И шестеренки были целы, и механизм исправен, но в полночь городские куранты пробили ровно двести шестнадцать раз. Лампы на всех уличных фонарях заменили еще месяц назад, но свет этой ночью непрерывно гас и вновь зажигался, а с двести шестнадцатым ударом бледно-золотые потоки света зазмеились, устремились по спирали к одним им известной цели. Лучи сошлись в одной точке на главной площади. Все затихло, даже пойманное проблесками облако пыли замерло в атмосфере. Застыл на месте и одинокий силуэт случайного прохожего. Асфальт на месте пересечения лучей вздулся – сначала небольшим, почти незаметным бугорком. Потом чрево земли исторгло больше жара, и площадное покрытие буквально закипело. Густая черная жижа бурлила, выстреливая в студеный ночной воздух клубами зловонного пара. Скользкие щупальца с хлюпающим звуком вырвались из эпицентра кипения и присосались к холодному щебню. Если бы звуки можно было осязать, повисший над площадью монотонный металлический гул попросту раздавил бы насмерть бедолагу прохожего, все еще неподвижно стоящего на месте. На мгновение – тишина... И ночь взорвалась оглушительным, нечеловеческим хохотом, гремевшим как тысяча чугунных цепей:

- Все теперь изменится! Все теперь будет по-моему!
    Ему ответил обычный человеческий голос. Звонкий, высокий, странно неуместный на сошедшей с ума площади:
  - Фу, как банально и пафосно! Еще скажи, что весь мир теперь у твоих ног будет!

На одно из скребущих шипящий асфальт щупалец с силой опустился женский сапог на низком каблуке.

Надавил, повертелся. Ветер взметнул полы длинного черного плаща. В пульсирующем свете фонарей сверкнуло причудливо изогнутое лезвие.
    Нечто в ярости прогремело:
  - На этот раз ты так легко не отделаешься, Ба-Гхалель!
  - В гробу я тебя видала или, в крайнем случае, на японской кухне, кальмар-переросток! – сказала Ба-Гхалель и взмахнула мечом. На месте каждого отрубленного щупальца вырастало одиннадцать новых; извиваясь, они тянулись к меченосице, пытались схватить, опутать и утащить в клокочущее нутро. Но Ба-Гхалель без труда уворачивалась от них, перепрыгивала играючи, выскальзывала из тисков. Снова и снова свистела в воздухе обоюдоострая стальная спираль... Задыхаясь, девушка пробивала себе дорогу к центру бешеного гигантского клубка щупалец.

- Ты просто смешна! – проревело нечто. Ба-Гхалель поморщилась – ушам стало больно. – Тебе и твоей грязной булавке ничего не изменить!.. Я все равно ЗОХАВАЮ ВСЁ!!!

Несмотря на усталость, скептическая улыбка скользнула по лицу девушки. Она собрала последние силы, хорошенько размахнулась и вонзила меч в самый центр клубка. В тяжело колыхающуюся сферу, что переливалась всеми цветами радуги подобно бензиновым разводам на мокром асфальте. Сухой треск. Сноп искр ударил ввысь и осыпался огненным дождем. Щурясь, Ба-Гхалель силилась разглядеть хоть что-то сквозь грязную завесу дыма. Девушка стояла посреди груды толстых проводов и оплавленных металлических обломков. Присев на корточки, она приложила ладонь к земле. Асфальт ровный и холодный, будто ничего никогда и не было. Фонари-астеники вновь смотрели в одну точку, себе под ноги. Каждый – собственным сияющим глазом. Ба-Гхалель прикрыла темные глаза и презрительно фыркнула:
- «Зохаваю», как же...

Девушка поставила меч острием вниз и приложила рукоять к виску, прошептав:
  - Спасибо, Пеот-Штопор.
    И меч моментально уменьшился в размерах, сталь смягчилась и рассыпалась на черные, как смоль, волокна. Так грозное оружие вновь стало лишь курчавой прядью на виске Ба-Гхалели.
    Меченосица вытянула правую руку, уронив на землю тонкую длинную тень, и несколько раз быстро ударила кончиками пальцем по пустому пространству под локтем. Тень задрожала, раздался высокий дребезжащий звон.
  - Да отразит и перевернет сетчатка ока моего тебя, Аа-Рмоо-Шиах! – сорвалось с пересохших от волнения губ.

Плод простуженной фантазии орийских программистов. Кто еще вечно изображает Ктулху – да не предастся забвению его грозное имя во веки веков – в виде осьминога? Кто еще приписывает ему всякие идиотские фразочки? «Зохаваю», ты это слышал? «Зохаваю»!
  - Бойцы Ория Белого особым умом никогда не отличались. Зато упорства и однобокости – хоть отбавляй. – Аа-Рмоо-Шиах поднял взгляд своих больших черных глаз на меченосицу. – Пойдем, Ба-Гхалель. Пойдем со мной. Электронным хламом займется Нгламмон-Цион. Ему как алхимику ничего не стоит за миг превратить в пар эту кучу металлолома.

Жыды, бойцы ордена ЖОГ умели запросто переходить из одного слоя в другой.

И Девушку каждый раз охватывал трепет, сравнимый разве что с волнением самой прекрасной девственницы какого-нибудь древнего племени, которую этой ночью должны принести в жертву.

Ба-Гхалель запустила тонкие смуглые пальцы в волосы Аа-Рмоо-Шиаха – темные, чернее ночи даже в этом слое Мира и вьющиеся – как у нее самой. Гладкое щупальце оплело ее талию, острием пощекотав кончики тугих кофейных сосков. Другое вкрадчиво поглаживало бедро, подбираясь все ближе к алчущему, сумасшедшему лону, начавшему сочиться любовной влагой. Будто дразнясь, обвело створки кораллово-красных нижних губок и осторожно скользнуло внутрь. Застонав, Ба-Гхалель порывисто подалась вперед, навстречу рукам мужчины, и он, незаметно улыбнувшись, убрал тентакли. Овладевать ею он предпочитал сам...

Чудилось, что звучит каждая песчинка, что в каждом глотке кислорода притаилась вибрация.