Девочки просили - Лена сделала.

В школе только и разговоров было, что о новой учительнице. Вероника Евгеньевна то, Вероника Евгеньевна это… Кате Нефёдовой вся суета вокруг неё казалась бессмысленной, нелепой и какой-то ненатуральной.
Утром ей позвонил Артём Ткаченко, злостный прогульщик и первый кандидат на вылет, и спросил, что задали по химии. Катя, ощущая в груди дрожащее и щекочущее тепло, сообщила номера параграфов, пошутила, нервно стуча пальцами по учебнику, о чём-то незначительном, а потом Артём сказал «спасибо» и положил трубку.
Что же это такое, думала Катя, держась руками за грудь, с левой стороны, под ключицей (в учебнике биологии было написано, что там у человека находится сердце). Что же это, откуда, почему?.. Никогда не было ничего подобного, и вдруг — тепло и щекотно.
За окном шёл снег, белые кружочки холодного конфетти сыпались с чёрного неба, и Катя вдруг заметила, что небо вовсе не чёрное, а оранжевое, как апельсиновые леденцы или как шарф Вероники Евгеньевны..
Снег шёл всю ночь и всё утро, и когда Вероника Евгеньевна, едва касаясь каблучками белой дороги, брела по белому скверу в школу, её следы исчезали под новым снегом в течение трёх секунд.
Вероника Евгеньевна была само совершенство, так или примерно так отозвалась о ней директор школы Людмила Ивановна, взяв её на работу. Вероника Евгеньевна знала о химии всё, и если и существовали на свете боги школьных наук, она, несомненно, была богиней химии.
Веронике Евгеньевне было 23 года. Она ходила в школу пешком каждое утро — сначала по жёлтым листьям, потом по серой грязи, потом по белому снегу. В школе всё это время только и разговоров было, что о Кате Нефёдовой. Катя Нефёдова то, Катя Нефёдова сё… Олимпиады, конкурсы, выступления — у Кати первое место. Веронике Евгеньевне всё это казалось лишним, нелепым, каким-то ненатуральным.
Перед первым уроком в кабинет химии заглянул Артём Ткаченко из 10-го «А».
— Артём? Заходи, — отложила учебник в сторону Вероника Евгеньевна. — Ваш журнал вчера остался у меня, сейчас я его найду… Катя тебя прислала?
— Катя? — переспросил Артём непонимающе, остановившись в нескольких шагах от Вероники Евгеньевны, которая перебирала тетради и учебники на столе в поисках журнала.
— Ну, Катя Нефёдова, ваша староста, она же прислала тебя за журналом, да? — не поднимая головы, сказала Вероника Евгеньевна. — Да где же он… Никак не могу найти…
— Нет, он на месте, то есть, я видел, он у Нефёдовой. Я хотел сказать, спросите меня сегодня, ладно?
— Спросить? — рассеянно повторила Вероника Евгеньевна. — Да, Артём, хорошо, обязательно спрошу. Беги на урок, Людмила Ивановна ругаться будет.
Несколько часов спустя Катя Нефёдова смотрела на Артёма, отвечающего у доски домашнее задание, и чувствовала, как по её спине бегут мелкие мурашки. Артём краснел, запинался, и от этого говорил ещё быстрее, говорил правильно и многозначительно.
Вероника Евгеньевна смотрела в журнал, где напротив фамилии Ткаченко в ряд стояли четырнадцать букв «н» — три недели, три страшных недели, когда Артём болел ангиной. Вряд ли в этом журнале было что-то особенное и важное, вряд ли Вероника Евгеньевна видела там вообще что-нибудь, но ей казалось, что стоит ей оторвать взгляд, как что-то изменится и станет ненастоящим и ужасным.
Артём же смотрел на тонкий луч ненадолго выглянувшего солнца, луч, ласково глядящий Веронику Евгеньевну по плечу, смотрел, пока в глазах не запрыгали синие точки, и тогда он отвернулся.
Катя поймала его взгляд и подумала, что всё это очень странно, что без новой учительницы химии в школе было спокойней, и что Артём не звонил ей раньше и не делал домашних заданий…
Снег шёл весь следующий день, всю неделю, все те короткие предновогодние дни, пока 10-й «А» писал полугодовые контрольные, пока Катя Нефёдова готовила сценарий новогоднего школьного праздника, пока директор Людмила Ивановна и весь преподавательский состав уговаривал Веронику Евгеньевну поставить Кате «пять» в полугодии, пока Вероника Евгеньевна доказывала Людмиле Ивановне, что Катя знает химию на «четыре», что она хоть и отвечает верно, но боится в своих суждениях отойти от учебника, а для ученицы её уровня это непозволительно… Нет и нет, говорила директор, Катя гордость школы, она побеждает на всех олимпиадах, её уже обещали без экзаменов зачислить в лучший институт города, не надо портить девочке будущее… Вероника Евгеньевна устало вздыхала и снова спорила, всегда такая спокойная — спорила…
Никто потом не смог точно сказать, чем закончился этот разговор; о нём забыли, и никто не был уверен, что он вообще был; и только учительница русского языка, пришедшая в школу одновременно с Вероникой Евгеньевной, возвращаясь вечером домой, думала, что и ей не по душе длинные и сухие сочинения Кати Нефёдовой, слишком неоспоримые и слишком правильные.
В последний день перед каникулами 10-й «А» получил свои дневники с результатами полугодовой учёбы. Катя принесла их одной большой разноцветной стопкой прямо перед классным часом и даже успела до звонка раздать их. Вероника Евгеньевна только что — последней — выставила оценки по химии и отдала Кате всю эту стопку, где были и радость, и огорчение, и может даже испорченные каникулы. Кате было любопытно открыть последнюю страницу своего дневника, просто чтобы полюбоваться на ровный столбик круглых «пятёрок», но она не стала этого делать в присутствие молодой учительницы.
— У вас хороший класс, Катя, за эти полгода даже отстающие значительно подтянулись, — сказала ей Вероника Евгеньевна, и Катя посмотрела на нее, чувствуя, как что-то в левой стороне груди сжалось и стало чужим, холодным и ненужным.
— Артём, — продолжала учительница, — передай ему, он должен связать свою жизнь с химией, он настоящий самородок…
— Артём, — в тон ей сказала Катя, — получил четыре двойки за это полугодие и будет переведён в соседнюю школу, где меньше нагрузка…
Вероника Евгеньевна окинула синим взглядом безупречно сидящую школьную форму Кати и ничего не сказала. А Катя посмотрела на вызывающе пухлые губы Вероники Евгеньевны, дрогнувшие и сложившиеся в печальную улыбку, и тоже ничего не сказала. Обе они думали о каких-то своих делах и были неинтересны друг другу. Они распрощались сухо и вежливо, как иногда бывает у взрослых красивых женщин.
Катя принесла в класс стопку ярких растрёпанных дневников, раздала их 10-му «А», взяла свой — изящный, стильный, стального серого цвета, с тонкой белой чертой в нижней части обложки, села на своё место за первой партой и холодно сказала подружке:
— У Ткаченко по химии «пять», представляешь? Что же, она не знала, что он двоечник? Знала, ещё как знала, а ещё мне «четыре» хотела поставить…Он просто нравится ей, а я — нет. И как он может нравиться, с ним же поговорить не о чем, он же ничего не знает…
— У него «четвёрка» по литературе, — тихо возразила её подружка, — и ещё он очень добрый.
— Скажи ещё, ты влюбилась в него, — иронично протянула Катя. — Да он просто подмазался к ней или родители денег дали. Я таких людей презираю.
И она отвернулась к окну, и во взгляде её не было ничего, кроме уверенности в собственной правоте, как за окном не было ничего, кроме снега. И теперь ей было всё равно, что Артём, едва заглянув в свой дневник, сорвался с места и куда-то побежал; и рука ее, лежащая на дневнике со всеми пятёрками, не дрогнула, когда там, внизу, по белому школьному двору бывшая учительница химии и бывший ученик десятого класса шли под руку прочь, и чему-то улыбались, и о чём-то горячо спорили.
8 декабря 2006 г.