Просыпаясь однажды и дважды и трижды, я понимаю что у меня только половина черепа. Другой половины нет. Отсутствует начисто. Обнажённый мозг щекочут пылинки. Носу дышать значительно легче — дыхательные ходы открыты. Шестнадцать зубов сохнут на воздухе и пломба на одном из них треснула после разделения. Язык, уползший на правую половину, как побитый слизень, уберёг себя целым.

Тогда я сажусь на кровати. И так понимаю, что у меня нет также и левой половины тела. Правая рука, правая грудина, аппендикс, дальше скос среза, сберегающий, слава Аллаху, неделимое и. Правая нога шевелит пальцем, попадая в правый тапок.

Лёгкое жалобно хлюпает. Кишки галантно не выпадают из брюшины. Яйца сжимаются в страхе. Не вернётся ли за ними разделитель?

Я вскидываю правую бровь и думаю - «Чёрт подери - мне всё ещё угрожает аппендицит!»
И встаю с кровати. И прыгаю на одной ноге в ванную, и чищу оставшуюся половину челюсти, и зубная паста, пенясь, выпадает из отсутствующей щеки.
Зато брить теперь предстоит  только половину лица.

Я готовлю себе завтрак не из четырёх, а из двух яиц, одной рукой. Накрываю себе завтрак, подмигивая под стол. Трусы пришлось подвязать шнурком, чтобы не сваливались. Майка висит на одном плече.

Еда ведёт себя не благороднее зубной пасты, но язык мой — друг мой.
Я расправляюсь с завтраком, как и со всем прочим. Неудобно, но терпимо.
Прыгаю на работу на одной ноге. Я не могу вести машину. Даже если бы я и умел её водить, теперь это теряет всякий смысл.

Никто не уступает мне место в автобусе.

На работе я улыбаюсь всем половинуй рта и залихватски подмигиваю девушкам одиноким глазом. Одни улыбаются в ответ, другие к тому же тупят взор.

И никто не замечает, что я — половина.
Ведь я не обращаю на это внимание.

И в этом — гордость.

Я мог бы пойти к врачу, по медицинским показателям, я мог бы оформить себе пожизненную и неплохую пенсию на инвалидность.

Ну или, я мог бы, не знаю, найти хрошего хирурга и поставить себе металлопластмассовые каркасы всесто отсутсвующих частей тела. Говорят, сейчас медицина творит чудеса. И мозг бы перестал чесаться. И одеваться стало бы гораздо удобнее.

Но, в конце-концов, стоит ли суетится? Кровью я не истекаю, ведь она не движется по жилам — её некому качать. Сердце осталось в левой части. Боль гасится анальгином, к тому, же мой верхний клык болел гораздо сильнее. А он тоже остался там, в левой части.
Опять же — расходы на еду. Время на бритьё...

Я мог бы пойти к другому врачу. К Трансплатнологу и отдать оставшееся. Зачем оно мне, если разобраться? Половина человека — смешно!

Но я не иду. Не прыгаю.Не ползу и не стремлюсь. Я полноценно бездействую.
Я не даос и не стоик.

Просто это - предубеждение.

Вот уже более трёх недель, как мой организм требовал к себе внимания медицины. Почему он его не получал - вполне объяснимо, хоть и не является оправданием. Во-первых, три дня рождения подряд: у сестры, у одногруппницы и у бабушки - требовали обязательного присутствия на застольях. Во-вторых, курсовая, которая уже давно стояла на месте, а её защита неумолимо приближалась. В-третьих, ещё один день рождения - у дедушки - и ещё кое-какие проблемы с учёбой, да и вообще, приближающаяся сессия. Какие уж тут врачи?!
Однако в один не по-весеннему жаркий день у меня разгорелся досадный конфликт с матерью относительно моего здоровья. Мать утверждала, что мой недуг - следствие нервного перенапряжения и простуды трёхнедельной давности, я же полагал, что у меня вполне может быть серьёзная болезнь, и мои предположения подкреплялись уговорами подруги, убеждённой в том, что молодому человеку не положено быть похожим на пьяную коалу столь продолжительное время.
Итак, дождавшись, пока мать уйдёт на работу, я решительно положил свои документы в сумку и отправился к медикам.
В поликлинике на меня свалилось множество крайне неприятных слов: гастрит, язвенная болезнь, диета, анализы, ФГДС, инфекционная больница, тошнОта и позвОните.
Выйдя из поликлиники, вооружённый истерично пляшущим по бумаге рецептом, я скупил в аптеке всё, что полагалось, и, придя домой, постарел лет на пятьдесят. За час до еды надо выпить одну таблетку, за полчаса - другую, во время еды - третью, и после еды - четвёртую.
На следующий день я отправил SMS-сообщение дедушке, искренне поздравляя его с днём рождения. Затем мне предстояла несложная миссия: нужно было поехать в центр, распечатать недоделанную курсовую работу, подойти с ней к научному руководителю и объяснить, что и по какой причине недоделано, затем отправиться к дедушке и поздравить его лично.
Когда я собирал вещи, мне показалось, что я забыл сделать что-то, но никак не мог припомнить, что конкретно. Я окинул беглым взглядом документы в сумке, телефон, выключенную плиту и откормленную собаку. Всё было в порядке, однако мысль о некой незавершённости меня не покидала.
Я постарался не придавать этому значения и стал выходить. Процесс запирания двери казался мне сложным. Необходимо было вставить ключ в замок - скрежет щербатого ствола неприятно и чересчур отчётливо разразился в ушах - затем повернуть его и вытащить. Эти действия требовали от меня непривычного сосредоточения. И вновь промелькнула мысль о том, что нечто было мною упущено. И это нечто каким-то образом связывалось с дверью. Должен заметить, что я осознавал подобные мысли странными и нелепыми, однако осознание приходило с небольшим опозданием: я успевал подумать свои нелепые мысли.
В голове промелькнуло желание остаться дома. Я любил отступать, когда возникали проблемы, особенно если тому можно найти оправдание. В данном случае оно было: я на больничном.
Но с научным руководителем всё-таки необходимо было встретиться, и я вышел из дома.
Словно деревенский паренёк в большом городе, шёл я среди людей и машин, вдоль пёстрых стен, шелестящих деревьев, сквозь шумную музыку и рёв двигателей.
Всё более невыполнимой казалась мне моя миссия, однако я неуверенными шагами удалялся от своего дома, повторяя про себя: "Садись на пятнадцатый и плати за проезд".
Стоять на остановке спокойно не представлялось возможным. Я переминался с ноги на ногу, теребил козырёк кепки, а мысли толклись в голове, перебивая друг друга.
Курсовая не доделана. Нужно поздравить дедушку. Сесть на пятнадцатый. Пять дней до защиты. Я что-то забыл! Зачёт по Лисицыну в понедельник. Курсовая. Из центра - к дедушке. Пять дней. Что со мной? На пятнадцатый. Может, от лекарств?
В автобусе сидели люди. Иногда они выходили. И заходили тоже. И за проезд передавали. Я тоже передал и дальше не принимал в их суете никакого участия. Я старался смотреть на свою руку, лежавшую на спинке сиденья впереди, - "Курсовая!" - и думал о том, что выходить нужно на "Ленинском садике". До этого можно сидеть и ничего не делать. Дедушка. Зачёт. Не успею.
Выйдя из автобуса, я пошёл по улице, и на время мне показалось, что всё в порядке. Я распечатал курсовую и отправился к научному руководителю. До этого я всё делал по собственному приказанию. Однако с руководителем так не удастся. Необходимо соображать.
Я выработал схему общения с руководителем, а его возможные советы и предложения решил пропускать мимо ушей. Сейчас лучше было вообще ничего не слышать. Руководителя на месте не оказалось.
Мои шаги были неуверенными, ненормальными. В животе зарождалась тревога.
Мать Инны Расс говорила, что страх зарождается в животе. Она была права.
Я решал, куда мне идти теперь. Как обычно, в книжный магазин?
Положить сумку в ящик - вытаскивать книги - листать книги - смотреть на цену - класть книги обратно - забрать сумку. Слишком сложно.
Я осознавал притуплённость своего сознания. И решил пойти в магазин и купить сок. Стояла жара. Я зашёл вовнутрь.
Дайте, пожалуйста, "Любимый сад "апельсиновый. В другой отдел. Женщина в переднике разгадывала кроссворд. Нет, сложно. Я вышел.
Дилемма: к дедушке поздравить или домой. У дедушки гости. Хочется оказаться дома. Ни дедушка, ни бабушка ни о чём не знают. Курсовая не закончена. Лучше домой. Я обещал дедушке прийти.
Я сел на автобус, который ехал и домой, и к дедушке. В нём было ещё больше людей. Не по себе. Наверное, это лекарства. Я написал дедушке, что не смогу прийти. Он ответил, что хорошо.
Проехав две остановки, я вышел и направился к месту работы отца. Я позвонил ему и, слыша свой неуверенный голос, попросил встретить меня и отвезти домой, потому что сам ничего не соображаю, и мне тревожно.
Захотелось плакать, но я осознал себя как двадцатилетний мужчина.
Подошёл отец, взял меня под руку. Он был одновременно строг и мягок. Умом я сознавал, что теперь бояться нечего. Однако тревога не убывала. Она растекалась от живота к горлу.
Отец спросил, не принимаю ли я что-то, чего он не знает. Я ответил, что нет.
Мы пошли.
Отец утверждал, что я себя запустил, что это всё от нервов. Что я переволновался, когда утром сдавал кровь из вены. Я не верил. Кровь из вены - ну и что?
Отец повёл меня в книжный магазин. Я хотел было воспротивиться, но он настоял.
Он знал, что я люблю книги книжные магазины. Когда мы вошли, он положил свою сумку в ящик, я повторил то же.
Он подошёл к отделу фантастики, я - к иностранной литературе.
Джон Кейз. Именно он, считают критики, "заставил потесниться Шелдона, Ладлема и Кунца". Зачёт - в понедельник. Я отложил книгу в сторону и подошёл к отцу.
Мы вышли из магазина.
Что ты сейчас чувствуешь? Очень тревожно, много людей вокруг. А куда они должны деться? Не знаю. Может, поедем на Бутлерова, в психологический центр? Нет, там надо говорить, я сейчас не могу. А когда ты сможешь? Не знаю. Ты просто себя распускаешь.
Мы поехали домой. В автобусе не было свободных мест. Я стоял и смотрел попеременно на отца и в окно. В основном, на отца. Тревога не проходила. Я вспоминал все свои проблемы и думал, что никогда не смогу с ними справиться. Особенно теперь, когда схожу с ума. Лучше всё забыть. Господи, только бы всё забыть. Как меня зовут? Меня зовут так-то.
Встань нормально и возьми себя в руки, сказал отец, когда я стал слишком сильно вертеться. Сложно устоять на месте.
Причин для тревоги нет. Тревога есть. Причин нет, потому что рядом отец. Ему предстоит привезти меня домой, открыть дверь ключом. А я просто пойду рядом.
Я представлял себе, как перекладываю свои проблемы на отца. Я видел гору проблем, которую я разгребаю лопатой, и вываливаю рядом с отцом. Не помогало. Я представлял, как из моей головы появляется луч, по которому проблемы переходят из моей головы в голову отца. Не проходит.
Позвонила мама. Она узнала, что отец ушёл рано с работы из-за проблем у сына.
Я сказал ей, что со мной всё в порядке. Я потом ей расскажу. Уговорил.
Бросил телефон в сумку.
Когда тебе в следующий раз к врачу? Завтра. Во сколько? Не помню. Надо будет пойти и посмотреть. Завтра позвоню. Ничего, это рядом, мы сходим. Я хочу домой. Это быстро.
Мы вышли из автобуса. Папа стал рассказывать мне про мою впечатлительность. А ещё про неврозы. Неврозы у шахматистов, неврозы у разведчиков. Я смеялся, когда он рассказывал про неврозы у разведчиков.
Мы вошли в поликлинику. Я посмотрел расписание. Сообщил отцу, и мы пошли домой. Я рассказал маме, что мне было не по себе. Она сказала, что это нервы, и что надо держать себя в руках и сдать сессию хорошо. Я согласился и передал трубку отцу. Он улыбался, когда говорил с ней.
Мысли в голове немного успокоились.
Я наполнил ванну и залез в неё. Тревога стала убывать. Я тихонько засмеялся. В ванне было хорошо. Я глубоко вдыхал, и моё тело поднималось, я выдыхал, и оно опускалось.
Нельзя долго лежать в ванне. Отец волнуется. Он постучит в дверь, и спросит, живой ли я. Курсовая не готова.
Я зачерпнул рукой мыльную пену и стал резко сдувать её. Пена рассыпалась и упала на воду. Было смешно.
Я не приехал к дедушке. Он, наверное, обиделся. Я давно не звонил им с бабушкой. Нельзя рассказывать про сегодня. Скоро постучит папа. Надо, наверно, вылезать. Не хочется. Курсовая не готова. Скоро защита.
Постучал папа. Живой? Живой.
Когда я вылез из ванны и оделся, остатки тревоги ещё были в животе. Если хорошо потянуться, то она исчезнет.
Я выпил чай с сухарями.
Отец спросил, нет ли у меня желания повеситься? Нет. Выкинуть собаку? Нет. Пожарить кота? Нет. Тогда он поедет обратно на работу.
Сказал, чтобы я позанимался.
Я лёг на кровать. Пришла собака, стала требовать, чтобы я её погладил. Я не обратил внимания, забрался под одеяло, поставил будильник на час вперёд и закрыл глаза.
Я чувствовал, что тревога слабо накапливается, впрыскивается в живот. Я уснул.
Сработал будильник. Я проснулся и уставился взглядом в стену.
Я состою из четырёх частей, и три мои части стараются подавить четвёртую. Это невыносимо. Ничего нельзя поделать.
Я резко сел на кровати, тряхнул головой и прислушался к себе. Всё в порядке. Я встал и пошёл в зал. Включил компьютер, потому что надо доделать курсовую.
Защита через пять дней. Скоро несколько зачётов. Я не застал руководителя. Отец сказал, что я слишком впечатлительный. Я не пришёл к дедушке. Он наверняка обижен. Как всё сложно. Может, это лекарства?
"Да что это со мной?!" - вскрикнул я. Кот спрыгнул с дивана и пошёл на кухню. Через несколько секунд оттуда послышалось мяуканье.
Тревога снова растеклась по телу. Я помчался на кухню и набрал мамин номер. Занято.
Я прокричал ещё что-то и бросился в кровать. Дыхание было шумным и быстрым. Я позвонил матери по сотовому.
Мама, мне очень плохо. Я не могу взять себя в руки. Приезжай. Я знаю, что так нельзя. Я с ума схожу.
Она спокойно ответила, что скоро приедет. В трубке были слышны голоса её сотрудниц.
Мама трижды позвонила мне, сообщая, что уже едет.
Меня заберут в психиатрическую клинику. Я не доделаю курсовую. Полёт над гнездом кукушки. Мне очень плохо. Каждый человек смертен. И в любой момент с ним может произойти всё, что угодно. Даже если он что-то не доделал. Раньше я думал иначе. Меня увезут. Я неизлечимо болен. Я погибну.
Приехала мама. Она заставила меня встать. У меня кружилась голова. Я хотел лечь обратно, но мама не дала. Она подогрела бульон и сказала, чтобы я его съел. Меня тошнило, но я стал есть.
Она говорила, что нужно держать себя в руках. Нужно закончить курсовую. Закончить учёбу. Я - мужчина.
Мама сказала, что сейчас мы пойдём на улицу. Я отказывался. Мне хотелось лечь. Но она сказала, чтобы я одевался. Я послушался.
Когда я оделся, мама сказала, чтобы я себе смерил давление. Сто двадцать пять на девяносто.
Ужасно, сказала мама. На целых пять больше, чем у нормального человека. Как же ты теперь жить будешь?
Я захохотал. Громко и долго. Потом смех перешёл в плач и обратно в смех. Я чувствовал, как тревога разбрызгивалась и стремительно исчезала. Теперь всё должно быть хорошо.
Мы пошли гулять, и я полностью восстановился.
Во время нашего гуляния отец - по его словам - пришёл домой, обнаружил зажжённый свет, оставленный на дверце распахнутого секретера "корвалол", прибор для измерения давления - на диване, мою незастеленную постель и чуть сам не сошёл с ума.
Он не сойдёт.
Вечером мы посмотрели инструкцию к одному из лекарств. В побочных действиях средства от тошноты было написано: "чувство усталости, беспокойство, чувство страха депрессия, сонливость, шум в ушах, спутанность сознания, раздражительность."
На следующий день я пришёл к врачу и вкратце объяснил ситуацию с лекарством.
- Не пейте его больше. Оно вам не подходит!
Оно мне не подходит.