает.
Девочка оттопырила нижнюю губу и смотрела на Джек.
– Ну и что? – растягивая слова спросила она. – Вернись назад и исполняй все рекомендации, тогда на тебя не будут злиться. Вы, Дылды, все такие дураки и трусы. Даже умереть толком не в состоянии.
Девочка покачала головой. Джек похолодела. Умереть!
– Ну, прочь, – строго сказала девочка. – Иди в лабиринт и умри как следовает!
Она топнула ногой и Джек с ужасом почувствовала, как проваливается в коридор.

Она попала прямо в невидимые и неощутимые лапы того, чего боялась. Джек было это ясно, хотя она не смогла бы объяснить, почему. Прямо перед ней возникла дверь. Встала перед ней неумолимо, хотя Джек не прикасалась к ручке – дверь ужасала её. Из тёмного грубо обтёсанного дерева, совсем простая, с кольцом вместо ручки. Джек затрясло от страха, иррационального, неопределимого и непобедимого.
Затем, очевидно, устав ждать, дверь распахнулась сама по себе, и Джек провалилась внутрь.
Она оказалась в светлом огромном зале, в котором парили мириады пушинок. Страх разом отступил, затаился в уголке сознания. Приглядевшись, Джек увидела, что эти пушинки имеют фигуры людей, которые, по мере плавного опускания пушинок истаивают, теряют очертания. А ещё, слой за слоем от этих фигурок отлетали куски словно бы киноплёнки, на которой кадры двигались. Всё это летело к центру зала, где за огромной партой сидел светловолосый мальчик. Мальчик выглядел так, как будто вобрал в себя черты всех на свете мальчиков, он был словно бы многомерный, он был сразу всеми. И размеров он поэтому казался гигантских. Пылинки слетались к нему и липли на волосы, он встряхивал перьевой ручкой, которая была у него в руках и сонмы других пылинок устремлялись прочь от него, вылетая за крохотные дверцы. Джек точно знала, что это двери коридора. Чем ближе она становилась к мальчику, тем меньше она помнила о себе и своих последних часах. Хотя, куда меньше, казалось ей.
Но было куда меньше. Она всё меньше ощущала себя собой, и тогда страх снова выпрыгнул наружу. Джек с трудом протянула руки и схватилась за голову. Руки наткнулись на ткань. Джек с силой потянула вниз. Шапка привычно съехала ей на глаза. «Гришка!» – вспыхнуло перед глазами. «Гришка! Как я могла тебя забыть?! Не хочу забывать, не хочу никого забывать!» Мальчик за партой вздрогнул и начал вертеть головой. В этот миг отчаяния, когда Джек готова была разреветься от беспомощности и несправедливости такого конца, рядом с ней распахнулась дверь и чья-то рука быстро втащила её внутрь.

Джек пришла в себя на твёрдом полу, прикрытом каким-то колючим и грубым ковром. Все остальные появления её за дверями коридора были похожи на более чёткие сын, чем сон про коридор. Это было похоже на реальность. Ещё и тем, что Джек очень чётко себя ощущала — ноги, руки, голову. И ей даже казалось, что она почти всё про себя помнит. По крайней мере –  бокс инфекционки.
Она села. Голова кружилась. Она ощупала себя дрожащими руками. Шапочка была при ней.
Спиной к Джек, недалеко, сидел на корточках худощавый мужчина и что-то помешивал в кастрюльке, стоящей на чём-то, напоминавшем буржуйку.
Не успела Джек открыть рот, чтобы задать вопрос, как он обернулся и протянул ей глиняный стакан из которого валил густой пар.
– Пей, – мягко велел он. – Тебе будет легче.
Джек послушно попыталась выполнить его просьбу, но закашлялась. Напиток был горячий и вонючий как кипящая смола. Несколько его капель всё же попали в организм, потому что Джек и в самом деле почувствовала себя гораздо лучше.
5114
– Это вы меня спасли, да? – дрогнувшим голосом, робко, спросила она.
Мужчина несколько раз открывал рот, явно желая сказать что-то, и каждый раз закрывал его так ничего и не сказав. Наконец он мягко рассмеялся.
Не представляешь, как трудно ответить на этот вопрос, – признался он. – Скажу так: я вытащил тебя сюда. Но я не смог бы этого сделать, если бы ты так яростно не желала остаться собой. И оставить с собой тех, кого ты любишь.
Джек быстро кивнула, она смотрела на мужчину во все глаза: наконец ей кто-то что-то сможет объяснить.
– А вы кто? – с надеждой спросила она. – Маг? А мы где? А что это было за место? А кто это был за мальчик... Большой.
Мужчина замахал на неё руками и снова рассмеялся.
– Давай по порядку, – предложил он, наливая едкого чая из кастрюльки и себе. – Меня можешь звать Чёрная Птица... Я... Пожалуй, что маг. Мы – у меня в гостях. И это не твой мир, из которого ты есть, – добавил он, пристально взглянув на Джек, уже готовую уточнить этот момент.
– Ух ты, – беззвучно сказала она и от волнения хлебнула ещё чая, из-за чего немедленно раскашлялась.
– Видишь ли, – продолжал он. – Я не знаю, почему ты вдруг осознала себя после смерти до такой степени. Этого обычно не происходит. Никто не плутает по Лабиринту прежде чем вернётся к Игроку.
– Игрок – это тот мальчик за партой? – перебила Джек, ёрзая от волнения на месте.
Птица терпеливо кивнул.
– Да, это был он – твой Игрок, ты его видела. Если бы всё пошло, как обычно, ты уже родилась бы где-то ещё для другой игры. Но вспомнила себя, ты не захотела...
– Я что-то запуталась, – медленно проговорила Джек. – А чего он делает-то, Игрок этот?
– Если говорить в грубом приближении, он тобой играет, – потерев щетинистый подбородок пальцами, ответил Чёрная Птица. – Или за тебя играет. Ты – персонаж, кукла, игрушка. Игрок вдыхает в тебя жизнь, управляет тобой, следит за тобой.

Джек почувствовала неприятный озноб, пробежавший между лопаток.
– Что, и сейчас управляет? – уязвлённо пробормотала она.
Птица покачал головой.
– Взаимодействие Игрока и персонажа немного сложнее. Мне трудно тебе это объяснить, но вы ограничены друг другом в равных долях, Игрок играет тобой не каждую секунду времени. И вы оба не можете выйти за грани своей личности во время игры.
Джек почти ничего не поняла, но решила не продолжать расспросы, чтобы Птица не нагрузил её ещё более мозголомной информацией.
– Игрок – это типа как Бог? – единственное, что она решила осторожно уточнить.
Не совсем, – покачал бритой головой Птица. – Бог – режиссёр спектакля, а Игроки просто исполняют роли. Ролей миллиарды у одного игрока. Всего их девять, кстати.
– Так что, – перебила его Джек поражённо. – Это вот так всё и происходит, да? Реинкарнация типа? Для игры? И всё? Никакого смысла?
– Смысл в Игре, – сдержано ответил Птица и отвернулся к кастрюльке. – Не ты первая возмутилась существующим порядком. Но мало кто может тягаться с Игроком.
– Не очень это всё укладывается в башке, – печально сказала Джек и отставила почти полную чашку. – Спасибо, очень вкусно. И что мне теперь делать?
Зависит от того, что тебе нужно, – заметил Птица. – Ответь на этот вопрос мне и я отвечу на твой.

5666
С этого вопроса всё и началось. Хотя Джек не сразу смогла на него ответить. Но в итоге ответ привёл её к тому, что она имела в настоящий момент: к крыше, Богам и другим вопросам.

«Есть всего девять сущностей, – будто до сих пор слышала она голос Птицы. – Эти сущности постоянно притягиваются друг к другу, они всегда где-то рядом. Даже если одна из них разделена надвое, даже если одна играет сразу три роли. Их всё равно всего девять, и только девять действительно различаются между собой. Первая – как вода, заполняет все пустоты, играет за всех статистов, третьестепенных персонажей, наполнитель мира, дремлющая, апатичная и кажущаяся незначительной, но самая мощная. Она разливается сразу во все формы и похожа сразу на всё. Очень трудно отделить одну её форму от другой. 

Вторая – словно ртуть бежит впереди и стремится обойти, обогнать, сделать по своему. Она тоже любит раздваиватсья и растраиваться, но слишком сильно притягивает сама себя. Эта сила опасна, она неверна и своевольна. Нужно узнать её и держать с ней ухо востро. Её опасность в том, что ей слишком часто бывает скучно, и она никого не жалеет для своей потехи.

Третья – мерная и мощная, она редко раскалывается на части, она едина и цельна. В чём её сила, в том и её слабость – она слишком неповоротлива и инертна, ничто не может сдвинуть её с места, но если она встанет на свою ось, любое дело пойдёт во много раз легче.»

Слова эти впечатались в память Джек, как будто повторяющийся сон. И как во сне, смысл этих слов то и дело ускользал от неё. Как можно было совместить знания о сущностях со всеми возможными наименованиями их в игре? Как можно было узнать сущности в людях, которые никак не демонстрировали известных Джек качеств.
«Тебе придётся стать стратегом, для этого нужно правильно распределить сущности по игре. Дальше игра пойдёт сама собой, всё сделают её законы. Но расстановка лежит только на тебе». Вот, что ужасало Джек больше всего. Ответственность за расстановку.

«Четвёртая похожа на Третью по цельности и силе, но её удел – ярмо. Сколь она мощна, столь она несамостоятельна. Четвёртая сила – воплощённый рок для себя и для окружающих. Она безопасна, но судьба её всегда горька.

Пятая – легка как воздух и нежна как весенний ветер, она способна терпеть, ждать и верить. Она кажется хрупкой, но на её плечах можно унести всю тяжесть земли. Она – верный союзник, который никогда не предаст, от неё опасности не жди.

Шестая – холодна и высока как само небо, ей ведома мудрость, скрытая от прочих, она сильна, но у неё есть уязвимое место, и если место это поразить, то всё закончится, игра будет проиграна. Этой сущностью распоряжаться нужно с большой осторожностью и бережностью.

Седьмая горяча как огонь, своенравна и несдержана. Мир плавится под её руками, она меняет его как ей угодно. Хитрость ей чужда, но не смотря на кажущуюся ярость и силу, она ведома и потому опасна в игре. Стоит её захватить сопернику, как она станет орудием, обращённым против своих союзников. Бойся её, будь к ней внимательна.»

Джек до сих пор не сомневалась только в одном. Артём был седьмой сущностью, огнём, богом войны и крови. Его нужно было бояться и она боялась его. Непостижимым для неё оставалось только то, как им возможно управлять.

«Восьмая сущность – бесконечное отражение, отблеск, теряющий силу, мираж, обман и морок. Тайна и игра лунных теней, другая сторона, играющая по неведомым для остальных законам. Она ближе всего к стороне соперника, благодаря чему становится полезной на карте – ведь она способна проникать в планы соперника, но и соперник легко может поймать её в свои сети и воздействовать на неё. Будь осторожна с этой сущностью.

Всё венчает девятая и самая молодая сущность – яркая и открытая, щедрая и самолюбивая как солнце. Она зрит в суть вещей и никогда не обманывается. Она слаба, но служит бесконечным источником сил для других. Она гнётся, но не ломается. Береги её, она важна для всей игры.»

Сколько Джек ни думала о том, где её место в этой девятке, она не могла решить. Девятой сущностью был Гришка, это тоже оставалось несомненным. Но все остальные были сплошным неразборчивым пятном намёков и догадок. Джек рисовала бесконечные схемы в блокноте и впадала во всё большее отчаяние.

6354

День Рождения Ленки

На кухне Ленкиной дачи царило совсем не денрожденное уныние. Именинница задумчиво нарезала салат в большую миску. Джек сосредоточенно раскачивалась на табурете, невидяще глядя перед собой. Митька ходил по кухоньке из угла в угол и маялся бездельем: попытки помочь на кухне Ленка пресекала, а перспектива идти на двор и помогать Локки и Тёме с шашлыками ему совершенно не улыбалась.
Во дворе было явно веселее, то и дело оттуда доносились взрывы общего хохота. Ленка вздохнула, ссыпая очередную партию нарезанных огурцов в общую горку:
Почему у меня такое чувство, как будто завтра война? – спросила она непонятно у кого.
Потому что примерно так и есть, – мрачно ответила Джек, снова качнувшись на табурете. – Теперь мы вместе, значит, игра началась. Игроки попытаются нас разделить, а может и уничтожить. Пока мы будем делать Мир без Разлук.
А мы можем тогда ничего не делать? – спросила Ленка, аккуратно нарезая помидоры на разделочной доске.
В смысле? – непонимающе уставилась на неё Джек. Митька поднял бровь.
Просто ничего не делать и всё, – пожала плечами Ленка. – Если уж это так опасно, давайте оставим всё как было? – она с надеждой посмотрела на обоих.
Джек покачала головой.
Не, – со вздохом возразила она. – У нас уже нет выбора, механизм запущен, мы можем только проиграть, выйти из игры – никак. И нам нужно торопиться, Игроки наверняка скоро начнут действовать. Чёрная Птица говорил, что они опасны.
– Хорошо б было поговорить с ним сейчас, – заметил Митька, глядя на руки Ленки, испачканные помидорным соком.
Угу, – согласилась Джек, вздрогнув от воспоминаний о Жертвеннике, – жалко, что никак.

С улицы раздался очередной взрыв хохота, за которым последовал громоподобный удар по крыше. Джек, Ленка и Митька синхронно подняли головы. С потолка сыпалась труха.
Да что они там делают? – возмутилась Ленка, бросила нож и, наскоро вытерев руки полотенцем, решительно отправилась на крыльцо.
Взгляду её предстала не самая обычная для их дачного двора картина. Во-первых, весь двор был утыкан какими-то каменными столбами разной высоты. На плоских вершинах некоторых из них лежали мелкие жёлтые яблоки, явно натащенные с соседской яблони, ветви которой опрометчиво распростёрлись на чужой территории. Гришка, который стоял в центре двора с самым крупным яблоком на голове, весело помахал Ленке рукой.
Ленка уже открыла рот, чтобы спросить, что происходит, когда по крыше снова загрохотало. Мимо Ленкиного носа со свистом пролетело нечто крупное, не достигло земли и беззвучно исчезло на полдороге. Ленка потеряла дар речи от неожиданности. Затем, откуда-то сбоку, буквально из воздуха, вывалился Локки верхом на велосипеде. Траектория его движения мало соответствовала законам физики. Он с гиканьем пролетел метра два строго по горизонтали и сшиб ракеткой, которую держал в одной руке как меч, яблоко с самого высокого столба, чем заработал бурные овации публики, после чего так же беззвучно исчез и тут же появился поблизости от бочки с дождевой водой. Там он потерял равновесие и, под одобрительные выкрики, пропахал носом дёрн. Велосипед жалобно звякнул, накрывая Локки сверху. Публика неистовствовала. Она состояла из собственно Гришки, Тёмы, который валялся на лежаке в тёмных очках и с секундомером, джинна Поли, который сидел рядом с мангалом, и кота Кузьмы Иваныча, взиравшего на окружающее с явственным презрением.
Вы тут совсем с ума посходили? – сухо осведомилась Ленка. Судя по обилию яблок, которыми была усеяна трава под столбами, это был далеко не первый заход Локки. Просто раньше они вели себя потише.
Не, мы играем, – воодушевлённо заговорил Гришка. – Так круто!
Прям как в Портале, – подтвердил Тёма и почесал голый живот. – Видишь, я понаделал порталов, а Локки их использует, чтобы сбить яблоки. Только что сбил одиннадцать подряд за двадцать секунд, новый рекорд. Поля, ты записал?
Поля важно кивнул, поправив пенсне.
Мне нужна перекись, – заявил довольный Локки, выбравшийся из-под велосипеда и хромавший по направлению к крыльцу. На предплечьях у него красовалось по свежей длинной ссадине.
138

6989

Чё у вас там с шашлыками? – спросил выглянувший следом за Ленкой Митька.
Локки перелил зажигашки на угли, – лениво объяснил Тёма. – Пока не прогорят, ничего не получится.
Огонь в мангале горел высоко и ясно, угли в ближайшее время прогорать явно не собирались.
Не вешай нос, Ленок, – улыбнулся Локки, щедро поливая ссадины шипящей перекисью. Он даже не морщился. – Поехали на озеро пока угли прогорают.
Спасибо, у меня ещё салаты не готовы, – сдержанно ответила Ленка. Она злилась на Локки и на Митьку и на Тёму за то, что у неё в самом деле не было праздничного настроения, даже несмотря на подарки, отданные ещё с утра (новый блокнот для зарисовок и набор кисточек от Локки, букет цветов и коробка конфет от Тёмы, её портрет Гришкиной кисти). Митька пока своего подарка не отдал. А может, его и не было. От Джек она ничего и не ждала.
Локки на настроение «сестры» смотрел более оптимистично, он был уверен, что когда все сядут за стол, настроение появится. А уж когда все «бахнут» по чуть-чуть, тем более.
Обработав руки, он ушёл в сарай, а вернулся оттуда, толкая за руль старый «Урал» с коляской.
Артём присвистнул и сел на лежаке.
Раритет, – уважительно сказал он. – Что, прям ездит?
Да чо ему сделается? – весело отозвался Локки. Он сел верхом на Урал и, хоть не с первого раза, но завёл его.
А ты меня прокатишь? – с надеждой спросил вившийся тут же Гришка.
Канешн, брат, – уверил его Локки. – Прыгай в коляску и надевай шлем.
Тёма подошёл ближе, потягиваясь.
Покататься нормально, – одобрил он. – Поехали.
Сорри, мен, – улыбнулся Локки. – Шлема всего два. А Гришка первый попросился. Так что подожди нас тут, ну или дуй своей супертехникой сразу на берег.
Артём даже опешил от такого.
Мммм... Хрен с вами, я за углями послежу, – выдавил он из себя. Артём чувствовал, что не имеет права быть уязвлённым, и тем не менее – детская обида пробивалась где-то в глубине горла ядовитым ростком. Артёма взяло зло на себя.

Локки помог Гришке застегнуть шлем, дал по газам и они укатили со двора, окружённые пылью и грохотом.
Тёма вернулся к мангалу, по пути уловив сочувственный взгляд Ленки, который его окончательно разозлил.

7367

Да давай я схожу, – не выдержал Митька. Он запихал в карман брюк первый попавшийся пакет и махнул рукой. – Я быстро.
Извини, – расстроенно сказала Ленка. – У меня как всегда...
Митька мотнул головой: «не морочься, мол», коротко и дежурно чмокнул её в щёку и вышел с кухни.
Всё наперекосяк, – бурчала Ленка, ополаскивая столовые приборы под струёй холодной воды. – Может хоть посуду помоешь? – раздражённо поинтересовалась она у Джек, которая тихонько сидела в углу и строчила что-то в тетрадь. Джек заморгала, сунула тетрадь за пазуху.
Ага... конечно... помою, давай.
Ленка вышла во двор с полным тазом грязной воды, таз она вылила в канаву при участке. А на обратном пути свернула к Тёме, который угрюмо занимался нанизыванием шашлыков на шампуры. Ленка перевернула таз и уселась на него, подпёрла щёки руками, без предисловий начала:
Он специально так делает, имей в виду.
Кто? Что? – хмуро и без интереса уточнил Тёма, покосившись на Ленку. Её только здесь не хватало.
Локки. Дразнит, – со вздохом объяснила Ленка, и почесала комариный укус на ноге. Комаров к вечеру стало неприлично много. – По носу щёлкает. Натура такая. Поверь мне, я с ним выросла. Он и со мной так же поступал и поступает.
Тёма посмотрел на неё взглядом полным презрения, воткнул веер шампуров в землю и вытер грязные руки о штаны.
Детка, – начал он снисходительно. Ленку передёрнуло. – Я, вроде не баба и он, вроде не баба, чтобы жопами друг перед другом крутить. Нам такое вообще по барабану. – он поворошил веткой ровно горящие угли. – Дразнит. Нашла, с чем сравнивать. Ты не путай мужскую дружбу и общение с противоположным...
Но он не договорил, воздух наполнился гулом, как будто над ними летел самолёт. Гул разрастался, с ним пришло и дрожание земли. Ленка и Тёма задрали головы к небу. Им обоим показалось, что на них падает солнце. Кузьма Иваныч с Полей высунулись из кустов, но тут же спрятались обратно.
Ложись! – заорал Тёма, хватая Ленку за плечи и толкая на землю. Сам рухнул следом, прикрывая голову и себе и ей, как получалось. Бестолковая Ленка не хотела утыкаться носом в землю и всё порывалась проследить как и куда летит НЛО на них. Гул перешёл в свист и нечто на огромной скорости врубилось в газон, подняв фонтан земляных комьев, которые тут же забарабанили по их спинам и плечам.
Взрывная волна, к Тёминому мимолётному удивлению даже не ощутилась. Зато уши от грохота заложило наглухо.
Из дома выскочила Джек с вытаращенными глазами. Она что-то кричала, прикрывая глаза и указывая в центр лужайки, но Тёма её не слышал. А из места падения шло такое сияние и жар, что туда и головы повернуть было невозможно.
Ленка трепыхалась под ним, пытаясь выбраться. Тёма почувствовал, как начала потрескивать от жара рубашка. Он попытался отползти подальше к кустам, вместе с Ленкой, и тут у него прорезался слух.
– Аз есьмь Вестник! – прогрохотало из центра сияния. Тёма попытался сквозь слёзы рассмотреть, кто говорит, хотя рисковал остаться без бровей и ресниц.
Йааааааа!!! – раздалось рядом. Поля одним прыжком сиганул из куста, держа перед собой шланг брандспойта и принялся поливать источник жара и сияния. Раздалось шипение и двор тут же окутали клубы плотного белого пара.
Да што ж ты творишь, бес окаянный?! Я ж...  – окающий бас потонул в шипении испаряющейся воды.
500/3000
6226/37742
Молчи, скотина ангельская, – не отставал от баса Поля, похожий на взъярившийся тряпичный колобок. – Ты тут всё спалишь!
И поливал, поливал упавшую звезду из шланга. Жар схлынул, равномерно распределившись в воздухе паром. Свет, исходящий из эпицентра падения, померк, так что теперь наконец стало возможно разглядеть, что там находилось. Посреди двора, в том месте, куда предположительно рухнул сияющий метеорит, образовался небольшой, но довольно глубокий кратер. В кратере, по колено в клокотавшей от жара воде, стоял дюжий детина. Росту в нём, по тёминой, прикидке было метра три. Тот самый слепящий свет – белое и беспримесное сияние – исходил непосредственно от лица и одежды детины. Лицо его было безупречно пропорционально, но то ли из-за яркого света, то ли из-за жара, колеблющего воздух вокруг него, то ли из-за нечеловеческой крупности, казалось гротескным до уродливости.
Глаза Тёмы устали от всё ещё яркого света, исходившего от фигуры, он зажмурился и ещё отвернулся для верности.
Джек застыла на крыльце, открыв рот и вцепившись в перила.
Аз есмь вестник, – неуверенно громыхнул верзила и взмахнул четырьмя ослепительно-белыми, вымокшими крылами. – Весть благую принёс тебе... Тебе...
Он шарил глазами на выкате по двору и крыльцу, явно не находя искомого.
А где ж нечисть греховная, чернокрылая?! – разочарованно прогудел он, сочно окая.
Это он что, про Митьку? – оторопело уточнила Ленка у Джек, поднимаясь с травы. Джек не ответила, неотрывно следя за сияющим гостем через очки.
Ангел данностный про Дмитрия Вадимовича говорит, так точно, – подтвердил Поля, отшвыривая шланг и плюхаясь пятой точкой на землю. Он извлёк откуда-то из-под юбок носовой платок в оранжевую клетку и принялся утирать им своё круглое и потное лицо. – Нет его! – прикрикнул он на того, кого назвал ангелом. – Кыш отседова, тварь пернатая!
Вестник не мог ошибиться, – угрюмо пробубнил верзила-ангел  и оглушительно чихнул. – Пошто вводите в обман меня? Чернокрылый, выходь, весть истинно благая тебе. Зело радоваться бушь.
Поля громко и выразительно фыркнул.
Но его правда нет, – возразила Ленка. – Не стал бы он прятаться. В другой раз приходите. Ну или передайте нам эту вашу весть.
Не положено, – монотонно объяснил Ангел, переминаясь в своей луже, которая постепенно переставала кипеть.
Что тебе нужно-то от него? – буркнул Тёма, осторожно поворачиваясь к ангелу боком. – Щас пригонит, поди, недалеко ушёл.
Ленка обернулась к Тёме и посмотрела на него страшными глазами: «Совсем, мол, спятил»? Но Тёме было интересно послушать «весть благую».

4444/27000

Я подожду, – смиренно прогудел вестник, сцепляя огромные ладони на животе. Он смотрел исподлобья, укоризненно, как будто всё ещё подозревал, что они укрывают «греховную тварь чернокрылую».
Бог нынче снова девятиедин, любезный, – раздражённо сказал Поля. – Излагайте смело вашу весть – эти дети всё равно одно с чернокрылым.
Не еретичествуй, нечисть, – с добродушным пренебрежением пробасил ангел.
Тёма не мог понять, почему Поле так явно не нравится этот светящийся великан.
Вы с ним знакомы что ли? – шепнул он джину.
Все они одинаковые, – прошипел Поля и принялся яростно тереть лоб платком. – Весть он принёс, как же, как же. Сейчас он вам устроит, я могу гарантировать, что устроит.
Ленка с тревогой прислушивалась к словам Поли, ей появление ангела и его интерес к Митьке тоже ох как не понравился.
Ангел тем временем перевёл взгляд бычьих, на выкате глаз с Ленки на Джек и обратно, громоподобно откашлялся и спросил у Ленки:
Девица, а нет ли у тебя чем горло вестнику промочить, пока ожидаю?
Я думала, ангелы не едят, – пролепетала Ленка. – И не пьют.
Пьют кровь, красное вино и воду, жрут красные фрукты и сырое мясо, – отчеканил Поля. – Кормить и поить эту скотину я не советую, барышня Елена.
Почему? – спросила Ленка в замешательстве глядя то на Тёму, то на Полю. – У нас есть красное вино... Да и как-то неловко. Он же гость всё-таки.
«Может, он тогда подобреет, что-нибудь хорошее расскажет» – подумала она, убегая в дом.
Джек тем временем сошла с крыльца и обошла Ангела по кругу, рассматривая его через очки.
– Ни разу живого ангела не видела, – с восторгом выговорила она после второго витка. – А как же вы так в древности являлись людям прямо в дома, а ничего не сжигали, вроде бы, а?
Ангел прочистил горло и задумался, нахмурив покатый лоб, величиной с хороший таз.
Сие мне не ведомо, – наконец выдал он. – Будто бы раньше иначе было. И с вестью я прибывал нужно и не в мир воплощённый...
Вы живёте сразу на два мира, – перебил его Поля. – Барышня Евгения, вы же тонкий мир соединили с физическим, вот эта скотина бесплотная и попала под ваше общее влияние.
Бесплотная скотина при этих словах то ли фыркнула насмешливо, то ли кашлянула угрожающе.
Малы ещё влиять-то, – солидно прогудела она в качестве комментария.
Слышь, Поль, – вполголоса начал Тёма, поглядывая на Ангела одним глазом. – А вот он кому из Девяти служит?
Да всем же одновременно, – раздражённо отозвался Поля. – Для преподавателя точных наук вы страшно невнимательны и непамятливы, Артём Павлович. Я ведь вам подробно изложил модель этого мироустройства.
Тёма задето поскрёб небритую щёку и уточнил:
Всем, кроме Девятого, да? Кроме сотоны этого?
Джек с интересом посмотрела в их сторону.
Никаких «кроме», – фыркнул Поля. – Они те ещё крылатые профурсетки. Никакой морали, никакого понятия о порядочности.
Джек с Артёмом невольно уставились на Ангела, видимо, ожидая, что тот станет спорить и оправдываться. Но Ангел стоял смирно, потупившись, и хранил полное осознания собственного достоинства молчание.
Ленка вышла из дома неся перед собой объёмную алюминиевую кастрюлю, на три четверти полную красным вином.
5000/30000

Слишком близко подойти к Ангелу ей не удалось – из-за сильного жара. Пришлось поставить кастрюлю прямо на землю и отойти в сторону, сделав приглашающий жест. Ангел вышагнул из своего кратера (трава под его ногами немедленно задымилась), с явным трудом наклонился и бережно поднял кастрюлю, которая в его руках казалась не большой чайной чашкой.
Благодарствую, дева, – прогудел он и, не скрывая удовольствия, отхлебнул вина. Кастрюли ему хватило на три глотка. Ангел вытер рот и причмокнул. Ленка передёрнулась, в его жесте ей почудилось что-то плотоядное.
Джин на Ангела смотрел с плохо скрываемым омерзением, Артём – с невольным уважением.
Вестник, скажи, почему ты ...мм... в таком вот виде явился? – подала вдруг голос Джек. – Не во сне там, не в видении? Поля, ангелы же обычно не так являются, или я путаю?
– Натурально не путаете, – мрачно подтвердил джин. – Иначе всё пожгли б к свиньям собачьим давным давно. Но тут у него иначе и не получилось бы появиться. Вы ж сразу в двух мирах умудряетесь существовать, разорваться ему что ли было? Видали, какие у вы ему проблемы затеяли с определением координат адресата? – Поля говорил с мстительным удовольствием. – Это, между прочим, для вас хороший знак, очень хороший. Значит, есть у вас силы.
Артём тем временем отыскал в траве свои тёмные очки и наконец смог прямо посмотреть на ангела. Сияние того уже померкло, он начал розоветь – то ли от выпитого вина, то ли от того, что медленно, но верно остывал. Тёма различил, что одет «ангел» в форменную рубаху с квадратными карманами на груди, на подобии тех, что носят солдаты США, кроме того, с растущим изумлением, Тёма заметил у него довольно длинный, тонкий и подвижный хвост.
Вдалеке затарахтел мотор, и через несколько минут, на максимальной скорости, которую только мог развить старый «Урал» на двор влетели Локки и Гришка. Глаза у Гришки были круглыми от страха. Локки тоже выглядел встревоженным.
Э! Вы тут все живы?! – рявкнул он, перекрикивая шум мотора. Ему пришлось заложить крутой вираж, чтобы не въехать в светящуюся фигуру в середине двора.
Мы видели, как на вас самолёт падает, – подхватил Гришка, но не договорил, потому что увидел трёхметрового Ангела.
А это был не самолёт, – усмехнувшись, поясинил Тёма. – Поля говорит, эта херня – ангел. И чего-то хочет от длинного. Сообщить ему чего-то хочет, в смысле.
Благую месть... Весть то есть, – пробасил ангел согласно, приглядываясь к вновь прибывшим.
Настоящий, живой, всмаделишный ангел?! – с восторгом переспросил Гришка и принялся стаскивать шлем, путаясь в ремнях. Стащив шлем и выбравшись из мотоцикла он с энтузиазмом перешёл к знакомству:
– Здравствуйте! А как вас зовут? А сколько вам лет? А вы в туалет совсем не ходите? А вы видели мою бабушку? Она умерла в прошлом году.
Ангел слегка опешил от Гришкиного напора.
– Вестник я, – бестолоково повторил он. – Весть благую речь буду бестии чернокрылой.
Гришка был разочарован.
Речь я вести должон, – продолжал Ангел. – Сколь возможно скорее.
А то что? – поинтересовался Локки, который не выглядел особо удивлённым наличием на дворе ленкиной дачи такой экзотики.
Не то остыну, – скорбно признался ангел.
Не-не-не, – весело возразил Локки. – Остывать тебе, чувак, не рекомендуется. Держись, давай, скоро твой объект прибудет.
Он посмотрел на сырые шашлыки, потом подмигнул заговорщицки Тёме.
Тёма недоумённо нахмурился.
Ленок, чо мы на стол накрываем или как? – жизнерадостно поинтересовался Локки. – Где, кстати, Митяй?
В магазин ушёл, – не сразу ответила Ленка. – Какой накрывать-то? – она выразительно покосилась на ангела.
Ну и чо? – фыркнул Локки. – Не жрать теперь из-за него. Он же всё равно ненадолго... Тём, мужик, помоги стол вытащить.
Тёма пожал плечами и пошёл за Локки.
Шашлыки всё равно сырые же, – крикнула им вслед Ленка, чувствуя себя среди всей этой ситуации немного сумасшедшей. Она оглянулась в поисках поддержки. Джек и Гришка в поддержку явно не годились. Оба зависли перед ангелом и сосредоточенно на него пялились. Гришка, утратив надежду получить от ангела сколько-нибудь внятные ответы, решил просто внимательно смотреть на него сквозь очки, надеясь таким образом получить максимум информации.
Какой у вас практичный всё же братец, – сухо заметил Поля. – Мне даже боязно.
Ленка мысленно согласилась с ним, но ничего не ответив, ушла в дом за посудой. Через полминуты Локки погнал Джек и Гришку ей помогать.
Пока все сновали между домом и летним столом, Поля сумрачно прохаживался перед носом у ангела. Ангел равнодушно безмолвствовал.
Ну. И кто тебя прислал? – не выдержал первым Поля. – Который из Девяти?
Ангел снисходительно повёл крылатым плечом.
Известно, который, – прогудел он и трубно высморкался в раскалённый добела рукав.
Я из чистого научного любопытства интересуюсь, – брезгливо сморщившись, пояснил Поля. – Разводите тут, сохрани мироздание, секреты контрразведки.
Грешновато, – глумливо протянул Ангел и замолчал опять.
Не Первый, – принялся перебирать Поля, загибая пальцы. – Он давно и плотно занят другими делами. Не Второй, ему вы не подчиняетесь.
Ангел смотрел на него со скучающим интересом, как курьер, ожидающий в приёмной, на муху.
Кто ж больше всех боится? – продолжал Поля думать вслух. – Кого они бесят больше всех? Седьмую или Шестого? Пламя или Ртуть? Или это сам же Пятый своего персонажа решил рассватать?
Ангел зевнул, небрежно перекрестил пасть.
Не совался бы ты, холоп, во что не разумеешь...
Поля побагровел.
Ну-ну, – процедил он только. – Ну-ну. Значит, точно Пятый.
Не ссорьтесь, недоглюки, – крикнул Локки откуда-то из-за спины Ангела. – Эт явный перебор. Ангел заозирался, неповоротливо переступая на месте, но так и не разглядел, что происходит за ним. А происходило там форменное неуважение к вестнику божию: Локки подговорил Тёму и они перетащили шашлыки ближе к пышущему остаточным жаром ангелу, насколько могли близко. Потом Тёма при помощи план-схемы партиями отправлял шампуры с мясом, воткнутые вертикально в землю, ближе к жару. Пять минут спустя первая партия шашлыков на божественном огне была готова.
Жаль без дымка, – цокнул языком Локки и бессовестно заржал.

6000/36000

Если кто-то думает, что мы сядем за стол, не дожидаясь Митьку, я вас огорчу, – прохладно заметила Ленка, когда всё было готово.
Кто бы сомневался, –  ухмыльнулся Локки, скорчив Тёме и Гришке рожу. Впрочем, большинство присутствующих, судя по всему, есть не очень-то хотели: наблюдали за Ангелом. Остывая, он менял цвет и тускнел – всё больше деталей его внешности можно было разглядеть. Ещё несколько минут прошли в напряжённой тишине – как в классе на уроке.
Блин, вы тоже видите у него хвост? – первым нарушил молчание Артём.
И копыта, – добавил Гришка, опасливо заглядывая в кратер. Ангел забеспокоился, замесил грязь в канаве копытами.
Да где ж Чернокрылый?! – прогудел он. – Никакой возможности моей ждать его нет долее.
Так ты чёрт что ли? – с интересом уточнил Локки. – А то – ангел, ангел.
Я – вестник, – произнёс тот значительно.
Я же говорил – профурсетка, – злорадно вставил Поля.
Уймись, челядь бескрылая!! – рявкнул вдруг ангелочёрт так, что всем позакладывало уши.
Пока народ приходил в себя после звуковой атаки, в калитке показался Митька с продуктовым пакетом в одной руке, которым он небрежно помахивал. Митька быстро окинул взглядом представшую перед ним картину, и бровь его будто сама собой круто выгнулась.
Ага, всё-таки у нас орали, – констатировал он, прикрывая за собой калитку. – Вы чё, дьявола вызвали?
Мить, это он к тебе сам пришёл, – тревожно начала Ленка. Но Ангел-чёрт обрадованным басом перебил её:
Слушай весть благую, весть божию, нечисть чернокрылая! Отныне долг твой прощён, отныне можешь быть свободен от своей епитимьи. Скидывай крыла свои чёрные и отправляйся со мной к свету вечному, благостному.
И протянул по направлению к Митьке свою лопату-ладонь.
Митька вздрогнул и недоумённо на неё уставился. Он даже, казалось, не понял смысла «благой вести». Впрочем, не понял никто. Только Поля привычным и нервным жестом протирал в сотый раз свои очочки.
Что, прямо вот так? – заговорил, наконец, Митька хрипло, и стало ясно, что всё он понял. – Вот так просто? Что-то не верится.
– Разве мало тебе было искупления за одну простую ворону? – снисходительно пробасил Ангел-Чёрт, сейчас уже окончательно приобретший черты последнего.
Хрен с ней, с вороной, – отмахнулся Митька. Голос его прерывался. – А как же... они... двое? Как же... она? Я ведь за неё вечность должен...
Долг твой прощён, – весомо повторил Чёрт ниже на октаву. – Муки твои дозволено сей же час прекратить.
Ленка несколько раз порывалась встрять в их разговор, но всё не решалась. Артём и Локки переглянулись. Локки пожал плечами. Джек расширенными, полными ужаса глазами смотрела на Чёрта и только открывала рот, похоже, потеряв дар речи.
Митька выпустил из пальцев пакет и, чуть покачнувшись, сделал было шаг навстречу протянутой гигантской руке. Удержался.
Можно мне... Можно мне подумать? – тихо спросил он, опуская голову. Крылья его безжизненно свисали с плеч, как грязное тряпьё.
Вестник с плохо скрытым разочарованием опустил лапищу.
Сорок дней тебе на размыслие остаётся. Там ужо решишь, как я обернусь за тобой... Как решишься, отрок, выходи под небо... хм, хм... подальше от человеков. Оттудова и вознесёшься в мир горний. Прощевайте, еретики, – закончил он, кивнув остальным.

6500/39000

Он потоптался на месте, поглядел в небо. Распахнул крыля, взмахнул ими, подняв жаркий ветер, но взлететь не смог. Был он теперь совершенно красный и выглядел точно как чёрт. Он недовольно проворчал что-то, притопнул по газону копытом, теперь особенно отчётливо видным, махнул длинным хвостом с сердечком на конце и, вдруг, вертанувшись волчком, ухнул штопором под землю, подняв целый фонтан земли до самой дачной крыши. Народу пришлось прикрыть головы от летящих комьев. Через мгновение о прибытии вестника уже напоминала только земляная дыра в центре участка.

6600/39900

За пределами класса мужество внезапно оставило Верку. Она поникла плечами, опустила глаза в пол и принялась вертеть в руках какую-то книжку, которую Митька только теперь заметил.
– Ну, чё надо-то? – подбодрил её Митька, хмуро и опасливо прислушиваясь к родинке – не перегибает ли палку? Как вести себя наедине с девчонками Митька в свои полных четырнадцать лет почти не представлял.
Верка опустила голову ещё ниже и сбивчивой скороговоркой выпалила:
– Ты же читать любишь, да? Я вот принесла тебе книжку... почитать. Мне кажется, она тебе понравится.
И протянула её Митьке. Митька глупо захлопал глазами, принимая книгу в руки. Из класса послышалось чьё-то фырканье. Верку как ветром сдуло. Митька чувствовал себя ослом. Больше всего сейчас ему хотелось выкинуть чёртову книжку в окошко и забыть об этом. Из дверей класса на него с весёлым любопытством смотрела физиономия Коляна. Митька скрипнул зубами и, держа марку, с непроницаемым выражением лица, вошёл в класс и уселся за партой. Только теперь он посмотрел на обложку книги. «Посёлок» Кир Булычев. Митька не читал. Стул рядом скрипнул – Колян подсел к нему. Митька только покосился на него.
– Во Верка чеканутая в натуре, – радостно начал он разговор. – Чё ей надо было?
Он попытался взять книжку у Митьки из рук. Митька не дал –  вырвал и сунул в сумку.
– Ну чё ты, – обиженно заныл Колян. – Ты ваще красавчик, лучше б за бабки её огораживал, дудло. За книжки, бля, рыцоря корчишь... Псих, – закончил Колян.
Это было близко к «лоху». Митька повернулся к нему и сказал спокойно, сдерживая злость:
– Нифига она меня не купила, дебил. Она просто так зачем-то притащила.
Колян хохотнул:
– А, типа ордена за службу выдала.
– Завали пасть, – раздражённо сказал Митька.
– Да ладно, чё ты, – Колян хлопнул его по плечу. – Чё ты, Митяй, ты ж знаешь, что я за тебя всех паааааррррву. Верка вон, думает, что ты за неё всех пааааррррвёшь. Так и живём.
Митька промолчал. Колян невольно пролил свет на эту тёмную для Митьки ситуацию:  «Блин, да она же думает, что мне нравится, – с ужасом подумал он, глядя на возвратившуюся за парту Верку. – И что теперь со мной сделают?». Сразу стало противно самому от себя. Тут же на него накатила злоба – на себя и на Коляна и на Верку, которая решила в него втюриться. Родинка шевельнулась. Митька схватился за грудь с совсем другим страхом. Дядя Миша научил его, как остановить родинку. Нужно было просто оставаться бесстрастным и честным. Просто. А ещё нельзя было причинять огорчение другим, оставлять их в беде... И всё это плохо сочеталось между собой. Просто было только на словах. Митька закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Он не потеряет себя, он не потеряет себя. Колян трепал с соседями по ряду, а то мог бы пристать к Митьке – что, мол, в обморок наладился? К звонку Митька уже обрёл большее или меньшее равновесие. И оказался способен воспринимать урок. Ближе к концу, Колян, улучив минутку, спросил его свистящим шёпотом:
– Ну чё ты, если чё с Веркой теперь будешь ходить?
– А что, сам хотел? – тихо спросил Митька.
– Не, – Колян замялся. – Ну своя тёлка – эт круто, хоть и Верка. Ты тогда с нами не пошёл... А в путяге все с тёлками гуляют. Статус, ёпта. Верка ваще-то ничо, жопа такая классная...
– Заткнись, – чуть ли не в голос сказал Митька и на этом их разговор жёстко оборвала алгебраичка. Но у Митьки на душе стало чуть легче.

574/3330

С того дня Верка прочно вошла в Митькину реальность. Запросто так, естественно и незаметно. Верка вообще была тихая, как мышка. Митьку именно это поразило в ней больше всего - он привык, что все девчонки вздорные, шумные, нахальные. Но тихоня Верка оказалась куда въедливее и упорнее любой громогласной, продувной ПТУшницы. У некрасивой, незаметной Верки был, оказывается, настоящий талант входить в чужие жизни.
 
Про Веру Митька рассказал дядь Мише сразу же, без у тайки. Не с гордостью, хвастаясь, а скорее с недоумением. Дядя Миша покивал на Митькино короткое объявление, а потом, как бы между делом, задав несколько вопросов, заставил Митьку рассказать почти всё, что он знал и думал о Верке. Это, кстати, помогло и самому Митьке немного навести порядок у себя в голове.
 -- Она настоящий наблюдатель, – заключил дядя Миша. – Ценное качество, поучись у неё этому.
– Почему это ты решил, что мне у неё учиться нужно? – задето спросил Митька.
– Хотя бы потому, что у неё хватило внимания определить твои предпочтения по книгам и помнить, что ты читал, а чего не читал, – пояснил дядя Миша. – Ведь ты для неё раньше был просто одноклассником, но она всё заметила и запомнила.
– Может, она в меня давно влюблена? – хмуро возразил Митька. – Вот и следила...
– А ты проверь её, наверняка, она про весь класс много чего знает, про учителей ваших тоже.
Митька над этим задумался и очень скоро проверил Верку. Дядя Миша как всегда оказался прав – Верка в самом деле была как настоящий шпион – выдала Митьке кучу информации о любом, о ком у них заходил разговор. Даже о Коляне. Митька был поражён. Довольно быстро  Митька убедился, что свою наблюдательность Вера умеет ещё и применять – на его родителях. Побывав у него в гостях буквально пару раз (по её идее они стали вместе заниматься уроками, чтобы худо-бедно вытянуть оценки), она прочно завоевала симпатии и матери и, что особенно убило Митьку, отца. А ведь отец поначалу посмотрел на Верку чуть ли не с брезгливостью – такие тощие и мелкие девушки были не в его вкусе. Родители Митьки стали звать Верку не иначе, как Верочкой и чуть ли ковром перед ней не стелились. Митька, не смотря на заветы дяди Миши, так и не понял, каким образом Верка это провернула. Он с негодованием отметал идею о том, что для отца хватило пары тихих но полных благоговения вопросов о том, как он так незаметно закрепил систему стеллажей в коридоре, а для матери – рецепта как солить капусту с клюквой. Митька не привык обращать внимания на такие вещи, а Вера наоборот с трудом понимала его вечное «парение духа». Понимала с трудом, но настолько явно и искренне им восхищалась, такая готовность помогать Митьке во всём была в ней, что это только льстило им обоим и никак не мешало отношениям.
Чем дольше и больше они были вместе, тем меньше времени у Митьки оставалось на крышу.
Он не то чтобы влюбился в Верку, но как-то втянулся в эту новую для него «семейную жизнь», притёрся к новому статусу в классе, где все всё прекрасно знали, хотя Митька с Веркой и не афишировали свои отношения. В классе они были пока единственной «серьёзной» парой. Колян постоянно таскался с ними, очевидно, не чувствуя никакой неловкости:
– Третий не лишний, третий – запасной, – поговаривал он, похабно скалясь. Митьку это коробило. А Верку, вроде бы и нет.
– Он ведь твой лучший друг, – серьёзно говорила она. Верка вообще была смертельно серьёзной девушкой. И за этой серьёзностью Митька был полностью не в состоянии прочитать, что она на самом деле думала и чувствовала по тому или иному поводу.

Летом Митька вообще перестал успевать на крышу. Дачи у них не было, Митька проводил лето в городе, как и Верка с Коляном. Они гуляли каждый день, по тем же маршрутам, по которым тысячи раз гуляли с Коляном вдвоём. Но теперь эти маршруты казались по-новому притягательными, теперь Верка проходила по ним, рассматривала, задавала другой тон и новую окраску. Поселяла в старых местах новые воспоминания. Митьке это нравилось до сдержанного восторга. Но вечерами, когда он засыпал, мысль о том, что он опять не был на крыше, больно колола его. Он, может быть, привёл бы Верку туда, но от Коляна было не избавиться. А Коляну Митька не доверил бы такую вещь, как крыша. Он вырвался туда раз или два за лето. Оба раза как-то воровато-виновато смотрел на дядю Мишу, смущённо сгружал в сломанную тумбочку пряники к чаю, свежие газеты, картошку. Дядя Миша ни разу не попрекнул его, не напомнил ему, как давно они не виделись. Митьку это даже немного злило. Во время второго визита подавленного виной Митьки дядя Миша, видимо из жалости, сказал:
– Ты ведь не обязан сюда ходить, Митя. У тебя своя жизнь только начинается. Её грешно пропускать. Мы ведь даже не родня с тобой...
– Не хочешь, и не приду больше, – ощетинился тут же Митька. – Так бы сразу и сказал.
Дядя Миша только покачал головой:
– Я тебе друг, – сказал он так, как будто это было ответом сразу на всё. Митька промолчал, но его обдало стыдом. Родинка шевельнулась. Он мысленно пообещал себе бывать на крыше чаще. Но не сдержал обещания.
Дни побежали как-то быстро, незаметно, смазано, они были полны маленьких каких-то незаметных радостей и таких же маленьких, незаметных огорчений. Как будто Митька плыл в быстрой лодке по мелководью, ничего значительного в этом плавании не происходило и всё же оно было приятным и гипнотически усыпляющим. Они с Веркой настолько освоились друг с другом, что к Новому Году она уже стала осмеливаться делать Митьке замечания по поводу его поведения (ей не нравилось, что Митька встревает в любое «не своё дело), а он – по поводу её пренебрежения нарядами и макияжем. Верка обижалась, но прислушивалась, Митька – не обижался и не прислушивался. Он не мог, даже если бы захотел, но Вера об этом не знала. Митька пока не решился ей объяснить. Впрочем, Митька невольно давно уже начал избегать людных мест, где наиболее вероятно было какое-нибудь происшествие, в которое родинка вынудит его вмешаться. Это было сложно, особенно в школе. Впрочем, Митька довольно скоро понял, что Вере на самом деле нравится, что Митька рыцарствует. К тому времени он тоже научился некоторой наблюдательности и узнал, что Верка, тоже любившая читать, особенно одобряет рыцарские романы типа Айвенго. Митька себя считал скорее Дон Кихотом, но Верке это было неважно. Пока Митька прикидывал пути возможных отступлений от своего вынужденного пути рыцаря, он неожиданно понял, что ему такая жизнь даже нравится. Нравится наводить вокруг себя относительный порядок, жить согласно со своей совестью.
1575/9000
Незаметно прошёл девятый класс, ещё одно лето. За этот год Митька едва ли побывал на крыше больше нескольких раз. С каждым разом Митьке было всё тяжелее приходить. Хотя они больше не вспоминали тот разговор, а дядя Миша внешне никак не поменял своего отношения к Митьке. Митька вроде бы как раз внял его совету – занялся своей жизнью. В частности Веркой.
Ему казалось, что он теперь настоящий мастер в отношениях с противоположным полом. К десятому классу у всех парней остро встал вопрос о том, чтобы с кем-то «ходить». Многие обзавелись парами уже ко второй четверти и по началу, нет-нет, да и подходили к Митьке за советом, как к самому опытному. А вот Кольке не везло в любви. На самом деле он просто не относился к тому типу парней, которые нравятся девчонкам: низкий и тощий, туповатый, необаятельный. Даже восьмиклассницы и семиклассницы на него не зарились. Старшеклассницы же и вовсе предпочитали гулять со студентами на худой конец с одноклассниками побогаче.
Так что Колян, к Митькиному раздражению, только крепче прилип к ним с Веркой. Митька отчаялся его сосватать. А Колян, очевидно, сублимировал собственные потребности к паре, паразитируя на них. Намёков он не понимал, откровенных объяснений — тоже. А может просто не хотел понимать. Избавляться от него хитростью Митька не мог из-за родинки. Иногда Колян доводил его до белого каления своей простотой и наивной бесцеремонностью:
– Ну чо, она тебе хоть показывала? – свистящим шёпотом спрашивал он посреди урока, косясь на Верку. Митька буквально чувствовал его нервозную взвинченность. Это при том, что Колян, как сам неоднократно признавался Митьке, дрочил как заведённый каждую свободную минуту. А вот Митька обнаружил, что из-за дрочки родинка тоже лезет в рост.
– Что показывала? – обречённо цедил сквозь зубы Митька, заранее зная ответ.
– Сииииссськи, – сладко высвистывал Колян и начинал нервно притоптывать ногой.
– Не твоё дело, – обрубал Митька, багровея от стыда и возмущения. Не врезать Коляну в нос, не наорать на него стоило большого труда. Но родинка не позволяла. Она подозрительно дёргалась даже если Митька слишком уж вскипал на Колькины вопросы.
– А чо вы не целуетесь нормально, а? С языками? – продолжал допрос Колян, алчно поблёскивая зрачками. Сексуальная жизнь ближних занимала его целиком особенно за неимением своей собственной.
– Блядь, Колян, заткнись, – советовал Митька, невольно прикасаясь к родинке. Однажды в отчаянии он даже поделился с Веркой, надеясь, что она поможет свести Коляна с какой-нибудь своей знакомой.
Верка, казалось, удивилась его словам:
– Коля не может найти девушку? – переспросила она. – Как странно. Он же такой милый.
Митька так и покатился со смеху на это заявление. С точки зрения Митьки Верка всегда имела крайне оригинальный взгляд на людей и вещи.
В таком режиме и прошёл ещё год. Он не был ничем примечателен, кроме того, что аккурат в день своего рождения Митька вдруг где-то подцепил ветрянку. Протекала она тяжело, со всеми прелестями в виде высоченной температуры и выматывающего зуда по всему телу.
Именно во время болезни Митька проникся всей серьёзностью Веркиного к нему отношения:
все две недели его болезни Вера самоотверженно каждый божий день после школы сидела у него, ухаживала, следила за приёмом лекарств, мерила температуру, бегала в магазин, помогала его матери с хозяйством. Чуть ли не ночевала у них. Митька был тронут её заботой и не то чтобы наконец влюбился, но стал испытывать к Вере настоящую, глубокую нежность. А их родители после этого уже свободно заговорили о свадьбе после школы, как о чём-то давно решённом. 

2100/17000

Молодость будущих жениха и невесты не смущали никого. Поступить в институт на бюджет ни у Веры, ни у Митьки шансов не было. Митька, как негодный к армии, собирался после школы идти работать. Верка надеялась поступить в медицинское училище.
Иногда Митьке становилось жутко до головокружения от перспектив будущего. Он не боялся, стоя на краю крыши, но на пороге выпуска ощутил все симптомы страха высоты. Ему постоянно хотелось отползти, отойти от неумолимо приближающегося края привычной жизни, и в то же время, было мучительно любопытно узнать, что там дальше.
Иногда он подолгу смотрел украдкой на Верку, занятую решением примеров и представлял, что он проживёт с ней всю жизнь и прислушивался к себе. Но ничего не ощущал, кроме родинки – неподвижной и ждущей. Ждущей любого его неверного шага.
Страх будущего отгонял его и от крыши, Митька вообще постоянно стремился спрятаться, укрыться, забиться, отгородиться от реальности книгой или компьютерным монитором. Он стеснялся говорить с Веркой и с Коляном о своих страхах. Из всех ожидаемых от будущей жизни моментов его относительно радостно волновали только две – перспектива отдельного от родителей жилья и... Постель с женой. Дело в том, что родинка вымахала на пять сантиметров после единственной неловкой попытки Митьки пристать к Верке. Подстёгиваемый разговорами с Коляном, он попытался залезть ей под кофточку, когда они целовались. Верка закаменела и не разговаривала с ним потом целый вечер.
– Я не такая, Дима! – яростно прошептала она ему на следующий день. – Найди себе другую для... Для этого!
И она разревелась. Митька опешил, почувствовал себя подлецом, раскаялся сто раз, изругал мысленно Коляна. И родинка использовала всё это в своих интересах. С Веркой они, конечно, помирились. Но чем старше становился Митька, тем тяжелее ему давалось смирение инстинктов. Верка же вообще, казалось, к сексу относилась серьезно, как к сложнейшему и опаснейшему языческому ритуалу, полному тайных смыслов и сакральных значений, к которому подходить стоит только основательно подготовленными. Митька не настаивал ещё и потому, что перспектива раздеться перед ней ему не улыбалась – пришлось бы объяснять про родинку, которая теперь занимала неровной звездой почти половину груди.

Тем не менее, выпускной класс пролетел махом. Казалось, не успели ещё зажелтеть верхушки тополей на школьном дворе, как уже отцвела черёмуха. Учителя на уроках больше не давали материал, а предавались ностальгии, снабжали выпускников полезными советами, наставлениями, предупреждениями. Выпускники были настроены снисходительно, но стремились по возможности сократить время пребывания в школе. Уроки превратились в сплошной классный час, в бесконечные поздравления, прощания и чаепития. К концу мая градус предвыпускного ошаления достиг апогея. Весна проникла во всё. Митьке казалось, что это первая настоящая весна, остальные были просто репетициями, детскими утренниками.
Экзамены миновали будто сами собой, незаметно. Одноклассники в пиджачных костюмах будто бы разом повзрослели, стали солиднее, даже Колян. Одноклассницы, в основном давно созревшие девки, в своих дурацких белых бантах наоборот ударились в детство. Суета вокруг выпускного с одной стороны смешила и раздражала Митьку, с другой стороны пьянила его.
А ещё, чем ближе был выпускной, тем тревожнее становилось Митьке. Не было причин, объясняющих эту тревогу. Ему то и дело приходилось напоминать себе, что ничего особенно не изменится после выпускного. Большая часть значения выпускного раздута, нагнетается искусственно. Ну,  работа, ну самостоятельная жизнь, ну... свадьба. Но тот же город, тот же Колян, те же родители и тот же Митька и та же Верка. Это немного успокаивало его.
И вот пришёл сам день выпускного. Тут уж одноклассницы отыгрались за банты и гольфы: буйство платьев самых разных фасонов, голые плечи и ноги, сложные причёски, яркий, тщательный макияж. Полный зал красавиц. Мальчики в пиджаках с подложенными плечами смотрелись блёкло на этом пёстром фоне.

2700/17000

-- Нихуя себе Верка твоя дала, – присвистнул у него над ухом Колян. Митька вздрогнул и обнаружил себя стоящим в актовом зале. Здесь должна была пройти официальная часть с родителями и учителями. Верку он заметил не сразу. Пожалуй потому, что не узнал: он ни разу не видел её в выпускном платье – она запретила ему зайти за ней домой и вообще ни разу не пыталась показать платье, чему Митька был даже и рад. Вообще, Митьке казалось, что она отнеслась к выпускному как к маленькой свадьбе, или как к репетиции свадьбы. У неё и платье оказалось белым. Верка прошла прямо к Митьке и встала рядом, провожаемая шелестящими шепотками. При новой причёске, умело наложенном макияже Верка казалась чуть ли не первой красавицей школы. Митька даже слегка обалдел, а потом загордился от того, что это его девушка. Верка, по всей видимости, твёрдо решила сделать этот выпускной своим личным балом. И ей это удавалось.
– Верка, ну ты ваще отпад, – влез Колян, пока Митька молча смотрел на неё и любовался. Вера неожиданно покраснела и отвернулась. Митька потом вспоминал этот момент с отстранённым удивлением – его тогда даже не кольнуло нехорошее предчувствие, хотя должно было.
Торжественная часть хоть и была ужасающе скучной, всё равно несла в себе часть очарования последнего раза. Митька не слушал, что говорят со сцены, он украдкой оглядывался и подсматривал за остальными. У кого-то был совершенно осоловелый вид. «Поди накидались в сортире водярой, олени» – думал Митька. У кого-то в глазах стояли настоящие слёзы (в основном у родителей, конечно). Но самое частое впечатление, которое Митька заметил на лицах было торжественно-предвкушающим. Митька не мог наверняка сказать, что именно предвкушали одноклассники: предстоящий банкет с дискотекой, свободу от школы или новую жизнь, но вот про себя он в эту минуту понял точно – новую жизнь, он предвкушал её. Митька посмотрел на Веру, и она показалась ему в сто раз красивее, чем была ещё несколько минут назад. Он поймал себя на том, что улыбается как полный идиот. Вера была как всегда серьёзна, но необычно возбуждена. Её шея и щёки даже порозовели. Митьке захотелось наклониться и поцеловать её в эту милую розовую шею, а потом в ухо, а потом... Вера, видимо почувствовав его взгляд повернула к нему голову и чуть улыбнулась. С этого момента и до самого следующего утра Митька стал абсолютно, непередаваемо и беспричинно счастлив.
После торжественной части все плавно перетекли во двор, где выпускники отпустили в небо стаю белых воздушных шаров. Митьке было и весело и печально. Потом отправились, наконец, в соседнее кафе на банкет и дискотеку.
В кафе на накрытых столах чопорно и чинно, как дежурные преподаватели по углам, стояли несколько бутылок шампанского. Но даже тоскливый вид этих бутылок и учителей никому не испортил настроение. И они ели и пили и танцевали. Одинокие бутылки шампанского как по волшебству размножились и разбавились пивными и водочными. И учителя ближе к ночи уже не обращали на это никакого внимания. Митька пил только шампанское, оно совсем немного давало в голову, но он и так уже был пьян от самого этого дня и этой ночи. Ближе к полночи выпускники стали сбиваться в группки по нескольку человек и расходиться кто куда – по квартирам, по дачам, а то и просто бродить по городу. Митька, Верка и Колян с половиной класса пошли на квартиру, Митька так и не понял, на чью. В голове его стало пусто и весело и всё спуталось.
3329/20700
Он помнил, что Веру то и дело от него кто-то уводил – то потанцевать (парни), то поговорить (девчонки), то ещё что-то. Пил Митька сперва шампанское, потом вино, а потом сам не разбирал, что пьёт. Нектар радости. Опьянение, музыка, смех, разговоры сливались в нём в ощущение какого-то вселенского счастья и гармонии. Сейчас он любил каждого одноклассника. Даже Коляна. Колян — друг!
И ещё он был почему-то абсолютно уверен, что сегодня у них с Верой состоится «первая брачная ночь». Верка тоже была оживлённая, пьяненькая, с блестящими глазами и горящими щеками. Необыкновенная Верка. Митька любил её в эту минуту больше жизни. Митька ещё запомнил, как они с Верой целовались. Губы её – горячие, сладкие от шампанского, её руки вокруг его шеи. Но потом мир вокруг начал крутиться быстрее и быстрее...
И Митька очнулся от головной боли и от солнечного луча, который бил ему прямо в лицо весело и безжалостно. Это было первое и последнее в его жизни похмелье. Голова у него до сих пор кружилась, но теперь это вызывало тошноту, а не приятность. Он сел, огляделся: спали вповалку, кто где. Рядом с ним на диване лежало ещё пятеро тел — все какие-то одинаково помятые. Кто-то храпел. В комнате едко пахло прокисшей рвотой.
Митьку вдруг кольнуло беспокойство. Кольнуло прежде, чем он понял, в чём его причина. Где Вера? Её не было рядом, среди спящих в зале Митька её не видел. Беспокойство выросло. Нависло над Митькой дрожащим вопросительным знаком. Где же она? Митька кое-как перебрался через спящие тела и слез с дивана. Перешагивая через лежащих, пошёл на кухню – вдруг она уже там, сидит и пьёт чай и ждёт, когда Митька проснётся. Так было, когда он болел.
Пока Митька добрался до коридора, к беспокойству примешалось ещё и разочарование: все смутные, манящие обещания вчерашней ночи кончились не просто ничем, они кончились вот этим – перегарным чадом, тошнотой и чьей-то полузасохшей блевотиной на ковре.
В коридоре он заметил ещё одну приоткрытую дверь в другую комнату. И что-то заставило Митьку заглянуть в неё. Комната была спальней. На довольно широкой кровати, составленной из двух полуторок лежали только двое. Колян и Верка. Одеяло сползло, сбилось к ногам,  солнце нагло ложилось на их постель широкими ломтями, высвечивая складки мятых простыней, изгибы полуприкрытых тел. Митькин мозг забуксовал, затормозил, пытаясь восстановить события и объяснить это. Но не было никаких других объяснений. Верка обнимала Коляна во сне. Её бедро было закинуто на его ногу. Её грудь прижималась к его груди. Колян спал, приоткрыв рот. Митька передёрнулся. Он не успел поймать себя. Только что внутри него была напряжённая мутная пустота, и вот её уже за один миг до краёв наполнила гремящая ярость. Всё его существо ненавидело Коляна и Верку. Желало им смерти. По-настоящему. Митька задышал тяжело, потянулся рукой к комоду на котором стояла бронзовая пепельница, стиснул пальцы на ней. Сделал шаг к кровати. Разбить им головы. Убить их. Ненависть сладко поднялась в груди. Митька чувствовал, как стремительно растёт родинка.
Верка открыла глаза. Глуповато моргала, глядя на Митьку. Потом судорожно потянулась за одеялом, чтобы прикрыться.
– Митя, – начала она.
Статуэтка вывалилась из его пальцев. Митька почувствовал, что проигрывает, что родинка его поймала. Ему стало страшно. Он замотал головой, отступая из комнаты.
– Митя! – настойчиво крикнула Верка, поднимаясь.
Митька развернулся и выскочил в прихожую, сунул ноги в ботинки, кое-как справился с чужим замком и пулей вылетел на улицу. На улице было пусто и солнечно. И Митька понял, что сейчас вся его жизнь висит на волоске. И он побежал, несмотря на тошноту и головную боль, он побежал так быстро, как никогда не бегал. На крышу. Его больше ничто не могло спасти. Но дядя Миша что-то придумает. Солнце следило за ним. Оно видело его насквозь – Митька чувствовал. Нет ему спасения.
На крышу он взлетел в шесть шагов, так ему показалось. Обернулся в ужасе – никто не гонится. Но дядя Миши наверху не было. Не было. И буржуйка не дымилась. Некому было помочь. Всё осталось при нём. Всё внутри него – не сбежать. Верка, обнимающая Коляна. Приоткрытый рот его, по которому он мечтал врезать бронзовой пепельницей. Я за тебя пааааррррву, Митяй. Как будто его изо всей силы стукнуло в грудь. Митька рухнул на колени, опёрся руками на крышу. Теперь один на один. Или он, или его. Успокоиться... Как она его обнимала. Дышать ровно, быть непоколебимым... Они его предали! Дядя Миша тоже! Будь высоко, где тебя ничто не тревожит. Пусть они оба сдохнут! Сдохнут! Сдохнут! Как было бы хорошо, если бы они умерли – все, кто был в той квартире! Все!
И началась схватка. Он не хотел позволять слепящей ярости превратиться в черноту и заволочь его всего. Он боролся с каждым миллиметром. Но родинка тронулась в рост как почка, выпустила множество ростков, которые заполнили Митьку. Которые успокоили его, которые терзали его. Митька замер внутри, замолчали все голоса в его голове, отмерли все мысли и чувства, осталась одна воля. Так он стоял на коленях неподвижно до самого вечера. А когда солнце скрылось за зубчатым горизонтом города, он выпрямился, поднялся на ноги, подошёл к краю крыши. Ему пришла в голову другая идея. Хотя он больше ничего не чувствовал. Он встал на парапет, бестрепетно посмотрел на квадрат двора внизу и шагнул. В тот же момент родинка дошла до конца и прорезалась из его лопаток парой исчерна-синих крыльев, и Митька взлетел в небо, встал на ветер. Ему не позволили уйти от ответа. Долг был уплачен сполна.
Митька так никогда и не заметил своё неподвижное тело, лежавшее в самом центре дворика.

– Как ты тут оказался? – растерянно спросил Джек, глядя на раздетого Сашку. – Ты так замёрзнешь...
Сашка покачал головой и отвернулся к городу.
– Позволите мне пока постоять и подышать тут у вас? – как всегда вежливо попросил он. – Просто не обращайте на меня внимания, не беспокойтесь. Мне нужно отдышаться.
Митька хмуро глянул на него и пожал плечами.
– Ну, дальше читать или где? – спросил он у Джека.
– Ты потом сходи к Ленке, попроси у них одежду, – обратился всё-таки к Сашке Джек. – Ладно?
Сашка молча кивнул, оперевшись на парапет.
– Читай, – вздохнул Джек, повернувшись к Митьке.

Это наши собственные кошмары и кусающая совесть грозят и могут разодрать нас, потому что мы и порожденное, сотворенное нами в этом мире сравнимы. Однако источник грозных творений в нас. Если не устрашишься ты - творение бессильно, его угрозы неосуществимы. Шагни навстречу и обними, поцелуй кровавую пасть - и пропадут видения!

1.6.2. Потерявшийся

Тренировки во сне (скорее вместо сна) давно стали для Артёма обыденной частью жизни. Но сегодня что-то изменилось. Вместо черноты рабочего поля уснувшего Артёма ослепили мягкие волны пустынных барханов, покоящиеся под безветренной синевой неба. Однажды он уже был в этом месте против воли своей маленькой наставницы. На песке стояли две девочки, явно поджидая его. Он узнал их сразу – Рыжая с прутиком и Черноволосая с двумя косичками.
– Чё такое? – хмуро спросил Артём, скрещивая руки на груди. – Решили внезапно извиниться за то, что спать мешаете? Не надо, я простил.
– Хамло, – сварливо отозвалась Рыжая, зеркально повторив его позу. – Ты тут по важному делу, между прочим.
Артём поднял одну бровь:
– Я так понимаю, выбора один хрен нет. Ну? Что за дело?
– Для начала я кое-что тебе объясню, – спокойно заговорила Черноволосая. – У нас с тобой осталось совсем немного времени. Партия Дылдика уже собралась, значит, жить вам всем осталось считанные дни.
– Чего? – нахмурился Артём. – Это почему это?
– Потому что игроки такого не потерпят, – пояснила Черноволосая, пока Рыжая корчила зверские рожи, призванные показать её отчаяние касательно непроходимой тупости Артёма.
– Дурак! – не выдержала она. – Да мы тут даже поспорили, за сколько сметут вашу партию.
Артём поднял обе брови.
– Нифига себе, – прошептал он. – Слышьте, чё... А назад отмотать нельзя? Я на такое не подписывался вообще-то.
Рыжая взвыла и закрутилась на песке. Черноволосая покачала головой:
– Отмотать – нельзя, но ты – потенциальный корректор, это совсем особый разговор, – поспешила она успокоить Артёма. –  Ты в нашей партии, нам ты нужен живым, даже когда твои товарищи погибнут. Ты должен стать настоящим корректором, для этого нужно разорвать твою связь с Игроком и обрести собственное имя. Как все мы. Таково условие.
– Типа нитки обрезать? – снова нахмурившись, уточнил Артём. – Я не против. Бесит сама идея, что мной кто-то играет.
– Поэтому ты можешь стать одним из нас, – кивнула Черноволосая.
– А вас вообще много? – поинтересовался Артём.
Рыжая громко фыркнула. Она стояла с независимым видом, скрестив руки на груди, и неприязненно глядела на Артёма. В руке у неё был длинный прутик, который она нервно вертела тонкими пальчиками.
– Мы постоянно ищем своих, – медленно, как будто подбирая слова, ответила Плевака. – Немногие способны пережить отмежевание от Игрока. Немногие способны отмежеваться от него в принципе. И многие уничтожают себя сами, ошибившись в коррекции.
– В жизни б не подумал, что такие мелкие занимаются такими опасными вещами, – заметил Артём. Рыжая хлопнула себя ладонью по лбу.
- Видишь ли, - медленно проговорила Черноволосая, тщательно подбиря слова, - Мне довольно трудно ориентироваться в твоих нынешних понятиях о времени. Да вообще в твоих понятиях. Ты воспринимаешь нас не такими, какие мы есть, а какими тебе позволяют воспринимать нас твои… способности.
- То есть что, вы на самом деле не дети? – Тёма похолодел от внезапной догадки. – А вы вообще люди?
- Мы – корректоры, - хором ответили девочки.
– Ясно, – сказал Артём, которому стало немного не по себе. – Ну чего ждём-то?
– Едуна, – пояснила Плевака. – Он появится и мы отправимся. Он часто опаздывает.
– Такой же как ты, – прошипела Рыжая. – Все мальчишки одинаковые!
– Ну расскажите мне хоть чего-нибудь тогда, – обречённо попросил Артём. – Расскажите, как вы корректируете? Я что-то ни у кого из вас план-схемы не видел.
- Она у всех была, - отмахнулась Рыжая.
Плевака тихонько засмеялась.
– Поэтому она такая затасканная. Инструмент Корректирования у тебя будет другой. Имя подскажет.
- Например? – допытывался Артём, - У вас вот какие? Прутики что ли?
- У Прутика – прутик, – подтвердила Плевака серьёзно. – И твой инструмент будет похож на её. Она пишет прутиком по песку, и ты тоже любишь писать. Кроме тебя ещё никто не додумался писать на план-сехме.
– Почему это? – поднял бровь Артём.
– План-схема, вообще-то, практическое руководство – её читают обычно, болван, – объяснила рыжая Прутик почти дружелюбно.
– Кончай обзываться, – предупредил Артём. – Уши надеру, мне пофиг, кто ты там на самом деле.
Плевака продолжала рассказывать, так что не слушать было невозможно:
– Наш с Едуном инструмент не отделён от нас. Он – внутри. Едун поглощает материю и перерабатывает во что-то другое. Я – поглощаю информацию и сгущаю её, концентрирую. Всякому овощу – своё время. – и Плевака сплюнула на ладонь маленький шарик – жемчужина.
- Н-да, фиг поуправляешь пространством таким способом, - вырвалось у Артёма.
- Дело привычки, – покачала головой Плевака. – Ещё у нас были Резчик – он делал дыры и разрезы в материи, совмещал их или наоборот, разносил друг от друга. Мне кажется, это сложнее. И ещё был Гамер – он управлял единичными людьми и таким образом влиял на мироздание. Играл сутками.
– И где они сейчас, эти двое? – уточнил Артём. Плевака отвела взгляд. Прутик напустилась на него:
– Дурачина , тебе сказали же, что многие гибнут, сказали же?! Зачем ещё спрашиваешь?! Не ясно что ли? Раз их больше нет?!
Артём недовольно отвернулся от неё. Плевака ему нравилась гораздо больше Рыжей.
– Слушай, а чего не ты меня учишь? Ты вроде нормальная девка...
Плевака рассмеялась, Рыжая побагровела от злости.
– У вас с Прутиком намного больше общего, чем у нас с тобой, Громадина, – ответила Плевака, отсмеявшись. – Я не могу тебя учить, наши методы слишком разные.
– Ты слишком тупой, чтобы тебя учила Плевака, – прошипела Прутик. – Как можно было не додуматься за всё это время, что нет ничего опаснее игр со временем и пространством? Да ты ещё на стадии учёбы мог бы такого наделать, что никогда б не проснулся и всё!
Тёма почувствовал неприятный холодок в затылке.
– Ладно, харе пугать, – поморщился он, выставив вперёд ладони. – Что делать-то надо?
– Найти игрока, встретиться с ним лицом к лицу и попробовать оторваться от него, – перечислила Плевака. – Главное помни, с этого пути нельзя свернуть. Либо ты оторвёшься от игрока, либо погибнешь.
Артём внутренне передёрнулся, глядя в серьёзные и непроницаемые глаза девочки. Он не заметил, как к ним подошёл третий ребёнок – толстый, прилизанный мальчик чем-то похожий на Лиличку.
– Привет, Плевака, привет, Прутик, привет, Громадина, – церемонно сказал он детским баском и замер на песке как ящерица.
– Привет, Едун, – хором ответили девочки. У Артёма аж глаза зачесались от желания посмотреть на них всех через очки Гришки.
– Теперь мы можем начать поиск твоего имени, Громадина, – обратилась Плевака к Артёму. – Сперва ищешь своё имя, потом – игрока. Не перепутай. Имя – твоя суть, без имени ничего не получится.
– И что, у меня имя должно быть типа вашего? – иронично уточнил Артём. – Можно я буду Молоток?
-- Мы не выбираем имён, – сказали все трое одновременно. Артём даже отступил на шаг, это прозвучало жутковато.
-- Едун, ешь, – тем временем распорядилась Плевака. – Давайте все ближе друг к другу.
Она протянула руки Артёму и Прутику. Артём руку девочке подал с интересом следя за происходящим. Едун встал к ним спиной и принялся странно дёргать головой и плечами, как будто решил украдкой сожрать что-то вкусное. Артём вытянул шею, стараясь разглядеть больше. Процесса он так и не увидел, зато скоро стал очевиден результат – Едун отхватывал ртом куски от пространства – дыра с неровными краями перед ним ширилась и за ней стояла тьма.
- Ну, - повелительно крикнула Прутик, когда проеденное отверстие стало достаточного размера. – Идёмте!
И они все вместе шагнули в  темноту. Артёму показалось, что он ослеп. Он обернулся, но дыры, в которую они вошли, не увидел. Артём захлопал глазами, не отмечая разницы между положением век «закрыты» и «открыты». Ему было стыдно признаться себе в этом, но узкая ладошка Плеваки, которую он держал в своей руке приносила ему хоть какое-то подобие облегчения, связывала с реальностью.
- Не теряй себя, - мирно предупредил голосок Плеваки. -- В темноте растворится всё, чем ты не являешься. Не упусти того, чем ты являешься. Темнота неразборчива и способна сожрать тебя всего, вместе с тенью.
И прежде, чем Артём успел переварить эту информацию, она отпустила его руку. И тут же перестала существовать для Артёма.
– Эй, – осторожно позвал Артём. Акустики во тьме не было никакой. Он сам себя не слышал.
Страх обрушился на него неожиданно и мгновенно. В первый момент Артём не смог ему сопротивляться – все его мысли, самую его личность вытеснил неизъяснимый, ничем не перебиваемый ужас, казалось, каждая клетка его тела, заходилась криком, смешиваясь с тьмой, исчезая в ней навсегда. Стало не хватать воздуха, сердце сбилось с такта. В этот момент Артём, наконец, задержал дыхание и сказал себе «Стоп». Противостоять подобным вещам он худо бедно научился тогда же, в пятнадцать, одновременно с осознаванием себя во сне. Он уже давно не думал, что эти умения однажды пригодятся. Больше всего сводило с ума и вынимало душу то, что время во тьме текло совершенно неощутимо – вокруг ничего не менялось, не было ни единой точки отсчёта, из-за чего каждая секунда грозила тянуться вечно. Кое-как приведя в порядок сознание, Артём попытался проверить свои возможности – ощупал себя, потянул за ухо, прикусил губу – потопать по земле не удалось, похоже, что он парил в темноте. Кроме того, тактильная чувствительность его не удовлетворила – всё прикосновения воспринимались как сквозь слой ваты, даже боль была блеклой, хотя по подбородку потекло – прикусил губу слишком сильно.
– Эй! – наконец позвал он. Тщетно, не слышно самого себя. Паника мало помалу возвращалась. Артём разозлился. Не могли внятно объяснить, что делать, теперь он тут болтается как кусок говна в проруби и понятия не имеет, куда тыкаться. Это помогло.
– Эй! – заорал он злобно. – Эй, эй! Есть тут кто? Куда идти?
– Никуда, – неожиданно ответил ему насмешливый бесцветный голос. Источник его определить было невозможно. Он звучал одновременно извне и изнутри головы Артёма.  – Никуда ты не пойдёшь, потому что тут некуда идти, здесь всего одно измерение.
– Но я-то тут трёхмерный, – привычно заспорил Артём, цепляясь за этот диалог, как цеплялся бы за руку утопающий.
– Нет, – возразил голос. – Ты больше не трёхмерный. Тебя больше вообще нет. Одни воспоминания о самом себе. Но скоро не останется и их. Не мешай.
Артёма бросило в жар.
– Нет ни рук, ни ног, ни ушей, ни головы – ничего у тебя нет, – продолжал голос. – Ты уже неверно помнишь цвета, формы, себя. Вы, люди, быстро забываете.
– А ты сам кто такой? – попытался увести разговор с неприятной темы Артём.
– Никто, – равнодушно ответил голос. – Я – это ты.
– А может, ты врёшь? – спросил Артём. – Как докажешь?
– Никак, – ответил голос и расхохотался. Артёму стало ещё более не по себе. Разговор шёл кругами в тупик и самое плохое было то, что голос, кажется, был прав – Артём начинал забывать, он уже не был уверен в том, что помнит какого цвета его рубашка, как выглядит гараж, какого роста Локки. Он не был уверен, что не провёл в этой темноте всю жизнь или хотя бы несколько вечностей, что не задремал на секунду и все двадцать пять лет одним махом приснились ему, а теперь сон развеивается, забывается медленно, но верно. Было ли? Может быть, нет? Ни Локки, ни Анюты, ни Лёньки, ни крыши, ни мамы, ни института, ни «волги», ни снежного боя в пятом классе, ни манной каши, ни шпор по физике, ни Машки с первого потока, ни яичницы по утрам... Воспоминания выцветали на глазах, подёргивались дымкой, искажались. Артём помотал головой. Или ему так только показалось? Или нет у него никакой головы.
– Сходишь с ума? – заботливо спросил голос, отсмеявшись. – Это неудивительно, ведь тебя нет, значит, твоему уму не на чем держаться. Ты безумен и тебя нет. Так всё и происходит.
– Я есть, – упрямо сказал Артём, стиснув зубы. Ведь стискивают зубы, правильно? Сойти с ума – то, что он считал хуже смерти. Сомневаться в окружающем, не быть уверенным ни в чём, не иметь возможности положиться на свои чувства – худший кошмар из всех.
– И что же ты есть? – незамедлительно осведомился голос. – Тела у тебя нет. Ума у тебя нет. Чувств у тебя никогда не было, ты ведь у нас чурбан, – голос довольно хохотнул.
На мгновение у Артёма проскочила дикая мысль – над ним глумится Джек. Это он голос. Или она, хрен их поймёшь.
Артём снова изо всех сил прикусил губу. Он почти не почувствовал боли и едва не взвыл от отчаяния.
– Твоя память уже устала создавать иллюзии, – скучно заметил голос. – Скоро она сотрётся.
Артёму стало так тоскливо, что в пору плакать. На самом деле он с детства боялся темноты. Мучительным, стыдным страхом. В темноте всё по-другому, совсем без света, звуки ночью другие, запахи – другие. Что там? Ничего, кроме старого стула? Никого, кроме монстра? Не веришь — проверь, посвети на монстра фонариком. Разбей ему клыки, обломай рога, возьми в руки старую ракетку и вперёд. И все монстры отступают, превращаются в рубашки, одеяла, игрушки. Но хуже-то всего бегать в темноте до туалета, по коридору, потому, что можно не удержаться и повернуть голову налево у самой своей комнаты, где висит большое зеркало. Что может быть хуже, чем смотреть в полной темноте в зеркало, ничего не видеть, но знать и чувствовать — там стоишь ты. Но какой ты? Вчера ты смотрел в это зеркало при свете. Ты помнишь себя, помнишь, каким ты должен быть. Но темнота – вдруг она меняет тебя и ты уже совсем не ты. А то, что ты помнишь – обман. Что делать? Кричать, звать маму, чтобы она утешила, подтвердила – она тоже тебя помнит, всё в порядке. Но стыдно звать маму, когда тебе уже девять. Поэтому, Артём начал вести дневник. Записи. Миллионы записок – непременно на бумаге, никакой электроники, бумага более вещественна. Память утверждается в слове, слово утверждается в чернилах. Отныне и во веки веков. Чтобы перечитывать снова и снова — год за годом, проверять, убеждаться, не забывать. Неважно, что ты не прочитаешь их без света. Главное писать, даже в темноте, ощущая шероховатые или гладкие листы бумаги. Слова на них. Тонны слов. Они – доказательства. Они – истина. Они – твердь. Слова и есть – он сам. Человек-чернила. Человек-стержень.
Артём вздрогнул, ощутив на ресницах слабый ветерок. Темнота молчала, набухла, стала ещё чернее, как ночью перед рассветом в лесу.
-- Назови своё имя, – глухо сказали ему.
– Стержень! – заорал Артём изо всех сил, и тьма рухнула.
Артём обнаружил себя сидящим за деревянным шатким столом, покрытым клетчатой выцветшей клеёнкой. Помещение было тесное, света было мало. Напротив него сидел, низко нагнувшись над тарелкой, мужчина и жадно ел что-то. В какой-то момент он поднял голову, уставившись на Артёма тёмными провалами глаз.
– Б-батя, – севшим голосом прошептал Артём. Его затрясло.
– Батя, – проворчал мужчина и облизал ложку. Он подвинул тарелку к Артёму, жестом предложив ему присоединиться к трапезе. В тарелке, размером с кастрюлю, была варёная картошка с луком. На столе стоял чёрный хлеб, лежало на доске сало. Батина любимая еда.
Артём узнал и стол и помещение – кухня на даче. На той даче, которую батя построил своими руками и которую они с матерью продали сразу после его смерти. А он, оказывается, там остался.
– А как нет бати, так ты сразу за херню всякую принимаешься? – спросил отец, глядя на него невыразительными глазами мертвеца. – Здоровый лоб уже, перед матерью не стыдно?
– Да чё я сделал-то? – не выдержал Артём, ему снова было тринадцать или четырнадцать – сколько раз он в этом возрасте слышал подобное? И каждый раз изумлялся – что он сделал? Ну что? – Бать, ты лучше скажи, ты как... Откуда?
– Лезешь, куда не понимаешь, – перебил отец, тыча в него ложкой. – Хернёй страдаешь, в игры какие-то детские играешься. А я тебя как учил, а? Как я тебя учил, сопляк ты неблагодарный? Человеком будь, на ноги встань, женись, детей воспитай. А ты что? Я в гробу винтом кручусь от твоих выкидонов, сынка. Не для того мы с матерью тебя растили, не для того! Выучился – так иди и работай, а не по крышам с педиками шастай. Девушку найди хорошую, не шлюху и не прибабахнутую. Да жри уже!
Это было очень похоже на отца. Так похоже, что сердце защемило в груди. И стыдно было, да. Артёму было очень стыдно за себя. Не зря он пытался уйти. Ему захотелось поговорить с отцом, объяснить ему всё, оправдаться.
Батя снова принялся за еду, бубнил невнятно:
–  Спутался с какими-то щенками идиотическими, бабами невнятными, дурными, с педиком этим нахальным. Тьфу, не мужик ты, Артём, не мужик.
Артём почувствовал, как краснеет. Батя его разозлил.
– Ты что ли мужик? – рявкнул он, трахнув кулаком по столу. – Бросил нас с мамкой, говорил же тебе врач – нельзя бухать, нельзя, а ты что? А ты, бля, что?!
– Не ори на отца! – гаркнула тень бати. – Много понимаешь, щенок. Бросай быстро свою херню, за ум возьмись, выкинь из головы дурь ты эту.
К Артёму вдруг пришло спокойствие:
– Понимаю, батя, всё понимаю. Ты решил, что водка твоя важнее нас с матерью... Ты, батя, свою жизнь проебал, так что мою теперь не трогай...
Батя качал головой, но Артём только сейчас обратил внимание, что вокруг бати вроде бы мошки вьются. Он смотрел, смотрел на них, пока те не превратились в координаты, формулы, числа. И в этих формулах Артём видел ошибку, которая попала в них как палка между шестерёнок.
– Тебя вообще тут быть не должно, – объяснил Артём, следя глазами за мушками-формулами. – Тебя сюда, батя, кто-то отправил, специально для меня. И я... – он сощурил глаза, прикидывая коррекцию. – Сейчас узнаю, кто это сделал. И всё поправлю заодно. Выучился я, батя, нормально выучился.
Отец молчал, глядя на него как усталая кукла. Артём шевельнул пальцами, в которых сам собой очутился небольшой серебристо-белый карандаш. Этим карандашом Артём ткнул в воздух, собирая на кончик формулы. Мушки начали менять траекторию, повинуясь стержню. Артём ещё не довёл коррекцию до конца, когда прямо в помещении поднялся сильный ветер. Тень отца вскочила со стула и в ужасе заозиралась по сторонам. У Артёма даже в груди ёкнуло – захотелось защитить отца от неведомого кошмара. Ветер усилился. Последний рассчёт коррекции был закончен. Как только Артём поставил точку в последнем примере, над отцом раскрылся рукав лабиринта. Особенно сильный порыв ветра подхватил его и унёс в развёрзтый рукав. Отец дико закричал, забился в воздухе. Артём невольно вздрогнул всем телом. Лабиринт схлопнулся и Артём снова остался один в сгустившейся темноте.
"Пора уже увидеться с этим игроком» – подумал Артём и недолго думая заорал прямо в темноту:
-- Что, реально хотел взять меня такой хернёй, придурок?! Прям вот серьёзно ждал, что я нюни над батей распущу?! Да ты копец тупой, как ты вообще мог меня создать?! Я ж умнее раз в сто!
Он всматривался во тьму, всем своим существом желая ощутить присутствие этой твари, которая играет им как куклой. Ему даже казалось, он знает, как выглядит игрок – похож на Джека – мелкий, блаженный, слюнявый. Хотя, почему на Джека? Разве его игрок не должен походить на самого Артёма? Разве это не логично?
В лицо ему ударил сильнейший порыв ветра, забив нос и рот, вывернув веки. Артём рефлекторно поднял руки, защищаясь. Пространство завибрировало. Если бы Артёму было, куда падать, он наверняка упал бы. «Сейчас покажется! Сейчас!» – запрыгало в голове.
– Давай, ссыкло, – крикнул он в ветер, из последних сил выталкивая воздух изо рта. – Лицом к лицу... как мужик с мужиком!
Словно молнией прорезавшийся свет на одно мгновение вырезал из темноты огромный силуэт. Широкие плечи, руки в буграх мышц, колонны ног, голова в рогатом шлеме, круглый щит и боевой молот. Дыхание Артёма пресеклось. Увиденное ему немного польстило. Но раньше, чем он успел ощутить ещё хоть что-то, образ рассыпался. В глаза Артёму ударил ослепительный свет.
– Ах ты хамло тупорылое, не хочешь по-хорошему, будет по-плохому, – прошипел чей-то крайне озлобленный голос. Артёма насторожило то, что голос этот был хоть и низким, но низким по-женски. Он пытался разглядеть сквозь слёзы хоть что-то. Фигура в свете была так же огромна, как и показавшаяся во тьме. Но была она не столько велика размерами, сколько более объёмна, многомерна. Светлые волосы струились по узким плечам, боевой молот висел на богато украшенном поясе. Красивое лицо с тонкими чертами искажено злобой. Нервные ноздри точёного носика, пухые губы, большие глаза. Полная грудь под лёгким платьем.
– Ёб твою мать, – прошептал Артём в отчаянии и зажмурился. Пространство начало вращаться и сжиматься, оно водило вокруг Артёма и Игрока хороводы, мешало рассудок, меняло физические константы каждый миг.
– Куда ты полезло, говно?! – продолжала шипеть разъярённая женщина. – Думаешь, справишься со своим создателем? Со своей сутью?! Вот она, я, твоя суть, любуйся, сучонок! Да я каждую твою сраную мысль знаю, каждое желание, да я тебе такое устрою, что ты у меня усрёшься, скотина шовинистическая. Будет, как я сказала, ясно?!
И она ткнула Артёма в грудь рукояткой молота. От этого удара Артёма понесло проч с немыслимой скоростью, прежде чем он потерял сознание, в голову ему пришла последняя горькая мысль: «Блядь. Я –  баба».

– Не может быть... – стонал Артём, съёжившись на краю крыши, не открывая глаз. – Не хочу быть бабой... Не верю...
Митька, Сашка и Джек смотрели на него внимательно – кто с опаской, кто со скепсисом.
– Чё он несёт? – спросил Митька. – Откуда он ещё взялся?
– Наверное, игрока увидел, – сказал Джек и на всякий случай отошёл подальше. – Не знаю, что происходит... Или знаю.
– Читай дальше, – вдруг приказал он Митьке, сузив глаза до чёрных щёлок. – Читай ещё.

Отредактировано Лоторо (2015-11-15 13:09:44)

1.6.4. Серебрянный волк

Отсветы фар пробежали по серым под луной обоям в сопровождении глухого моторного рычания. Они разбудили тени веток за окном, те пробрались следом на стены и заходили ходуном. Гришка открыл глаза и уставился в потолок. До утра, судя по всему, было ещё далеко. Слишком далеко. Гришка шевельнулся под одеялом – ощутил неожиданный,  мимолётный  укол тревоги. Решил было сбегать по маленькому, но передумал. Как-то стало боязно. Вместо этого, он подтянул одеяло повыше к подбородку. Замер. Засопел. Повернулся набок. Благодаря лунному свету в комнате было довольно светло. Достаточно светло для того, чтобы видеть что-то, но не достаточно для того, чтобы сказать, что именно ты видишь. Только всё было серым, цветов не различить. Дверь в комнату родителей была приоткрыта. Он мог отчётливо видеть большое зеркало над трюмо в их комнате. Зеркало ловило в себя кусок заоконного ночного неба с луной и само становилось довольно ярким окошком. И луны оказывалось две – с обеих сторон Гришкиной кровати. Мало по малу он успокоился, задышал ровно, глаза слиплись. Гришка поёрзал, свернулся калачиком, решил засыпать. Но …Почувствовал – что-то внезапно изменилось снаружи, за закрытыми веками. Ему очень не хотелось открывать снова глаза, но веки его дрожали и скоро буквально распахнулись сами собой. На улице проехала ещё одна машина, тени снова метнулись по стенам и вдоль потолка, чтобы пропасть навсегда за шкафом. Но одна тень осталась. Гришка моргнул. Тень, плоско расположившаяся на потолке, как на экране, имела чёткие контуры кареты или кэба (Гришка читал о них в Племяннике Чародея), в который была запряжена пара лошадей, нетерпеливо переступающих копытами по невидимой мостовой. Гришка смотрел на них, затаив дыхание. Ему почудилось, что шум деревьев и редких проезжающих машин, перекличка подгулявших граждан и другие ночные звуки смешивались в звуки старого Лондона, который Гришка никогда не знал и не видел. Ему казалось, что кэбмена окликают по-английски, он запрыгивает на козлы, берёт поводья, и экипаж, наконец, трогается с места и уезжает за шкаф вместе с очередным световым потоком с улицы. Когда кэб уехал, Гришка вскочил с кровати и кинулся к шкафу, надеясь рассмотреть за ним хоть что-то. За шкафом была непроглядная темнота. Гришка выпрямился, обернулся и присмотрелся к стене над своим компьютерным столом. Те, кто сидел прямо на ней были яркими и разноцветными, как будто кто-то пустил туда луч проектора: жёлто-синяя лошадка-качалка, на которой сидел шалтай-болтай и с таинственным видом шептал что-то на ухо большеголовому оранжевому утёнку; шляпник в большой красной шляпе; и голубой мартовский заяц со сломанным ухом. Они по очереди курили малюсенький розовый кальян и клубы сиреневого дыма плыли со стены по комнате. Гришка втянул этот дым носом и чихнул. Его гости тут же прыснули со стены в рассыпную, раскатившись по комнате разноцветными шариками – кто под стол, кто под кровать, кто за комод. Кальян тоже пропал со стены и теперь только запах земляники с мятой напоминал о том, что он здесь был только что.
Гришка бросился искать хоть кого-нибудь из беглецов. Никого не нашёл, луна ушла из окна и в комнате стало гораздо темнее. Гришка залез обратно в кровать, но спать не мог – сон ушёл начисто. Он прислушивался и приглядывался, стараясь унять сердцебиение, размышляя, не разбудить ли родителей.
-- Он задумал убить королеву! – услышал Гришка писк откуда-то снизу. – И не Королеву Червей, а Чёрную Королеву!
– Она же белая, – возразил другой голосок.
– Нет! Чёрная! Чёрная!
Затем, судя по звукам, последовала короткая потасовка. Гришка, снедаемый любопытством, свесился с кровати, стараясь заглянуть под неё. Всё немедленно затихло. Гришка разочарованно вернулся на исходную позицию.
Прямо напротив, на спинке кровати сидел Шляпник и пил чай из блюдца. Он широко улыбнулся, как будто был ужасно рад видеть Гришку.
– Ты случайно не белая королева? – спросил он у Гришки. – Видишь ли, мы потеряли белую королеву. Просто с ног сбились. А ты случайно не белая королева?
Гришка отрицательно замотал головой.
– А кто же ты? – продолжал приставать Шляпник. Что-то в нём показалось смутно знакомым Гришке.
– Я – Гришка, – прошептал он в ответ.
– Гришка, Гришка, – бормотал Шляпник. – Нет такой фигуры! Должно быть, ты всё-таки белая королева и есть.
– Ладья он. Чёрная, – возразил угрюмый голос откуда-то сверху. Гришка задрал голову. На гардине стоял мрачный чёрный рыцарь. – А ты пшёл проч, он под моей защитой.
-- Очень неинтересно, – отрезал Шляпник, глядя на рыцаря с лёгким презрением. Рядом с ним появился голубой мартовский заяц.
– Мы не можем его съесть, – объявил он с бессильной ненавистью глядя на рыцаря.
– Не из этой позиции, – согласился Шляпник.
«Какой яркий сон, – осенило вдруг Гришку». Такие сны он очень любил, их почти не отличить от реальности и они очень увлекательны.
– Пусть чёрные делают свой ход, – объявил Заяц и скрестил лапы на груди.
– А почему вы голубой? – не удержался и спросил Гришка, разглядывая его.
– Я не голубой. Ничуть не голубой, – забубнил Заяц, надувшись. – Максимум, с чем я могу согласиться – бирюзовый.
– Голубой, – отрубил рыцарь с гардины.
– Делайте свой ход! – заверещал Заяц под смех Шляпника. Смех его Гришке не понравился, он был какой-то... Безумный.
Рядом с Гришкиным плечом появился ещё один рыцарь с чёрной пикой на перевес.
– Король под нашей защитой, – объявил он.
Гришка следил за происходящим с величайшим интересом. Он не чувствовал никакого страха, несмотря на намёки о съедениях.  Дальше произошло несколько быстрых событий, одно за другим: Шляпник схватил Зайца за уши и швырнул его прямо во второго рыцаря. Пока они барахтались, Шляпник совершил дикий скачок с переворотом, куда-то назад и в сторону – к открытой двери комнаты Гришкиных родителей. Гришка вытянул шею, чтобы увидеть, куда тот приземлится.
И увидел, что тот сидит на крошечной девочке в чёрном платье. Девочка безутешно плакала, а Шляпник только сильнее прижимал её к полу.
– А ну отстань от неё! – крикнул Гришка, выпутываясь из одеяла.
– Стой! – истошно завопил рыцарь на гардине. Но Гришка уже выпрыгнул из кровати и скинул Шляпника с пешки, поднял её. Она была как маленькая куколка, её голова безжизненно свисала с его ладони. Медленно её тело начало бледнеть, растворяясь в воздухе. Показались маленькие белые косточки. Гришка испуганно попытался отпрянуть, стряхивая её с рук. Но он не смог сделать ни шагу, он беспомощно оглянулся и заметил, что Шляпнику тоже досталось: он недвижимо лежал ничком на полу, Шляпа слетела с его головы и откатилась далеко к серому окну зеркального комода в родительской комнате. Тут только Гришка заметил, что неверный лунный сумрак в комнате окончательно померк. Не было больше ни шума за окном, ни следов фар на потолке. В совершенно чёрной комнате не было больше видно никаких очертаний. Кровать Гришки с равным успехом могла найтись в двух шагах от него или на другом конце вселенной. То же самое касалось стен и потолка. Вокруг по настоящему была только темнота и два сероватых прямоугольника в ней – окно и зеркало.
Гришку вдруг как будто парализовало. Даже дыхание спёрло. Он только и мог, что завороженно смотреть в зеркальное невыразительное небо.
-- Размен! – простонал голос рыцаря с гардины. Только в полной темноте Гришка осознал, что он похож на голос Митьки. Но Гришка всё ещё не понимал, что ему грозит. Красная извитая дорожка, тянувшаяся от шляпы к зеркалу была будто нарисована поверх темноты красными чернилами. Не было слышно больше ни звука. Медленно, словно нехотя в окне показалась полная луна, но она не осветила комнатного мрака, хотя отразилась в зеркале напротив. Зеркальная луна подкатилась к самой границе комнаты и превратилась... в волка. Гришка заморгал часто-часто. Волк был совсем нестрашный, мультяшный, с великолепной серебристо-лунной шерстью, огромным хвостом-помелом, не хуже лисьего. Волк высунул за зеркало лапу и воровато пошарил ею, как будто нащупывал задвижку.
В это мгновение взгляды мальчика и волка встретились. Глаза зверя полыхали алым. Гришка молчал, хотя ему стало страшно. Тяжёлая, липкая жуть вползала в его сердце, и он как бы разделился надвое – одна часть умирала от ужаса и хотела крикнуть, позвать маму. Другая отстранёно и абсолютно равнодушно следила за мальчишкой, темнотой  и волком.

Наконец волчья лапа нащупала красную дорожку, которая против всех законов физики затекала в зеркало вверх по комоду. Лапа замерла и исчезла. Несколько вечных секунд не происходило больше ничего. Гришка снова попробовал сдвинуться с места, но так и не смог. Волчья передняя лапа, серебристо мерцающая во тьме, показалась на этот раз из-за того места, где должна быть дверь родительской комнаты, пошарила в воздухе, исчезла. В зеркале не отражалось ничего кроме безлунного серого неба. У Гришки закружилась голова.  Волк вышел в комнату целиком, он был совсем недалеко от Гришки, которому показалось – тот внимательно всматривался в темноту комнаты. «Не видь меня! Не видь!»  - мысленно взмолился Гришка и закрыл глаза, не выдержав напряжения. Ему очень давно не снились кошмары, но этого волка он узнал: это был волк из книжки русских народных сказок, которую Гришка просто обожал в раннем детстве. Картинок в этой книге было много, отличались они рельефностью и красочностью – каждая в разворот книги. И вот этот самый волк – пушистый и почти белый, с великолепным хвостом, торчавшим из синих коротких штанов с заплатами, в жёлтой расшитой жилетке и с мешком на плечах, с огромнейшими и острейшими зубами в алой пасти – навсегда впечатлил маленького Гришку. Боялся его Гришка до дрожи в теле, до внезапных воплей среди ночи, но при этом он мог часами сидеть перед картинкой с Волком, заворожённый и смотреть, смотреть, смотреть на него. В то время Волк часто навещал его во сне. Теперь Гришка уже был почти взрослым, как он сам считал. Но всё равно он сейчас боялся так, что открыл глаза только потому, что слишком страшно стало держать их закрытыми дальше. И когда он их открыл, взгляд его встретился со взглядом Волка, который подошёл совсем близко. Взгляд этот был ал и пристален, острые уши почти касались растворившегося во тьме потолка. Страх почему-то схлынул, но Гришка перестал дышать от странного, сковывающего всё его тело напряжения. Волк был ужасающе красив и благороден на вид, взгляд его был взглядом разумного и бесконечно мудрого существа. И если только не смотреть на его огромные и острые зубы, навязчиво виднеющиеся из приоткрытой пасти, на которые не смотреть было невозможно, от него можно было придти в настоящий восторг. Только теперь Гришка осознал, что спасения нет – он чёрная ладья и Волк, который, очевидно, тоже являлся какой-то фигурой, сейчас его съест в качестве размена за Шляпника.
– Но ведь я не хотел играть, – протестующе пискнул Гришка. – Я даже не знал, что играю!
Ему тут же стало нестерпимо стыдно за своё малодушие. Стыд был куда более жгуч, чем страх, Гришка низко опустил голову. Волк, будто только этого и ждал. Он легко подхватил мальчика и сунул его в свой мешок. Однако, Гришка мог видеть сквозь ткань, как если бы та была прозрачной, в комнате чуть посветлело, наверное, утро было близко. Волк взвалил мешок с Гришкой на плечи и шагнул к темнушке, открыл дверь, скребнув когтистой лапой по дереву. Гришка замер. За дверью не обнаружилось ни пыльных лыж, ни старых его вещей и сломанных игрушек – всего того, что он вполне привык там видеть. Теперь за дверью распахнулась сине-бархатная бесконечность с вьющимся по ней звёздным путём-дорожкой, ослепительно-красивым. На который волк, не мешкая спрыгнул и потрусил вперёд. Мешок с Богом мерно качался у него за спиной. Гришка широко открыв глаза, забыв обо всём, созерцал бескрайние россыпи звёзд, что раскидывались перед ними. Это было красиво, как музыка. И Гришка умирал от этой красоты. И не помнил ничего, что было и есть, не думал о том, что его ждёт, просто смотрел и смотрел и всё никак не мог насмотреться.  Сколько времени они шли, трудно было сказать. Возможно, в этом сине-звёздном месте вообще отсутствовало понятие времени. В какой-то из точек пути волк остановился, повинуясь каким-то одному ему ведомым знакам. Скинул с плеч мешок и развязал его, вынул Гришку. Шерсть Волка светилась ещё сильнее, чем в комнате. Гришке мельком пришло в голову, что Волк – и есть луна. Он поднял его над своей лобастой головой. И Гришка совершенно чётко понял, что сейчас всё закончится – его съедят. Это было странное чувство. Гришка решил не зажмуриваться, он посмотрел прямо в полыхающие алым глаза Волка, стараясь не ронять взгляд на бездну пасти, и увидел в них непостижимые мудрость и печаль. И понял, что у них обоих просто  нет выхода иного из этого звёздного пути. И зверь тут ещё более несвободен, чем Гришка. Таков путь.
Волк распахнул пасть, обнажив ещё раз свои великолепно-острые зубы и ярко-алую, словно огненную, глотку и сожрал Гришку одним махом. Гришка успел подумать о том, будет ли ему больно и что подумает мама, когда утром не найдёт его в постели. Вокруг всё стало чёрным, он ничего не видел, не слышал, не ощущал…
Очнулся он от страшного озноба и взволнованных голосов над собой.
– Скорее, одеяло, он весь трясётся! – говорил один.
– Да где его, блин, взять?! – рявкал другой. – Дверь закрыта, Локки не просыпается!
– Ленка, нарисуй!
– Может просто разбудим его?
– Я уже проснулся сам, – слабо подал голос Гришка. Он огляделся и непроизвольно лязгнул зубами. Вокруг стояли Ленка, Артём, Митька, Джек и незнакомый Гришке темноволосый парень. Кроме Митьки и Джека все были раздеты и тряслись от холода. Гришка уселся на мокром бетоне крыши и поджал под себя босые ноги. Джек, наконец, догадался стянуть с себя ветровку и накинуть на него.
-- С-спасибо, – искренне сказал дрожащий Гришка, заворачиваясь в ветровку и поднимаясь на ноги. – Это Артём меня выдернул? А зачем? Срочный сбор? Мне ужасный сон приснился!
– Я никого не выдёргивал, – со злостью возразил Артём. – Меня самого выдернули эти два долбоёба.
– Артём! – попыталась одёрнуть его Ленка. – Не при детях же.
-- Короче, всё, я точно пошёл, – раздражённо отозвался Артём, но его перебил дикий, раздирающий душу вой…На крыше выкристаллизовался  бьющийся в припадке Локки…

Спамер

Ночью Лиличка предпочитала не спать, а читать, сёрфить в интернете и играть в игрушки. На самом деле днём у неё просто не было на это всё времени, родители тщательно планировали её досуг и работу. Лиличка скрипела зубами, но терпела. Егорыч с его крышей и его сестрой были просто даром свыше, это было три часа свободы в день. Если бы Лиличка могла, она бы тратила их в другом месте. Но маячок джи-пи-эс в её телефоне, каждые четверть часа докладывающий родителям о её местонахождении, этого не позволял. Но Лиличка умела довольствоваться тем, что есть.
На сон времени оставалось мало, но спать Лиличка любила ещё меньше, чем есть. Впрочем, по утрам, часов до двух, она была бы совсем не против поспать. Но это было невозможно. Всеобщая порабощённость световым днём бесила Лиличку едва ли не сильнее, чем зависимость от еды. «Дискриминация по ритму жизни» – копировала она в один из пяти своих блогов понравившееся выражение. Этой ночью она не читала и не играла, а неустанно обновляла дискуссионные ветки разных тредов, бложила и комментировала френдов. Ни один из пяти её блогов не имел ничего общего с её текущей действительностью. Три из пяти пользовались среди юзеров популярностью – в одном она изображала семнадцатилетнего мальчика-гея, который постоянно подвергается тяготам и лишениям в школе и во дворе; во втором – фрилансера-путешественницу двадцати пяти лет, обладающую вольным нравом и едким словом; в третьем занималась бурной литературной деятельностью, преимущественно заключавшейся в поливанием отборными помоями разнообразных авторов и текстов сети.
Как на зло именно сегодня и в комментариях и в дискуссиях было удручающе пусто и вяло. Споры не разгорались, провокации не удавались, сеть как будто вымерла оффлайном. От нечего делать Лиличка даже забрела в один из двух своих малоизвестных аккаунтов, в который записывала малоинтересные для широкой публики рассуждения и наблюдения. Она задумалась над тем, во что его можно превратить: можно было создать дневник циничного журналиста и прекрасно вбрасывать провокационными и дерзкими постами, на подобии: «Что плохого в поедании плаценты», «Заговор разумных котов раскрыт» или «Почему женщину нельзя считать человеком». А можно было повести религиозную ветку и вбрасывать уже на другие темы: «Почему те, кто держатся на людях за руки должны гореть в аду», «Почему Бог ненавидит гомосексуалистов», «Школы как орудие дьявола». Лиличка любила мыслить заголовками в сетевом пространстве. И всё же это было уже немного топорно и скучно для её уровня. Тут в голову ей пришла новая отличная идея – вести блог от имени смертельно больной девочки. Но для этого нужно было хорошо владеть информацией. Лиличка немного погуглила касательно болезней и остановилась на раке крови. Недавно она лежала в больнице на обследовании и ухватила кое-какие интересные детали, которые можно было использовать. Пока она продумывала анамнез, счётчик личных сообщений сменился с 0 на 1.
Лиличка с любопытством щёлкнула на икноку почты, хотя была почти уверена, что это какой-то незадачливый спамер... В коридоре послышались грузные шаркающие шаги. Лиличка немедленно юркнула под одеяло, погасив экран телефона. Отец с матерью имели неприятную привычку смотреть, как она спит. И если застукивали за сёрфингом, отнимали у неё планшет и смартфон на всю неделю.

Шаги прошаркали мимо её комнаты на кухню. Лиличка лежала мышью. Она слышала, как хлопнула дверца холодильника. Папочка решил перекусить. Лилька скорчила в темноте гримасу. Через недолго время шаги прошаркали в обратную сторону. Лиличке даже казалось, что они стали более грузными. У её двери шарканье замерло. Замерла и Лиличка. Дверь тихонько скрипнула. Пять бесконечных секунд папа стоял на пороге, потом пошаркал к себе, притворив снова скрипнувшую дверь. Лиличка перевела дух, выждала ещё секунд двадцать для верности и дрожащими от нетерпения пальцами включила смартфон и скорее тыкнула в сообщение. Пока у неё не было возможности посмотреть письмо, она убедила себя в том, что это никакая не спам-рассылка.
Сообщение было от незнакомого юзера с романтичным ником Theo.
“Приветствую, – писал он, – обратил внимание на Вашу потрясающую и исключительную способность влиять на реальность. Хотите узнать об этом больше?»
Лиличка была разочарована, хотя слова о «потрясающей и исключительной способности» ей польстили. В остальном письмо сильно напоминало спам-приглашение на сомнительный треннинг. После недолгих размышлений, Лиличка решила повалять дурака со спамером. Тем более он был таким вежливым. Она ответила так:
«В каком смысле «влиять на реальность»?»
«В прямом, – незамедлительно пришёл ответ. – У Вас есть Дар, но без надлежащего развития он зачахнет. Я могу научить Вас им пользоваться».
Лиличка снова задумалась. Очень это всё напоминало ей её собственные фантазии на подобную тему. И оттого она не торопилась доверять спамеру. Несмотря на юный возраст и почти круглосуточный контроль родителей она была довольно опытным пользователем интернета.
«И за это мне нужно просто прислать Вам тыщу рублей на телефон, – написала она, добавив скептический смайлик».
«Мне не нужны деньги. Вы можете просто пригласить меня, если согласны. Если Вы согласны, просто напишите, что приглашаете меня».
«Приглашаю, – написала Лиличка с глумливым смайликом». Она, разумеется, не собиралась сообщать неизвестному своего адреса. Предчувствуя нескучный час, в течение которого она собиралась как следует поводить за нос неудачливого спамера, Лиличка даже подумала, не сбегать ли ей на кухню за сухариками – единственной едой, которую она признавала как удовольствие. «Затроллю до смерти, – думала она с предвкушением и поглядывала на счётчик сообщений». Ответ, который пришёл через минуту, её огорошил, если не сказать, что напугал: «Благодарю за приглашение. Я у Вас в зеркале».
В комнате Лилички было одно зеркало – ростовое, встроенное в дверцу шкафа-купе. Сейчас она никак не могла заставить себя встать и посмотреть на него. «Неужели тупо на слабо разводит, а сам за мной как-нибудь следит? – мучительно размышляла она». В её сетевой практике такого троллинга пока не встречалось.
Счётчик сообщений был пуст. На всех форумах по прежнему была тишина, отвлечься было не на что. Минуты шли за минутами, а Лиличка так и не могла ни на что решится – ни уснуть, ни написать спамеру издевательское сообщение, ни подойти к зеркалу. Зеркало тускло и ртутно светилось в полутьме комнаты, отражая часть окна. «Дура, сцыкуха, – подначивала она себя. – Идиотка тупорылая, чего сидишь, овца конченая? Иди и посмотри, потом напишешь этому петуху». Наконец она достаточно разозлилась для того, чтобы соскочить с кровати и хотя бы посмотреть на зеркало. В зеркале кто-то стоял. Не Лиличка, кто-то ещё. Она стиснула зубы, чтобы не взвизгнуть – родители прибегут и прощай интернет!
Покрутила головой. В комнате, кроме неё никого не было. Силуэт в зеркале оставался недвижим. Лиличка не выдержала щёлкнула кнопкой ночника. Свет не загорелся.
– Нам возможно помешает, чтобы было освещение, – раздался голос из зеркала. – Оно только затмевает ваше сияние. Подойдите, прошу вас.
Лиличке это не понравилось. Она напомнила себе, что всё-таки в любой момент сможет позвать папу и маму, несмотря на цену этой помощи. Кроме того, она не собиралась демонстрировать этому странному уроду свой страх. Лиличка сунула ноги в пушистые тапки с заячьими ушами и прошлёпала к зеркалу. Вблизи силуэт не внушал особого трепета: чуть выше неё ростом, узкий в плечах. Лиличка бы подумала, что это мальчишка, но голос был низкий, взрослый.
– Чего вам? – высокомерно бросила она. – Вообще-то невежливо приходить в гости по ночам.
– Вы меня пригласили по самостоятельной воле, – напомнил спамер. – Готовы? Я научу вас. С вашим талантом это было бы несложно.
Лиличку снова захватила волна тщеславия, которая изрядно притушила страх.
– Если сюда зайдёт папа, он вас из-под земли достанет, – предупредила она как бы между прочим и скрестила руки на груди. – И ещё, вы иногда неправильно говорите. Вы что, иностранец?
– Нам не возможно чтобы помешать, не волнуйтесь, – коротко ответил голос, игнорируя вопрос. – Этому я тоже вас буду научить.
Перспектива научиться тому, чтобы никто ей не мешал, Лиличку очень заинтересовала.
– Вы есть мастер Отражения и Искажения, – продолжил спамер, подходя вплотную к стеклу. Лиличка невольно повторила его движения.
– Это значит то, чтобы вы не только имеете способность искажать волю, судьбу и историю человеков. Не создавать, но искажать то, что существующее – это важно. Кроме этого у вас имеется такая способность чтобы перемещать тени из одного мира в другой. Вы управляете тенями и передатчик через границы миров.
– Что такое тени? – спросила Лиличка, силясь понять спамера.
– Я покажу, – повторил он. – Тень не может быть в одном мире с телом, потому таков закон. Но вы можете нарушать закон.
– Нарушать закон, – повторила Лиличка, пробуя на вкус это словосочетание. Звучало ужасно привлекательно, как будто Лиличка знаменитая преступница, крутая как тысяча бонни-и-клайдов.
– Желаете, чтобы попробовать и испытать? – спросил спамер.
– Хочу, – ответила Лиличка, подслеповато щурясь на его тёмный силуэт.
– Хорошо, – кивнул он. – Первое, что надлежит сделать вам – перетянуть меня в из-за зеркальной плоскости. Дайте мне руку, пройдите ею через стекло и возьмите меня за руку.
У Лилички возникли сомнения на этот счёт. Втаскивать в свою комнату незнакомца?
– А вдруг вы извращенец? – с подозрением спросила она. – Почему я должна вам верить?
– Вы не должны бояться, я вам друг, – сказал спамер, очевидно читая её мысли. – Я не хочу причинять вреда, я хочу ваш талант, чтобы он был в расцвете. Вы станете многосильны, вы – драгоценность, уникальность. Кроме вас нет никого, кто мог бы. Я буду учить вас. Стоит вам согласиться.
Лиличкины колебания были почти сломлены, она тыкнула пальцем в холодное стекло.
– Что-то не получается, – капризно сказала она. – Плохо учите!
– Воспримите чтобы это не зеркало, а дверь, – посоветовал спамер. – Думайте как о двери, о проходе, о вашем желании, чтобы это так было. Как вы делаете это для про людей. И закрыть глаза, чтобы они не мешали.
Лиличка поняла, что спамер имеет в виду. И начала усердно «думать дверь». Через десяток секунд она совершенно была уверена, что зеркало стало дверью. Закрыла глаза, подняла руку и осторожно протянула её вперёд. На задворках мозга ещё сидела мысль, что она сейчас снова наткнётся на стекло, но вместо этого рука её ухватила ткань. Рукав спамера! Лиличка потянула его на себя. Тянулся он медленно, как будто из вязкого холодного клея. В какой-то момент в лицо ей ударил порыв сильного ветра, такого сильного, что она задохнулась и отпустила рукав. Ветер тут же стих.
– Всё прекрасно, всё хорошо, вы талантливый гений, – услышала она рядом. Открыла один глаз. Силуэт спамера сидел рядом с ней. Он казался чёрным пятном, двумерным, плоским. Его не стало видно лучше, хотя глаза Лилички привыкли к темноте.
Внезапно, прямо у неё на глазах, двумерная его фигура стала наливаться объёмом и плотью. И всё же его лица Лиличка различить не могла. Она невольно попятилась от зазеркального пришельца.
– Не стоит бояться, – поднял он руку, потом встал, медленно огляделся. – Хорошо, теперь я научу вас. Хотите, чтобы поменять некоторые тени мирами?
– Звучит интересно, – нехотя согласилась Лиличка. Спамер шагнул к ней за спину и мягко подтолкнул к зеркалу, когда Лиличка подошла вплотную к стеклу, он положил ей на виски руки.
– Не боишься, – негромко предупредил он. – Смотришь.
Лиличка вгляделась в зеркало, близоруко щурясь.
– Подумай о ком хотелось бы.
В голову сам собой прыгнул Гришка – бестолковый и лохматый. Тьма сгустилась в зеркале только затем, чтобы разойтись и показать чью-то чужую комнату. Лиличка как будто заглядывала в неё через окно, от зеркала в комнату падал серебристый свет, так что видно было довольно неплохо.
– Думаешь его, – приказал Спамер. – Думаешь, кто он есть.
Лиличка прищурилась, закусила губу. Кто он есть? Да никто, Гришка и есть Гришка. Мальчик на кровати сел, не открывая глаз. И в то же время остался лежать.
– Превосходно, – прошептал позади гость. – Теперь позволь, чтобы я его подсёк.
– А как? – почему-то шёпотом спросила Лиличка.
– Вернуть меня в зеркало. Быстрее!
Он шагнул из-за её спины и Лиличка снова чуть не взвизгнула: из странноватой, но вполне человеческой фигуры спамер превратился в огромного волка на задних лапах. Волк протянул лапу Лиличке, она прикусила язык, и молча пихнула его в зеркало. С трудом, но Волк оказался внутри. Лиличка видела, как он посадил второго Гришку (Тень Гришки?) в свой мешок, и снова оказался перед зеркалом. Уже человеком. Протянул руку. Снова Лиличка втянула его в комнату. Она начинала уставать от этого. Он открыл мешок о показал ей банку с чем-то маленьким, светящимся и очень красивым.
– Это Гришка? – изумилась Лиличка.
– Это Тень, – ответил спамер. – Теперь она при нас, мы можем иметь возможность её укрыть, затем добавить к другим. Очень сильная и чистая тень.
Лиличка постучала по стеклу, тень залучилась.
– Похоже на мини-звезду, – наконец, резюмировала Лиличка. – Прячь-ка её, светит, как фонарь.
Спамер затолкал банку в карман своего чёрного бесформенного пальто.
– Ещё? – спросил он. Лиличка зевнула.
– Последний раз на сегодня, – строго пробормотала она. – У меня завтра семь уроков с первой смены.
И снова спамер встал у неё за спиной и положил руки ей на виски. И снова зеркало показало чужую тёмную комнату, залитую лунным светом. Но Лиличка не выбирала видеть этого человека. Лежащий на кровати был ей совершенно незнаком.
– Молчишь, – предупредил её вопрос спамер.
Лиличка молча рассматривала через зеркало лежащего парня. Над его кровать, на гвозде висела капельница – значит, он болеет, подумала Лиличка. Выглядел тот действительно неважно. Бледный, с запавшими глазами, резко очерченными скулами. «Может даже умирает, – сладко подумалось Лиличке». Она была неравнодушна к трагедиям и трагическим смертям.
– Думаешь его, – услышала она позади. Но спамеру не было нужды просить – Лиличка думала на всю катушку. Она уже почти сочинила ему брата-близнеца, который в тайне медленно отравлял его, а все вокруг думали, что это просто непонятная болезнь, когда парень исчез из постели. Без хлопка или ещё каких-нибудь эффектов. Просто растворился в пустоте.
Лиличка так и вылупила глаза.
Спамер издал то ли стон, то ли хищный клекот.
– Плохо! – отчаянно воскликнул он. – Очень плохо! Скорее, верни меня обратно.
Он подскочил к зеркалу.
– Сейчас он может пропасть где везде угодно!
– Тише вы, – прошипела Лиличка, хватая его за руку. Она была уязвлена. – Что не так-то я сделала?
– Не ваша вина, нет, – успокоил её спамер. – Немедленно, мне надлежит чтобы исправить. Толкаешь!
И Лиличка пихнула его в зеркало. К её удивлению на этот раз потребовалось немало сил, чтобы спамер протиснулся через стекло, Лиличка нажала посильнее и вдруг сама ухнула в зеркало, за которым оказалась пустота. Лиличка полетела вниз головой в эту пустоту, отчаянно визжа.

Эмили тут мало и переписывается прям в процессе 
Но когда я напишу всё, ты в списке альфа-ридеров, да.

Эмили так эта идея неизменна с 2008 

Эмили
нет, никто понятия не имеет, чем это кончится И даже предположений, близких к истине, никто не сделал Ты докуда дочитала эту версию?

Эмили тут много новых вставок.