Татьяна Воинова, спасибо большое. Я очень рада, что вам нравится.

Twinkle,
Связь здесь лишь в одном предложении. Хотя был еще вариант, что это три зарисовки из жизни одного человека.

Twinkle, вам спасибо)

Shaman, тигродевушка, это да)
но вот искренне не понимаю, почему многим нравится втрой кусочек. Мне, например, он не нравится, он там только для убирания нагнетенности) Но я все равно рада, что хоть что-то нравится)

Миниатюры буду выкладывать)

Тридцать лет вместе.
Мистер А смотрел на свою немолодую жену. Она сидела в кресле, очень ровно, и лениво перебирала желтые листья, собранные в саду. Она внимательно осматривала каждый листок, часто убирала с лица седую прядь, выбившуюся из небрежного пучка на затылке. Негромко бормотал телевизор. Комнату, полную старинной мебели, заливали последние солнечные лучи. Возможно, из-за пыли, возможно, из-за разыгравшегося воображения мистера А, ему казалось – воздух в комнате висит, неподвижный, тяжелый, и сидят они в этой захламленной гостиной уже тысячу лет. И он читает газету, а она перебирает желтые листья.

Мистер А смотрел на свою Лизи. Она вновь откинула прядь с лица, осмотрела очередной лист и уронила его на пол, к другим, которые ей не подходили. Мистер А хотел спросить, зачем она делает это, но за тысячу лет он разучился использовать свой голос. И он молчал.

Он смотрел на свою жену. Она перебирала осенние листья. А потом она схватила их, и подошла к мужу, роняя по дороге пушистые, хрустящие листочки, и мистер А внимательно наблюдал за ней, и она подошла к его креслу, и подбросила этот огромный желтый букет. И мистер А встал с кресла, и они стояли в этом вихре мертвых листьев, и в комнату внезапно ворвался ветер, и воздух стал легким и начал носиться по гостиной, словно получивший пятерку ребенок, и миссис А любит своего мужа, и он любит ее.

И они уже тысячу лет сидят в гостиной, и мистер А понимает, что будет счастлив просидеть там еще миллион лет.

Сестра
Предупреждение - инцест.

Глава 1
Может ли кто-нибудь представить, насколько мне хочется проснуться не из-за него? Насколько невообразимо, безумно хочется выспаться, довольно потянуться, понежиться пару минут в мире сновидений. В детстве я думала, мечты должны быть волшебными, изящными и едва выполнимыми, волшебные замки и драконы, оранжевое небо и счастье во всем мире. Мои нынешние мечты просты и доступны, если я, конечно, решусь сделать их доступными. Мои мечты меня ждут.
Он будит меня в шесть. Он кричит: «Алена, просыпайся». Он прыгает на кровать и тыкается губами в мою щеку, оставляя неприятный мокрый след. Он больно хватает меня за запястья. Он счастлив. Я с трудом поднимаюсь, умываюсь, торопливо переодеваюсь в ванной – только бы он не видел, я не могу, я просто не в состоянии выдержать его взгляд. Я заправляю постель, я готовлю завтрак, я проверяю его кровать – сегодня она, слава богам, сухая. Я играю с ним, я ему читаю, я слушаю его истории, я хвалю его рисунки. Знаете, ненависть совсем не резкое чувство, в нем нет никакой страсти, нет экспрессии, ненависть прокрадывается в душу медленными осторожными шагами – и вот, ты попался, ты ненавидишь, и сразу – тысячи причин, и сразу – отсутствие других чувств. Я его ненавижу, я говорю это спокойно, тихо, это не тревожит меня.
Говорят, у умственно-отсталых отличная интуиция, чутье, как у собак. Говорят, они чувствуют отношение к себе, говорят, они понимают, где правда, а где – нет. Это ложь. Он смотрит на меня внимательно, он улыбается, смеется, я улыбаюсь ему в ответ – я так спокойна – я знаю, он доволен, я знаю, он не понимает, что единственной моей мыслью за последние месяцы – и причиной и следствием – было простое: «Ненавижу тебя». Когда он отворачивается, чтобы взять краски, я с силой кусаю губы, во рту появляется хорошо знакомый вкус металла, мне почти хорошо. Он идет за новой книгой, я сжимаю кулаки, и тонкие острые ногти оставляют на ладонях красные полумесяцы. И мне становится легче.
Он просит, чтобы я принесла карандаши из спальни, туда ему можно заходить только по утрам, в своей комнате я прижимаюсь лбом к стене, я с силой прижимаю ладони к вискам и замечаю движение откуда-то слева. Я оборачиваюсь…
Честно, мне есть, чем гордиться. Нужно быть действительно очень спокойным человеком, чтобы не закричать, увидев себя в зеркале.
Я подхожу ближе – это огромное отражение, зеркало в полный рост, сегодня он, наверное, случайно стянул накидку, когда будил меня. Он боится зеркал, поэтому в квартире есть только одно – это, но и оно спрятано, точнее, было спрятано. Я улыбаюсь – у отражения на лице появляется подобие звериного оскала – я вспоминаю, как не хотела выбрасывать это зеркало. Память о маме. Память о женщине, которая родила на свет меня и мое проклятье. Я поднимаю руку, и отражение вздрагивает – рука вся в синяках, кровоподтеках, порезах. Я провожу кончиками пальцев по распухшим от укусов губам, я глажу свои брови, нос, щеки. Я вновь сжимаю кулаки, и отражение приоткрывает рот. Я говорю шепотом: «Я убью тебя», отражение повторяется, и мне это нравится. Мне не хочется отсюда уходить.
Он тихо открывает дверь, я замечаю это слишком поздно. Он видит меня, видит мое отражение – с минуту переводит глаза туда обратно и начинает кричать. Он падает на пол, крушит мой стол, он бьется головой о косяки и пол, он страшно кричит, но я не двигаюсь. Я думаю, может, так он и должен умереть? Может, стоит не что-то делать самой, а наоборот, ничего не делать? Но нет, не сегодня. «Я убью тебя сама», - бормочу я и подхожу ближе. Я наклоняюсь и прижимаю его к полу. Я его целую. Я говорю ему: «Все хорошо».
Ведь все действительно хорошо.

Глава 2.
Мне холодно. Окно раскрыто, яростно дергается штора, я сижу на полу и обнимаю колени руками. Я не хочу закрывать окно, я не хочу отходить от своего отражения. Я не хочу, чтобы эта ночь кончалась. Он спит в соседней комнате, я могу даже услышать его дыхание, если прислушаюсь, я стучу пальцами по полу, я откашливаюсь, я разглаживаю юбку – только, чтобы не слышать его дыхание, чтобы забыть о его существовании хотя бы на одну ночь. Негромко тикают часы, уже два часа, я давно не ложилась так поздно. Я высовываюсь из окна, я чувствую запах улицы, у меня кружится голова. Я цепляюсь пальцами за оконную раму, я сажусь на подоконник, и меня осеняет – не нужно думать, как убить его, есть легкий и быстрый способ – умереть самой. Я смотрю на улицу, я царапаю руку, я хочу прыгнуть.
Сейчас я похожа привидение. Возможно, внизу сидит юный поэт, который видит мой силуэт на фоне пасмурной ночи. Возможно, я стану его страстью на долгие годы. Я легко спрыгиваю с окна. Иногда несделанный шаг кажется важнее всей жизни. Я никогда не смогу убить себя. Я раздеваюсь и ложусь спать. Я представляю себя одинокой.
Я прислушиваюсь к его дыханию за стеной. Утром все происходит как обычно, утром я кажусь себе странной, мне кажется, будто той дурманящий ночной воздух не исчез, мне кажется – он в квартире, я плохо себя чувствую. Мне становится лучше, когда я готовлю обед. Я режу луковицу, он сидит за столом, спиной ко мне и что-то рисует. Я не плачу над луком, я вообще не плачу, он же рыдает постоянно, из-за каждой мелочи. Но не из-за лука.
Иногда я думаю о нем. Он очень красивый. Он мог бы быть в мечтах миллионов людей, он мог бы продавать свои улыбки за деньги. Иногда я думаю, если бы он не был моим братом? Иногда я думаю, если бы он не был моим братом и если бы у него были мозги? Я представляю, что дорезаю луковицу, плачу, ведь все девушки плачут над луком, я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на него, я улыбаюсь, он внимательно смотрит на меня, он спрашивает: «Все в порядке?», он подходит и обнимает меня. Я чувствую себя хорошо, мне приятно, когда он рядом, он прижимает меня к себе и бормочет: «Алена, моя Алена». Я кладу нож на доску и глажу его руки.
Я вздрагиваю и замечаю, что слишком задумалась – нож торчит из доски, ладонь прижата к лезвию, я отдергиваю руку и вижу кровь. Мне больно. Я оборачиваюсь и вижу, что он внимательно смотрит на меня. Он встает и подходит, аккуратно берет меня за руку и тихо спрашивает: «Алена, все хорошо?». Мне кажется, что из его глаз исчезло безумие, он нежно целует мою ладонь, он внимательно смотрит на меня, он такой красивый. Мы стоим слишком близко, я чувствую его запах, я хочу прижаться к нему. Я молчу.
Я открываю глаза и пытаюсь понять, что случилось. Я лежу на полу в кухне. Он сидит рядом, сжавшись в комочек, тихо всхлипывает и раскачивается. У меня так болит голова, мне так плохо. Он поднимает голову, я смотрю в его глаза. Я смеюсь, я смотрю на свои ладони, на них нет порезов, я смеюсь еще громче. Разыгравшееся воображение, мне все показалось. Я смеюсь. Я хохочу, он начинает плакать громче, звуки эхом разносятся по квартире. Неожиданно мне становится страшно. Я встаю и иду в спальню. Мне нужно прилечь.
Это грипп или сильная простуда, может, ангина или что-то еще, мне все равно. Я знаю, что брежу, но так приятно открывать глаза и видеть его рядом. Чувствовать его руки и губы, слышать его голос. Это бред. Я теряюсь в пространстве, иногда я гуляю с ним под темным небом. Иногда я красуюсь рядом с ним в красивом белом платье. Иногда я стреляю в него и смотрю, как из его живота льется темная, почти черная кровь, я окунаю в нее пальцы, и им становится тепло. Мне это нравится. Бред. Он целует меня и прижимает к кровати. Я даю ему чашку с горячим чаем, в голове крутится: «Цианид». Цианид. Цианид. Я открываю глаза и вижу его. Он взволнован. Он дает мне лекарства. Бред.
Мне жарко. Мне холодно. Я хочу навсегда остаться в этом бреду, но я просыпаюсь, мне легче, я смутно припоминаю все, что происходило. Я спокойна. Единственная моя мысль: «Цианид».
Я спокойна.

Глава 3
Я кручу в пальцах баночку с надписью KCN. Я улыбаюсь. Никогда не думала, что можно стать счастливой от такой мелочи, но нет, это не мелочь. Это свобода, одиночество, много зеркал и что-нибудь еще. Осталось всего пять дней.
Я решила, что будет хорошо, если он умрет в свой день рождения. Я думаю, это будет отличным подарком для нас обоих. Я думаю, это будет приятным сюрпризом. Я думаю, к этому времени нас оставит сиделка, которую прислали из больницы, когда я заболела. Кажется, я вызвала врача во время своего бреда, может быть, но я этого не помню. Сиделка молодая и полная, она красива, у нее приятная улыбка, но она слишком громко разговаривает.
Мы сидим в его комнате, она что-то ему рассказывает, он рисует, я кручу в пальцах карандаш. На руках появились новые синяки, они синие, они болят, меня держали, я пыталась вырваться. Я улыбаюсь, возможно, я сама хватала себя за руки, я не помню этого. Он зовет меня, я смотрю на его рисунок, я говорю: «Умница, это очень красиво». Сегодня он в футболке, я смотрю на его красивые руки, и мне хочется сделать что-нибудь, я хочу ударить его, я хочу причинить ему боль, я хочу, чтобы он боялся меня, я хочу убить его, я хочу узнать, что происходило, когда я бредила. Его руки все в глубоких царапинах.
Я не могу ничего сделать, пока здесь сидит эта кукла в белом халате. Я ничего не могу сделать, пока она не уйдет домой, к своему коту или парню, она что-то говорила об этом. Он смотрит на меня, тихо гладит мою коленку, он иногда меня пугает, кукла внимательно меня изучает: «Алена, вы хорошо себя чувствуете?» Нет, кукла, мне плохо. У меня раскалывается голова. Я совсем не помню прошлые сутки. У меня есть возможность побыть в одиночестве, но я сижу здесь, с ним. И последнее, оно пугает меня больше всего. Я хочу его поцеловать.
Я говорю кукле, что все хорошо, она продолжает читать, но я чувствую, что она отрывается от страницы, она искоса разглядывает меня. Я в длинной юбке и вытянутой кофте с длинными рукавами, но я знаю, что это не помогает, я знаю, она увидела искусанные губы, и заживающие царапины на пальцах, и длинный, неровный шрам на шее. Я знаю, сейчас она пытается понять, как появились следы на моей коже, ей интересно, что происходит в этой квартире, ей интересно, почему мы живем вдвоем.
Я хотела бы заснуть. Я закрываю глаза и перестаю думать. Я задерживаю дыхание. Я расслабляюсь, мне хорошо. Я провожу так весь день, я лениво перебираюсь из комнаты в кухню и обратно, кукла подсовывает мне таблетки, я молча их глотаю. Кукла что-то спрашивает, я отвечаю. Кукла говорит, что собирается домой, я улыбаюсь. Она идет к двери, снимает и убирает свой халат, она обувается, я ласково говорю ей: «До завтра», она вздрагивает и быстро выходит. Я закрываю дверь.
Он стоит за моей спиной, я оборачиваюсь, я внимательно разглядываю его лицо. Я, кажется, снова брежу. Он прижимает меня к стене, он целует меня в шею, он бормочет: «Я так соскучился», он расстегивает мою кофту. Я хочу кричать, но я сильнее прижимаюсь к нему, я должна закричать и оттолкнуть его, но я стаскиваю его футболку, я тянусь губами к его уху, я зову его в спальню.
Я бы считала это неправильным, если бы это не было так прекрасно. Если бы это не было бредом. Я засыпаю на его плече. Я целовала каждый сантиметр его тела, он говорил, что любит меня.
Я знаю, завтра я проснусь одна, а через четыре дня я убью его.
Мне так хорошо. Я довольно потягиваюсь и закрываю глаза.

Глава 4.
Я просыпаюсь от привычной атаки, я просыпаюсь от громкого: «Алена, уже утро», я просыпаюсь от мокрого поцелуя. Я как обычно думаю, как я устала и неожиданно понимаю – это все в последний раз и больше никогда не повторится. Я счастлива, я улыбаюсь, я радостно поздравляю его с днем рождения. Он требует подарки, я говорю, что он получит свой чудесный подарок, когда мы будем пить чай с тортом.
Я стою над чашкой с чаем, и дую на обожженные пальцы. Я растворила в воде всю банку, я разогрела воду, я заварила чай. Я стою над чашкой, я чувствую запах миндаля, я вовремя останавливаюсь, когда привычно пытаюсь попробовать то, что получилось. Я дую на пальцы, я хочу расцарапать руку, но знаю – это не поможет, раньше боль помогала мне сосредоточиться, но нет. Не сегодня, сегодня мне вряд ли что-то поможет.
Он забегает на кухню, он тянет меня в комнату, к столу. Он счастлив, а мне неожиданно хочется плакать. Я не умею плакать, я не умею бороться с чудовищной пустотой внутри и внешней слабостью. Я сажусь и спрашиваю, скучает ли он по маме. Я спрашиваю, хочет ли он увидеть ее, я спрашиваю, не хотел бы он отдохнуть от меня. Он долго молчит и отвечает: «Нет». Нет, он не скучает, нет, он не хочет к ней, нет, он не сможет без меня. У меня нет сил спорить с ним, у меня вообще не осталось сил, ненависть, раздражение, страх, страсть – бесконечная желчь разных чувств наконец оставила меня. Я думала, это будет моей свободой, я думала, это будет счастьем. Это стало опустошенностью. Он сидит напротив, он рассматривает меня, что-то рассказывает, он улыбается – он уже мертв. Я давно уже убила его.
Я думаю, что хочу выпить чай с запахом миндаля. Я думаю, что не стоит этого делать. Я говорю, что принесу торт и ухожу на кухню. Я прислоняюсь лбом к холодному окну. Я боюсь.
Торт стоит на столе. Свечи горят. Несколько новых игрушек лежат у него на коленях. Я несу чашку, я думаю о том, что лишь восемь процентов населения земли способный на убийство. Или девять. Я думаю, что меня могут поймать. Я не знаю, что я буду делать потом. Я думаю, что мне не придется больше готовить ему и хвалить его рисунки. Я думаю о разных глупостях.
Он берет у меня чашку. Он ставит ее на стол. Я сажусь напротив, и, когда я смотрю на него и собираюсь подать ему чай, я чувствую что-то новое, непонятное, раздражающее. Безысходность. Это не отсутствие выбора, это безысходность принятого давно решения. Это тяжело, мне сейчас очень тяжело.

Я выбила чашку из его рук, когда он собирался сделать глоток. Потом мы смотрели на крупные осколки, и оба чувствовали терпкий запах миндаля. Потом он обнял меня к себе и прошептал: «Я тебя никогда не оставлю».
Я смотрела на растекающийся по полу яд. Я слышала шум машин и крики детей за окном. Я не могла ни о чем думать.
И я закричала.

Татьяна Воинова, вам спасибо.

Лоторо, дык оно там все о любви)
все три о разной любви м и жо)