Давайте месяц срок. Это же проза.

Зеленым снегом листьев
Усыпаны деревья и кусты.
Прозрачным зеркалом
Сверкают водоемы.
Улыбки, голоса,
и смех,
и смех
Звучит вдали.
А ты один сидишь в тени,
ты прячешься
и ищешь:
кого-то для себя,
и хочешь:
себя отдать кому-то.

У тебя всегда было мало друзей. Тебе сложно было найти с людьми общий язык, сложно сойтись. Иногда, почти разговорившись, ты неожиданно понимал, что темы медленно иссякают, они уходят как вода между пальцами, вы замолкали и расходились.
Потом ты смотрел в синее звездное и чувствовал себя одиноким. Ты чувствовал себя еще более одиноким, чем за всю предыдущую жизнь. Тебе было больно.
Ты никогда не рассказывал мне об этом. Но сложно было не заметить свет одиночества в твоих глубоких серых глазах. Я спрашивала о тебе у тех немногочисленных людей, которые знали тебя ребенком, я разговаривала с твоей доброй мамой.
Мне было очень сложно, но я делала это.
Ты знаешь, я ведь не люблю показывать, что что-то важно для меня, что мне что-то нужно.
Но мне так хотелось быть с тобой...
- Знаешь, с тобой так хорошо.
Ты молчишь.
- Знаешь, мы могли бы куда-нибудь съездить.
Ты молчишь.
- На юг... там летом хорошо. Там такое черное небо ночью, голубая вода днем. Знаешь, она такая теплая... там много пустынных пляжей, хочешь, мы будем купаться голышом...
Ты молчишь и смотришь мне в область правого плеча. Я вижу отблески пустуты в твоих глубоких серых глазах.
- Поедем? У тебя скоро отпуск.
- Не знаю, - нехотя отвечаешь ты.
Лучше бы ты сказал нет. Если бы ты так откровенно дал мне понять, что я не нужна тебе, я бы не страдала. Я бы ушла.
"Не знаю", - это как холодный дождь.
Это как нерешительность. Господи!

Прозрачная вуаль лицо скрывает...
Холодный лед на сердце.
Ты рядом -
но не здесь.
Как будто хочешь -
но не позволяешь.
И лампочка горит:
как солнце освещает.
Но...
меня она не согревает.
Мне солнце нужно,
может быть,
свеча...
чтобы в неверных отблесках
и суете теней
ловить понятные мне знаки.
Ты ровно светишь,
но не для меня.
Причина, причина здесь...
важна она?

- Знаешь, мне с тобой так хорошо.
Наверное, я должен быть счастлив услышать подобное от такой красивой девушки, как ты. Но ты произносишь это с видимым трудом. Я вижу, ты хотела бы, чтобы эти слова сказал я, а ты бы просто кивнула.
- Знаешь, мы могли бы куда-нибудь съездить.
И опять. Я слышу, как ты думаешь: "Почему я должна приглашать его? Почему я должна звать его с собой?"
- На юг... там летом хорошо. Там такое черное небо ночью, голубая вода днем. Знаешь, она такая теплая... там много пустынных пляжей, хочешь, мы будем купаться голышом...
Ты веселая. Ты даже оживились. Оживилась тем, чем мы будем заниматься, если поедем на юг.
Вместе.
Тебе будет весело. Солнце, море... тепло.
Не со мной.
Не для меня.
- Поедем? У тебя скоро отпуск.
Что я могу сказать?
- Не знаю.
Ты злишься. Ты бы хотела, чтобы я согласился сразу. Или отказался сразу.
Эта нерешительность. Господи!
Я слишком долго был один, слишком привык быть один. Сейчас рядом кто-то есть, какое-то подобие света, к которому я начинаю привыкать. Мне немного страшно терять его. Но... если я не такой, каким ты хочешь меня видеть, если я не могу стать таким, каким ты хочешь, чтобы я стал, может быть, ты хочешь уйти от меня? Может быть, так будет лучше?
Если мы не будем привыкать друг к другу дальше....

Хрустальный звон
И тишина ночи.
Порывы ветра,
Дальше пустота.
И что-то было,
Что будет,
А есть...
А есть ли что-нибудь у нас?

страх и ненависть в пустыне

это был плоский как стол кусок земли, разделенный на две стороны глубокой расщелиной.
кто раздвоил это растрескавшуюся от недостатка влаги глину, в которой даже верблюжьи колючки не росли, зачем и когда?
только боги знают, но молчат потешаясь над неосведомленностью остальных.
местность можно было бы назвать серой, но как может быть серой степь? скорее уж светло желтая, с редкими валунами, принесенными много лет назад проходившим здесь ледником.валуны были ярко красного цвета наверное из-за большой концентрации железа в них, но никто не проверял, так и стояли они подтачиваемые песком у основания и ночами пытливо вглядывались вдаль - не развеет ли кто их одиночество.
только одна деталь явно контрастирует с этим унылым пейзажем - кустарник издали напоминающий свернувшегося в позе эмбриона человека.этот куст очень отличается от скупого цветового содержания степи - он до рези в глазах зелен.чем то он к себе притягивал и те, кто должен был быть притянут уже шли.
ветер привычно свистел, играя в свою излюбленную (и единственно возможную в данном случае) игру, когда появился первый субъект. это был мрачного вида человек с ножницами вместо кистей рук. каждый его шаг отдавался металлическим позвякиванием, каждый его след был покрыт инеем. он не спешил, поскольку явно пришел рано.было ещё время, припрятанное в карманах плотного матерчатого плаща.изучив этот унылый ландшафт сложной системой линз, заменяющей ему глаза он на мгновение бросает взгляд в небо, которое обрадованное таким вниманием брызжет красками - скарабей солнце уже перевалил через линию горизонта и не спеша ползет вверх с усилием прорывая зазевавшиеся облака.ветер колышит длинные волосы путника, играет с одеждой, развлекается с кристалликами льда вылетающими при его дыхании.
-ты уже победил,- взрывается ветер, обволакивая гостя, - его еще нет.хочешь забрать приз?
-нет, отвечает ему механический голос, - пусть все будет как было обговорено, он не опоздает, с этими словами человек садится на песок и сидит ничего не делая.он ждёт.
ветер дует.
всё по прежнему, ничего не изменилось, только образуется иниевая корка по контуру сидящего.
время есть.
ближе к назначенному сроку в отдалении появляется длинная сухощавая тень прихрамывающая на левую ногу, сразу и не скажешь что это человек - он как будто прозрачен и настолько худ, что ветер пробует было его поднять, но вскоре оставляет свои попытки.
он тоже укутан в плащ, но главной деталью одежды является шляпа, полностью скрывающее в тени своих полей лицо идущего.всё лицо, кроме двух рубинов глаз,которые никак не спрятать.
-ты чертовски пунктуален, Эдвард, кричит он издалека - не надуло ли в жопу песка, пока ждешь?
глаза (сложная система линз) первого фокусируется на идущей фигуре.он знает что он увидит, но все равно смотрит на две кобуры, висящие низко на бедрах бредущего, на висящие перекрестья патронташей оплетающих тело и на рукоятку ножа, напоминающую засущенного попугая, торчащую из наплечных ножен.непроизвольно он скрежещет своими ножницами.
но еще рано.
- и сколько же баб ты испортил с момента последней нашей встречи, а, братец? - он заливается скрипучим хохотом,-ты конечно не красавец, но ведь всем хочется попробовать такого страшного мужика как ты, так сколько Эд?
- ты же знаешь, что я живу ради одной Всё, к чему этот трёп?
- ромааантик, язвительно тянет подошедший и презрительно сплевывает себе под ноги, - а я вот вчерась нехило повеселился с двумя миловидного вида курицами, ох как они визжали -
человек садится напротив уже сидящего и достает свой клинок (нож чёрен и выглядит устрашающе) - а как они визжали, когда поняли кто я такой, и кто он такой.многие наслышаны о моём Кергши, но не многие после этого выживают, но ведь ты не будешь кричать, да Эдвард?
- да, Всё, я не буду кричать.
- ладно, брат, давай уровняем шансы - я дам тебе Покой - с этими словами из кобуры извлекается Магнум и бросается на скрипучий песок рядом с Эдвардом, - а себе оставлю Сон. ведь так будет честно, да, брат.
человек злобно хохочет своей шутке.
- это очень ми...

-кнутом щелкнуло время, скарабей солнце ввалился в паз зенита, время пришло.

две фигуры молниеносно вскочили.

но у робота есть свои преимущества, форсировав мышцы сервомоторов Эдвард поднялся быстрее и уже нацелил свою руку в шею противника,
все должно было решится одним ударом.

но и у взведённого пистолета есть свои преимущества -
за доли секунды до того как сталь ножниц отделила бы голову Всё от его туловища Сон пролаял свою песню.
ВАМ оповестил он эдварда и окружающий пейзаж,
ВАМ сказал он, когда первая посылка уже сбила прицел Эдвардова удара и немного затормозила его, на то ничтожное время, за которое можно было немного сместить голову
ВАМ подтвердил он, когда смертоносная рука проскочила мимо, зацепив лишь кусочек уха.
Если бы человек получивший эти три пули был человеком, то дуэль можно было бы считать завершённой, но он не был человеком.
а его сердце которое он так лелеял не было сердцем -
отброшенная пулями левая рука смогла бы нанести удар по противнику гораздо позже правой, начавшей свой свой разгон после впечатывания третьей пули в тяжелый плащ, закрывающий металлическую грудь.
Всё это прекрасно понимал, ловко поднырнув под длинный удар он до рукояти воткнул молниеносно вытащенный Кергши под мышку правой руки киборга - теперь она не будет столь динамична.
но робот есть робот -
пока клинок Всё проникал Эдварда, ножницы левой руки Эдварда вспарывали брюхо Всё.
угольно красные глаза налились болью, но медлить было нельзя - один поворот кисти и внутренности неожиданно станут салатом.
Всё славил всех богов, в которых не верил, потому что одна из трёх пуль все же что-то повредила в механихме эдвардовой руки - она пощёлкивала и не желала потрошить внутренности брата.
интересно, как выстрелисть из пистолета, когла длина дула пистолета превышает расстояние между сцепившимися?
правильно?
надо бить тяжелой рукоятью, а не стрелять.
два удара, в которые были вложены почти все оставшиеся силы нацеленные в искрящиеся пулевые ранения посодействовали вытаскиванию бордовых от крови лезвий почти на четверть.
в голове пульсировала единственная мысль - оттолкнуть ногой, выстрелисть в голову.оттолкнуть ногой, выстрелисть в голову.
с такого расстояния не промазать, даже если перед глазами дрожащее кроваво красное марево.
1.поднять ногу.
2.со всей силы лягнуть в торс
3.выс...
но робот есть робот и глупо путать его с человеком, хотя иногда так хочется.
оттолкнутый эдвард использовал свой последний козырь - правую руку, почти не действующую из-за мешающего Кергши, но все равно смертоносную.
он просто повернул кисть, а поинок Всё придал ему достаточный импульс для того чтобы разорвать левую часть ковобойского лица, попутно избавив его от полыхавшего красного глаза.

сон еще отплевывался своими посылками, когда ветер выдохнул.
время вышло.

полуживые они стояли друг напротив друга, но стол степи сросся , а странный кустарник исчез.
остались лишь красноцветные камни, а камни по обыкновению молчаливы.
а значит придется искать снова и снова сражаться.но сначала искать.
Всё кряхтя и пошатываясь подобрал лежащий на земле Покой и кривясь от боли затолкал его в кобуру.
-чёртова железка лишила меня глаза, пить колотить, вот не ожидал, - прошипел он обильно окропляя песок под ногами собственной кровью.
-до встречи, ответил ему эдварда возвращая Кергши рукоятью вперед.
интереса больше не было, интерес иссяк, испарился, как некогда текущие здесь реки.
две фигуры расходились в разные стороны, так закончился еще один цикл и только пыльные демоны знают сколько еще этих циклов планируется в бесконечном вращении револьверного барабана судьбы.

Я это... Вооот. Не моё творчество, но автор разрешил мне им распоряжаться по-моему усмотрению
И гордости и прдубеждения тут в норме. А вдруг мой Друг выиграет???

«А»: Творчество моих друзей

Я Б НАЗВАЛ ЭТО, ДА НЕ ЗНАЮ КАК!))))))))

Кичкин \pax\ Павел 21 мая 2010 в 17:14
Однажды я гулял по лесу, вижу колодец. Подхожу к нему, захожу в лифт, сажусь на велосипед, завожу мотоцикл, тут Бац, ко мне кондуктор подходит, и говорит: Тетя, уступи место А я говорю что не курю. Так этот ребенок как начнет плакать! Но я не растерялся , и как дал ему по роже, а он хватается за коленку и кричит: Моя спина! Моя спина! А я думаю, может он совсем е@нулся? Выхожу я из этой электрички, смотрю, маршрутка стоит. Ну подхожу и говорю: винстон синий и водки 0,5 Ну она мне и дает Bond и пиво, я беру эту приму и самогон, и убегаю от этих мусоров! Так эти пожарники меня на скорой догнали! Догнали и говорят: Вы сдачу забыли! Ну я беру килограмм яблок, и иду на базар торговать! Приношу, успел выложить эти бананы, тут же бабка подбегает, и скупает у меня все персики, и говорит чтобы все сложил в кулечек! А я думаю, что она совсем больна, как я ей 20 арбузов в сумку положу?! Взял я деньги и пошел домой! Больше я в лес не ходил.......и грибы не трогал

Отредактировано Валентина (2010-05-30 13:38:18)

Конкурс продлён на две недели - до 15.06.2010.

А вот и я.

Автор: Рори спасёт Ирландию!
Название: Съешьте меня!

— Сергей Петрович, я... я как бы хочу, чтоб Вы меня съели... — застенчиво попросил он и нажал кнопку “rec” на диктофоне. Его собеседник изменился в лице, перевёл взгляд куда-то в пустоту, а потом вопросительно уставился на Журналиста.

— Простите, что?.. — переспросил.

Журналист положил диктофон на покрытую выщерблинами белую столешницу и расслабленно откинулся на спинку стула.

— Я уже давно изучал материалы по делу «каннибала с Никольской», — название улицы он произнёс по слогам. — И уже сейчас, проделав кропотливую работу, я абсолютно уверен, что он — это Вы. Собственно, потому сегодня я здесь: сижу перед Вами и прошу об услуге.

Сергей Петрович, обалдев от такого начала интервью, встал со своего места, прошёлся  молча туда-сюда по кухне, а потом сел обратно за стол. Скрестил руки на груди и оглядел Журналиста. Это был пухлый юноша, с небольшими, напоминающими петли для пуговиц, глазами, сальной кожей и неприятными, жиденькими усиками. На нём был надет бордовый вельветовый пиджак, а на лице сияла торжественная улыбка.

— А у Вас есть какие-нибудь, ну, я не знаю… доказательства?..

Журналист заулыбался ещё шире.

— Да сколько угодно! Вот… держите. — Он достал из-под стола портфель и принялся извлекать из него какую-то макулатуру в канцелярских файлах. Это оказались совершенно разные документы, объединённые какой-то непонятной, одному Журналисту известной системой. Там были вырезки газетных статей, распечатки платёжек за газ, фотографии неизвестных Сергею Петровичу людей и мест… даже обёртки конфет. Гость разложил все эти «доказательства» по кухонному столу, сдвинув заварочный чайник и сахарницу, стоявшие там ранее, в сторону, чтобы освободить место.

Сергей Петрович, не отрываясь, смотрел в глаза Журналисту, пытаясь решить: выставить ли за дверь его прямо сейчас, или всё-таки сжалиться над юношей и, смеха ради, выслушать его. Погода была хорошей, он недавно пообедал борщом, и был выходной — словом, спешить было некуда. Он решил посмотреть, что будет дальше.

— Ну что же, юноша, начинайте объяснять. — Он выудил из кармана трико пачку папирос и положил её на стол. Огляделся в поисках спичек.

— Значит, как бы смотрите. Четыре года назад нашли первую жертву: это, как бы, была девочка семи лет, которую Вы поймали по дороге из школы номер шестьдесят семь… — Журналист достал из файла фрагмент газеты и продемонстрировал его Сергею Петровичу, тот кивнул, прикуривая. — И нашли её тело в том самом месте, где Вы, Филимонов, выкидываете свой мусор!

Хозяин квартиры усмехнулся и осторожно сплюнул в баночку из-под кофе, которая служила пепельницей. Журналист на несколько минут снова углубился в бумажки.

— А вот и следующая Ваша жертва: доярка Любовь Васильевна Юсупова, которая приехала к нам в город, чтобы купить одежду своим детям, коих, кстати говоря, у ней… — Он запнулся, — у неё пятеро!

Продемонстрировал Сергею Петровичу фотографию детишек, одетых,  как один, в костюмы зайчиков. Судя по всему, они участвовали в каком-то празднике: то ли это был Новый год, то ли Восьмое марта — чёрт знает.

— Вы, Филимонов, подкараулили её у вещевого рынка, затем, очаровав… — Сергей Петрович почесал небритый подбородок. – Завлекли к себе домой… да! — глаза Журналиста загорелись, — в эту самую комнату и, нанеся три-четыре удара тупым тяжёлым предметом, убили её! — Журналист встал со своего места, опёрся руками на стол, буквально навис над слушателем. Голос его зазвучал ещё громче. — Затем Вы, Сергей Петрович, совершили над ней иные действия сексуального характера! Да! После чего съели всё, что могли съесть у неё, а остатки выкинули в тот самый мусорный контейнер, рядом с которым, ранее, было найдено тело несчастной школьницы!

Журналист со всей силы врезал ладонью по столу. Сергей Петрович вскочил, ударился головой о кухонный шкафчик и закричал:

— Пошёл на хер отсюда!

Журналист сделал шаг назад, с грохотом упал стул, на котором он сидел. Его глаза сверкали, а щёки налились румянцем.

— Съешьте меня! — прокричал он в ответ и попятился к выходу, нелепо выставив перед собой ладони с короткими, толстыми пальцами. Сергей Петрович схватил сахарницу и с силой швырнул её в журналиста, тот увернулся и рванул к выходу из квартиры. Хозяин бросился за ним в погоню, на ходу потеряв один тапочек, но не успел настигнуть — Журналист хлопнул дверью и выбежал, забыв, похоже, обуться. Тогда Сергей Петрович вернулся в кухню и хорошенько осмотрел портфель и бумаги, забытые на столе. К несчастью, среди них не нашлось ни одной, которая могла бы подсказать имя Журналиста или хотя бы название газеты. Он поднял с пола стул, сел на него и принялся задумчиво грызть ногти. Запахло жареным мясом, свининой — должно быть, соседка готовила. Сергей Петрович понял, что его скоро поймают, и твёрдо решил: из города надо валить. Но сначала стоило зайти к соседке. Вдруг даст мяса на дорогу?..

Электричка несла его, в своём чреве, сквозь ночь. Сергей Петрович безумно хотел спать, но отчего-то, едва закрывал глаза — сон исчезал. Скучая, он смотрел в темноту сквозь толстое стекло окна и думал о том, куда податься теперь. Ноги затекли, и он встал — решил походить по пустому вагону. Огляделся и заметил кем-то забытую газету, взял её и, вернувшись обратно на своё место, взглянул на заголовок первой полосы: «Шок! Журналист-каннибал с Никольской съел сам себя!». Сергей Петрович улыбнулся и выдохнул.


Рассказ-диалог.
Без обмана.

- Мне кажется, мы с вами где-то встречались. Да-да, я уверен.
- Мне кажется, это такое банальное начало знакомства!
- А что еще вам кажется?
- Что вы мне начнёте втирать про социологический опрос. А потом отвесите комплимент туфлям, за то, что они с каблуками, а потом так вкрадчиво поинтересуетесь, который час и не соглашусь ли я на чашечку кофе с «потанцуем».
- Ого! Да нет же, я лишь хотел сказать, что вам чрезвычайно идут эти очки. Сейчас в моде шестидесятые. Да, и каблуки у туфель превосходны. Они такие… ммм… такие каблуки!
- Слова закончились?
- Не дождётесь, сейчас пороемся в карманах. Та-а-ак…в правом у меня будет вопрос: а разве вы не любите танцевать? Все девушки любят танцевать, не отпирайтесь, и вы любите. Я знаю. В левом у меня - комплимент вашей стойкости, вашему острому язычку, вашей несомненной наблюдательности. Психолог?
- Преподаватель!
- Вот видите, теперь мы знакомы гораздо ближе. Нет повода хмуриться и относиться ко мне недоверчиво. Преподаватели не танцуют?
- А вы хотите танцевать прямо здесь, посреди улицы?
- Я хотел бы, чтобы вы мне преподали урок танца. И пусть весь мир подождёт!
- Фу, какая пошлость – цитировать рекламу.
- Да, я такой!
- И анекдоты.
- Я разносторонний.
- Только поворачиваетесь всё время одной стороной.
- Я к вам лицом. Лицом к лицу! Открытый, честный, красивый, двадцатидвухлетний! Готов подойти к вам с любой стороны, с какой вам будет удобнее. Найду любой подход, любой подкоп, и брод и переправу! Берег левый, берег правый…
- Юноша! Все это очень приятно, но я - учитель физики, и мне всё равно, сколько общих мест из поэзии вы знаете. И хватит прыгать спиной вперёд, вы же споткнётесь! Мне кажется…
- Вам слишком много кажется, барышня. Улыбнитесь, пожалуйста. У нас проходит акция «Улыбка города», и я не имел никаких фиг в кармане. Только фотоаппарат и анкету. Ваше чудесное лицо может украсить наш город. Давайте остановимся и попозируем, забудем про строгость и поджатые губы. Мое дело – ваше хорошее настроение. Весёлая игра. Азарт и радость. Ну что же вы плачете, барышня? Ну, не рыдайте так, я же старался. Вызвать вашу улыбку. Искренне… Без обмана.

Отредактировано Талестра (2010-06-02 12:55:03)

Предубеждение, гордость и индейцы.

Нельзя играть в человеков-пауков, если ты не можешь перепрыгнуть с гаража на гараж.
В конце-концов тоже самое и Вадик сказал. Сказал, слез с крыши и ушёл домой, обедать. А я осталась сидеть на корточках и мрачно глядеть на крышу соседнего гаража. Дело в том, что, когда тебе семь лет, такой вердикт, куда сильнее бьёт по темени, чем «вы нам не подходите» или «у меня другая семья», в более старческом возрасте.

И самое плохое в этой ситуации было то, что Вадик — мой лучший друг, а я, лучший друг Вадика — девчонка. Он всеми способами доказывал остальным, что я  дам фору любому мальчику, потому, что он со мной водится, а уж он-то с кем попало водиться не будет.
Его стараниями я научилась стрелять из воздушки, лазать по стройкам, деревьям, заболоченным берегам Томи, драться, швыряться камнями, курить бычки, плавать на шине, подтягиваться на турнике и другим жизненно необходимым мужским вещам. И делала это не хуже, чем он. А он это всё делал лучше всех, я точно знала.
Именно мы с ним предприняли Поход По Трубам, Восхождение На Подъёмный Кран, Спуск В Канализацию и прочие крутые дела — наш дом находился в очень строящемся районе на окраине города, в связи с чем наш двор скорее представлял строительную площадку, чем место для детских игр и стариковского отдыха.  Нас это вполне устраивало — длиннющие пустые трубы для теплосети, стекловата, сокрушительно-глубокие и обывистые овраги, подъёмные краны, недостроенные дома с собразнительными тёмными подвалами и манящими шахтами лифтов, черёмуховый лес и судоходная река Томь с другой стороны, мазутная Обушка за домом и километры гаражей вокруг всего этого рая.

Я посидела ещё чуть-чуть, судя по доносящимся из открытых окон дома позывных телека, скоро должны были начаться Люди Икс. Пришлось слезать в пыльную полынь у гаражей и плестись домой. Даже мультики смотреть было теперь не так весело. Гараж этот был просто камнем преткновения всей нашей дружбы. Уже не первый день мы его осаждали. Точнее я, Вадик-то скакал по гаражам бесстрашным козлом. Чего только не перепробовал Вадик, чтобы заставить меня прыгнуть. Его последняя затея с «прыгнешь и желание сбудется» сработала безупречно, когда я училась прыгать с трубы на трубу теплотрассы, но на гаражах отказала начисто.

Сегодня Вадик расчитывал на мой успех и не просто так! Отец привёз ему из Красноярска набор пластмассовых индейцев. Коричневых, в разных штанах, с копьями и томогавками! А у меня как раз были зелёные кони, на которых эти индейцы, особенно один — просто как влитые усаживались. Вот одним из этих-то индейцев Вадик и хотел меня заставить прыгать. «Прыгнешь», - говорит, - «Подарю индейца», - а сам глаз прищурил и нос сморщил хитро.
Мне страшно хотелось заполучить этого индейца, но гараж это вам не труба — он же метра два высотой, снизу вроде ничего, не высокий, а как залезешь и подойдёшь к краю...Внизу ещё крапива, камни всякие, стекло. А другой край крыши — острый такой, и повёрнут углом. И главное, никак именно этот участок не обойти — туда, где остальные гаражи стоят в притык, почти без ущелий — ведёт только он. Вадик совершил несколько показательных прыжков туда сюда — с празничным жестяным грохотом обрушивая ноги в белых кроссовках с нинзями на крышу то одного, то другого гаража. И даже оставил на другом гараже индейца. А я...Несколько раз почти уже прыгнула, но всё это почти останавливалось на остором краю крыши. Бились целый час. Вот тогда-то Вадик и сказал это, про то, что нельзя играть. Сказал-то он, конечно,  про человека-паука, но я сразу поняла, что это про вообще. Кому нужен такой друг, который по гаражам прыгать боится. Да ещё и девчонка.

После обеда я снова вышла во двор и обречённо пошла к этим гаражам злополучным. Даже если Вадика нет рядом, всё равно нужно прыгнуть — первый раз самый страшный, а потом ничего — это я на трубах поняла. Но от намеченной цели меня отвлекло призывное бряцание и звон, явно издаваемые чьим-то велосипедом. Я свернула к оврагу и увидела, что на дне стоит Витка Кожанов с великом — видно только затормозил.
Смотри, как я умею! -  заорал он, обрадовавшись зрителю, и ловко полез наверх, подволакивая велик одной рукой.
- Ты отсюда катаешься? - с сомнением спросила я, заглядывая в овраг. Овраг-то был так себе — лёгкий, проходной, по нему взрослые и то могли пройти — и проходили, всё время на остановку срезали — дорога тут шла вниз, но не очень курто, в середине её — самой низкой точке оврага — были груды камней, которые надо было перешагивать, а потом — снова наверх — тоже не круто. Но вот на велике с него съехать...И, главное, камни же внизу. На велике их не объедешь.
Да, - гордо сказал Витька, - Вот, смотри.
Оседлал велик и со свистом понёсся вниз, ещё и педали накручивал. И перед самыми камнями, заложив лихой поворот, остановился. Важный, как акробат в цирке.
Круто, - выдохнула я, до последнего соменваясь, что Витька не перекопается носом в камни.
Чего это тут? - незаметно к оврагу подошёл Вадик, руки в карманах шортов.
Витька обрадовался сильнее прежнего, вытащился с великом наверх и показал свой фортель ещё раз — нам двоим.
- Круто, - Вадик смотрел на Витьку с восторгом и завистью.
Хотите поробовать? - наивно предложил Витька. У Вадика даже пот над губой выступил, я поняла, что даже для него это было...ну слишком круто. Надо было брать реванш за гаражи.
Я хочу, - быстро сказала я. Вадик даже отнодвинулся, изображая вежливое равнодушное любопытство к детским забавам. (А он был на год страше нас, в садик поздно пошёл).
Витка подробно рассказал, как именно нужно поворачивать, и когда, чтобы не влететь на камни, а у меня майка от страха к лопаткам прилипала. Вадик рассеянно поглядывал то на меня, то на камни оврага и расчёсывал комаринный укус на локте.

Наконец, я уселась на велик и подкатила к краю. Мама моя, как страшно. Но всё же не так страшно, как на гаражах. И я знаю, как повернуть...И. Поехала, велик быстро разгонялся, а я ещё поднажимала. Примерно на середине дороги,  поняла, что камни слишком близко, но меня как парализовало — я вцепилась в руль, не тормозила, широко открытыми глазами глядяела на летящие вперёд, ко мне камни. Слышала вопль Витьки: «Поворачивай! Поворачивай!!!» Но только и смогла сделать, что закрыть глаза...

...Я сидела на камнях и ревела. Было жутко больно. Кровь была и на локтях и на коленях. Витька спустился в овраг и, молча сопя, вытащил свой велик из оврага, и ушёл домой. Вадик немного постоял и двинулся следом за Витькой.

Не знаю, сколько я так просидела, ревмя ревя, домой идти было страшно — мама задаст, увидев меня в таком виде, но сидела, видимо, долго, потому что, подобрал меня Вадиков папа, дядя Саша, который шёл с работы, на моё счастье, через овраг.
О Боже!, - выдавил он, - Что случилось, Алёнка?!
С велосипеда упаааааалаааа, - выла я.
Горе, чего ты сидишь-то, иди домой скорее, нужно тебя умыть, перевязать.
Я боюуууууууусь домой, мама наругааааааааает, - надрывалась я.
Да не бойся, ты чего, кто же раненых ругает? А...Вадик где?
Не знааааааю, он у-ушёоооооол...
Вот паразит, - пробормотал дядя Саша, поднимая меня с камней, - Пойдём, отведу тебя домой, не будет мама ругать.

Мама была, конечно, в ужасе, увидев меня. Оказывается у меня ещё и лицо было разбито в кровь и передний зуб, который давно шатался, после такой аварии вылетел, как миленький.
Никто меня не ругал, только вымыли, полили шипучей водой, забинтовали, покормили и уложили спать.
Мама дяде Саше много спасибо говорила и предлагала чай попить, но он сказал, что ему нужно «С Вадимом пообщаться» и ушёл.

А на следующий день мама меня ни в садик не пустила, ни гулять. Я так дня три лежала, заживала. А когда пришла в садик уже, Вадик почему-то на меня не смотрел и не говорил со мной почти.
Тут-то я решила, что всё. Конец дружбе — Витька видел, как я ревела, как девчонка на камнях, и теперь Вадик со мной дружить не сможет. Расстроилась, конечно. Даже плакать захотелось. И на камнях так больно не было, как теперь стало. И всё стало скучно и неинтересно...

Вадик весь день у шкафчиков тёрся,  а, когда за мной мама пришла, он проскользнул мимо меня назад в группу и хмуро так посмотрел почему-то. И опять ничего не сказал.
Я маме пожаловалась на такие дела, а мама объяснила, что Вадик просто виноватым себя чувствует, что он меня бросил в беде.

Раненых на войне товарищи не бросают, - сказала мама, - Вот ему и стыдно, он наверное думает, что ты на него сердишься.
А надо сердится? - спросила я.
Я сержусь, - ответила мама.
А я не сержусь.
Ну тогда скажи ему об этом.
Когда мы почти дошли до дома, я сунула руку в карман кофты — а там что-то лежит. Смотрю, это же индеец, тот самый, которого мне Вадик обещал за гараж. Я даже запрыгала по дороге.

С Вадиком мы потом объяснились. Только он сказал, что ничего он не думал, что я сержусь, и ничего ему не стыдно, но только что играть мы теперь будем в жмурки, прятки, лапту, и на худой конец спасение принцесс. И принцессой буду я, потому, что...ну просто потому, что он так сказал.

А через дырку от зуба я научилась метко плеваться. И когда всё же начиналась игра в спасение принцесс, я была не кем-то, а индейской принцессой «Меткий Глаз».

Женщина по сезону

Я продам всю тоску свою дьяволу,
Подарю свою боль я луне,
Выпью зелье любовное пряное
И отдамся всем сердцем весне.

Пусть глаза загорятся радостью:
Никому не узнать о былом!
Буду жить, упиваясь тяжестью
Моей лжи в нежном взгляде твоем.

     Я привык к нашему Городку. Мне здесь даже нравится. Он такой тихий, уютный… первое время мне все казалось, что тут ничего никогда не происходит – затяжная холодная зима будто заморозила жизнь, запечатлев лишь резные ярко-белые слайды узких заснеженных улочек, иногда высвечивая вечером теплое желтое окно какого-нибудь дома в глубине двора за невысоким деревянным забором.
     Весна сюда ворвалась внезапно, где-то в середине марта: с первым теплым дождем, который растопил почти весь снег за пару часов, и хором велосипедных звонков и счастливых детских голосов. Уже через несколько дней на яблонях и сирени набухли почки, и к апрелю весь Городок покрылся молодой свежей зеленью. Одновременно с ней во мне росла надежда поступить в соседнем Городе в ВУЗ со смешным лопухоидным названием: «Высшая Школа Гуманитарных наук в Городском районе». Я выбрал исторический факультет – частично это связано с моей любовью к живописи, а частично… не знаю, просто так захотелось. Я так давно не исполнял своих желаний, не жил для себя, что теперь самое время восполнить пробелы.
     Яркое и по-летнему теплое солнце постоянно напоминает мне Таньку. В мелочах, в коротких эпизодах: то мелькнет солнечный зайчик в каштановых волосах какой-нибудь девчонки, на миг придав им тот самый рыжий оттенок, то отразится в чьих-нибудь глазах шальной лучик, зажигая их непередаваемым восторгом полета, то дети ищут в облаках ее любимых драконов… Мне еще нет и девятнадцати, так неужели кроме воспоминаний мне нечем жить? Есть, и еще как. И надоело оглядываться на прошлое. Говорят, раны на сердце рубцуются, но иногда старые шрамы ноют. Интересно, а есть ли способ ускорить процесс?
      У дверей института стоит толпа абитуриентов: сегодня должны вывесить списки поступивших. Я встаю чуть в стороне. А вот и секретарь: расталкивая всех, женщина средних лет пробирается к стенду.
     - А ну отойдите, не мешайте вешать! Кому говорю?
     В гомоне молодежи можно было различить отдельные «а Самойлов есть в списке? Скажите, Альрих поступила?» и так далее. Секретарь не выдерживает и, повернувшись к окружившей ее стайке вчерашних школьников, строго, по-военному зло отчеканивает:
     - Все три шага назад. Ну! Раз!.. – ребята послушно делают маленький, на полстопы шажок. – Так не пойдет. Нормально давайте. Два!.. – они делают шаг чуть шире. – Три!
     Она вкладывает листки со списками в соответствующие ячейки и быстрым шагом удаляется. Народ буквально прилипает к стенду. Через некоторое время остается всего несколько человек, не успевших еще рассмотреть имена.
Есть! Я зачислен. Развернувшись, я чуть не сбиваю с ног хрупкую девочку. В белой маечке, джинсовых шортах и кучей браслетов-фенечек на запястье она выглядит совсем еще ребенком. Ее изумрудно-зеленые глаза наполнены слезами.
     - Я не поступила, - одними губами шепчет девушка, убирая с лица растрепавшиеся на ветру недлинные рыжие локоны.
     - Не грусти, - поддавшись иллюзорному порыву, я обнимаю незнакомку за плечи.
     Она доверчиво смотрит мне в глаза, как будто я могу что-то изменить. Могу, в принципе. Например, поднять ей настроение. И себе заодно.
     - Что бы ты сейчас хотела?
     - Пойдем есть мороженое? – она уже несмело улыбается, а в ее удивительных глазах расцветают солнечные лепестки.
     - Ну, пойдем, девочка-лето.
     Лилия оказалась удивительным человеком, любящим жизнь, и жизнь в ответ любила ее. Настроение девушки могло меняться по сто раз на дню, но почти всегда это были градации хорошего: от нормально-приподнятого до задорно-безбашенного. Рядом с ней всегда было интересно, легко и весело, не приходилось думать о завтрашнем дне – она сама придумывала, куда мы пойдем и чем займемся. С ней я забывал о Тане, о магии, о прошлом…
     Наше с Лилей лето завершилось благотворительным фестивалем дебютных фильмов молодых режиссеров. Сегодня первый день занятий, и впервые за три месяца я иду куда-то без девушки, которой я случайно дал повод думать о влюбленности.
     Аудитория постепенно заполняется первокурсниками. Рядом со мной садится темноволосая девушка с несколькими тонкими яркими багряными, оранжевыми, желтыми и зелеными прядями в длинных, до поясницы, косах. Ее большие, с томной поволокой, карие глаза подведены темно-зелеными тенями, а тонкие губы – приглушенно-бордовой помадой. Бледные скулы слегка очерчены перламутровой пудрой. Вроде бы, на первый взгляд, не слишком удачное сочетание, но ей безумно идет. Девушка-осень.
     - Займи мне очередь в буфете, - просит она после третьей пары.
     Вот так просто – займи, и все. Ни тебе «пожалуйста», ни «если не сложно»…
     Вечером мы уже возвращаемся вместе, и мне совершенно все равно, что нам в разные стороны. С ней интересно разговаривать о литературе, классической музыке, о различных сортах табака и вин и о художественной культуре. Ее легко фотографировать – любой кадр с ней выходит великолепно, и природа оттеняет гармоничную красоту Регины.
     Осень прошла с легким налетом французского шарма, оставив за собой воспоминания о ярких красках опавшей листвы, пряном аромате мокрого леса близ ее Города и долгих, разжигающих воображение поцелуях с легким привкусом глинтвейна.
     Первый снег, едва долетавший до земли, но чаще таявший прямо в воздухе, принес с собой случайную встречу. Я сидел в маленьком сквере около автобусного вокзала в Городе, поджидая нужный маршрут, и рассматривал прохожих. В это время года люди одеваются настолько различно, что, вырвав их из декораций и поставив в студии, не поверишь, что все они только что находились в одинаковых погодных условиях. Вот прошел молодой человек: на нем широкие джинсы, кеды и толстовка. Мимо пронеслась девчонка в сапожках на тонкой шпильке, короткой юбке и болоньевой куртке до начала бедра. В маршрутку садится женщина в толстом пальто с глухим воротом и ботинках на почти плоской танкетке. Из подъехавшего автобуса выходят двое мужчин – один в легком костюме, второй в толстой куртке. Вслед за ними из салона легко выпрыгивает молодая женщина лет двадцати с небольшим. По ее легкой игривой походке и радостному взгляду видно, что она еще помнит, как ей было пятнадцать. Из-под ее белой шапки-сеточки выбиваются светло-каштановые пряди чуть ниже плеч, светло-кремовое пальто не застегнуто,  под ним надето легкое белое платье с воздушными рюшами, зона декольте небрежно прикрыта легким шарфом. Она ненадолго задерживается в сквере, прежде чем пройти его насквозь, подставляет ладони и лицо первым несмелым снежинкам. Женщина-зима.
     - Нравится?
     Я с изумлением понимаю, что смотрел на эту сказочную женщину, не отрывая взгляда и едва ли не открыв рот, забыв обо всем на свете. Передо мной появляется Жанна, одетая точь-в-точь как та прохожая. Даже шарфик уложен так же. Только бледная кожа Аббатиковой и ее тихий, с придыханием голос гораздо больше похожи на зимний ветер. И каштановые волосы как-то странно, непостижимо правильно вписываются в этот белый холодный образ.
     - Тебе идет. Даже больше, чем ты думаешь.
     Она равнодушно отворачивается от меня и садится на противоположную лавку. Я, немного подумав, подсаживаюсь к ней. Ведь не просто же так она пришла сюда?
     - Да, - она не стала скрывать, что подзеркаливает. – Есть две новости. Первая тебе не понравится, а вторая – я выхожу замуж. Мне нужно твое… разрешение, что ли?
     Я понимаю, что она имеет в виду. Нужно, так нужно. Я ведь всегда хотел, чтобы она была счастлива с кем-нибудь? Осталось только произнести слова возврата клятвы. Отчего-то мне не хочется делать это прямо здесь, в промозглом сквере.
     - Зайдем в кафе, - я встаю и уверенно протягиваю Жанне руку. – Заодно и первую новость расскажешь.
     На миг в ее серо-черных глазах мелькает радостное удивление, которое вновь сменяется равнодушием. На этот раз – точно напускным.
     Мы заказали зеленый чай и две порции роллов.
     - Знаешь, - начинает она, - я думала, что никогда не полюблю. Ведь некромаги – однолюбы.
     - Да. А еще некромаги не умеют любить. Странное сочетание, правда? Также некромаги всегда добиваются своей цели, не умирают, не передав дара, и не выживают, лишившись силы. Похоже, мы вдвоем нарушили пять правил из десяти.
     Она улыбается кончиками губ.
     - Причем твоих нарушений целых четыре.
     Жанна слегка взволнована, но пока еще не настолько, чтобы проявился дефект речи.
     - И, да… Гроттер и Валялкин обвенчались по обряду в августе. Так что твоя цель теперь не то, что недостижима, она просто перестала существовать.
     - Это и есть та новость? – она медленно кивает в ответ, не сводя с меня внимательных глаз. – Ну, это было ожидаемо. Я не шокирован и не расстроен. И я не думаю, что исчезну или умру.
     - Ты забыл ее?
     Вопрос звучит чуть резче, чем хочется Аббатиковой, а в ее глазах я вижу… надежду? Да ну, ерунда какая. Жанна полюбила и собирается замуж, ей необычайно повезло, и все, что от меня нужно – это произнести несколько слов.
     - Я, Глеб Бейбарсов, освобождаю тебя, Жанну Аббатикову, от данной мне клятвы и всех прочих обязательств передо мной. Именем Света, Тьмы и Хаоса.
     - Именем Света, Тьмы и Хаоса, - она выпустила под стол слабую белую искру.
Жанна выглядит разочарованной. Или мне опять видится не то, что есть на самом деле? Кстати, а давно я перестал верить глазам?
     - В сквере, - отвечает на мои мысли Жанна.
     Бесстыжая. Пользуется теперь, что я для нее как раскрытая книга. Ты ведь всегда хотела разгадать меня? Ну, что ж, поиграем в твою игру. Я экранирую все мысли ярким образом нашего с ней поцелуя и вижу, как загораются ее глаза. Теперь они не холодного темно-стального оттенка, а теплые, почти черные, с серо-бежевыми вкраплениями.
     - Поехали к тебе?
     Я молча встаю, со мной же встает и Жанна. Краем глаза замечаю, что она кидает на стол крупную купюру, при этом продолжая смотреть на меня с неприкрытым желанием. Мы садимся в стоящее близ кафе такси.
     - В Городок, пожалуйста.
     Все было так… именно так, как я себе и представлял: немного скованно, чуть-чуть развратно, головокружительно и незабываемо. Интересно, а она не пожалеет об этом, когда придет черед Весне сменять Зиму?
     - Не пожалею, - уткнувшись в мое плечо, шепчет Жанна, уже привычно вычитывая мои мысли.
     Я с какой-то несвойственной нежностью поправляю белое покрывало, в которое она завернулась. Все-таки белый ей намного больше к лицу, нежели ее любимые красно-черные сочетания. Жанна расторгла помолвку, осадив начавшего было возмущаться жениха одним движением брови в маленький дисплей карманного зудильника. «Я так желаю», - надменно добавила Аббатикова, прежде чем сбросить звонок.
     Тетя Инна предусмотрительно ушла в свою комнату «смотреть сериал», предоставив в наше распоряжение кухню, ванную и гостиную с большим телевизором, а прежде чем пойти спать, она шепнула, что девушке не обязательно уезжать. Вообще. И Жанна осталась.
     Восхитительно-белая зима, освещенная ярким морозным солнцем и пронизанная тысячей мельчайших кисталликов-бриллиантов замерзшего воздуха, дома была теплой, уютной и наполненной спокойной, выдержанной любовью Жанны. Но однажды она рассыпалась на тысячи осколков.
     Я шел по коридору своего института, и навстречу мне бежала девушка в легком зеленом платье. Мне хватило только пристально посмотреть на нее, и она остановилась. Ее светло-карие, почти желтые глаза смотрели доверчиво и немного игриво. Ее парфюм был сладко-горьким, как луговые травы.
     - Не смотри так на меня, я просто дитя весны!
     Она убежала дальше, а я так и стоял, пытаясь понять, что я думаю и думаю ли вообще.
     Дома Жанна встретила меня мокрой сталью своих глаз, улыбаясь одними губами и стараясь не разговаривать, чтобы не было заметно, как она глотает согласные. Спать я лег в гостиной.
     - Глеб, - она присела на край дивана, не зажигая света. – Один вопрос, и я уйду.
     Я с удивлением обнаружил у себя в арсенале чувств стыд и жалость. Именно их я сейчас и испытываю к Жанне.
     Она включает свет щелчком пальцев.
     - Скажи, мне идет зеленый?
     На ней надет широкий шарф из темно-зеленой органзы и короткое атласное платье. Покрой совершенно отличается от виденного на «ребенке весны», намного более выгодно подчеркивая всю красоту некроведьмы. Она преобразилась из холодной снежной королевы в теплую, яркую, свежую весну. Ее светлая кожа переливалась перламутром в искусственном свете лампы, и, казалось, девушка похожа на жемчужную статую Афродиты, только что вышедшей из морской пены.
     - Прости меня.
     Мне хочется сказать намного больше, встать перед ней на колени, просить прощения, клясться в любви, которой нет… поэтому я привычно уже экранирую свои мысли «желанием» ее ласки.
     - Я не сержусь. Ты не прогонишь меня?
     Прости меня, мой добрый человечек, моя нежная и верная девочка. Прости за эту ложь, с которой тебе жить, вероятно, всю оставшуюся жизнь.
     - Нет. Я люблю тебя.
     Она смотрит с желанием верить, и, кажется, верит.
     «Черт, все некромаги – однолюбы. Но ты ведь больше не некромаг, Глеб?»
     За окном забарабанил первый весенний дождь.

Отредактировано Draco (2010-06-11 22:04:01)

Лукум

На улице стоял душный май, когда я приехала в родной городок на выходные.
Трава еще только-только расстелилась зеленым ковром, деревья выпустили мелкие листочки и зацвели, а солнце палило уже так нещадно, что у меня в первый же день загорели руки.
Знаете, приятно бывает после давящих, сковывающих клетей кварталов большого города оказаться на тихих, кривых улочках, утонувших в бело-зеленом черемуховом мареве.
Едва только бросив сумку на диван и рассказав маме о своих немудреных делах, я, под предлогом, что «на чуть-чуть», убежала на улицу. Да, именно выбежала, как тогда. в детстве, выбегали мы из подъезда веселой гурьбой, прыгая через ступеньку, проводя ладошкой по пыльной стене, выкрашенной синей краской.

Выбежала - и застыла на месте. Мой двор - и совсем не мой. Будто и не здесь я росла, будто не здесь играла в прятки, салочки и «животных».
Моя черешня, которую я сажала под окнами вместе с дедушкой, жившим по соседству, уже достает ветвями до второго этажа. А клубнику, что росла возле, всю вытоптали, и грядка поросла травой.
Песочницы уже нет, на ее месте ярко-красная горка, в сени тополей стоят чьи-то новые автомобили, на лавочках сидят новые соседи. Меня не было здесь год. А, кажется, будто и вовсе никогда не было.
Постояв так минут пять, подышав свежим майским воздухом, я пошла домой. Мне хотелось обнять свое детство, да только увидела я не свое, а чье-то еще.
И мы весь вечер пили чай и разговаривали с мамой.

На следующий день, рано утром мне позвонил Димка, мой бывший одноклассник.

С закрытыми глазами я еле нащупала телефон рукой и еще долго сонным голосом говорила в трубку: «Кто это?..»
- Олеська! Ты приехала из своего Саратова?! – Димка, видно, обрадовался настолько, что разговаривать спокойно уже не мог, а только кричал, раздражая меня, разбуженную, еще больше.
- Ну...
- Так ты не знаешь еще что ли?!. Наши же все почти здесь! Костя с Ванькой приехали, Юлька с мужем, она же замуж вышла, ну, ты знаешь наверное, еще Котырева с Зиновьевой, конюшня, вроде, тоже здесь.. и Юрки оба.
- И?..
- Олесь, ты чего?! У тебя есть мрачная сестра-близнец, о которой я до сих пор не знал?
На шашлыки идем, вечером сегодня! Сидеть будем, где Гадка скорее всего, там и поплавать можно, и место само по себе хорошее. Ты извини, что я так рано звоню, но я же потому, что за тебя беспокоюсь: а то вдруг собраться не успеешь к пяти часам.
- Угу...
- Ну, ты все поняла. Давай тогда, готовься, возьми с собой огурцов или еще кренделей каких, салат резать будем... А я побежал, все-таки и конюшне звонить нужно!
Ураган под названием Дмитрий Алешин пронесся мимо, рушить мирные сны других не менее мирных граждан. И выбор его пал на «конюшню». Так в нашем классе звали гламурненьких подружек, потому что у трех из них были фамилии Копытина, Жеребкова и Конева. Остальных тоже звали конюшней, так как это название произошло не только от забавного единения фамилий.
И Димка. С Димкой мы просидели за одной партой семь лет, с тех пор, как нас посадили вместе в пятом классе. Сначала мне казалось, что жизнь кончена ( в классе было намного больше девчонок, чем мальчишек, и все мои подруги сидели вместе, одна я – с мальчишкой!), но, приблизительно с конца все того же пятого класса, я начала видеть некоторые преимущества. Во-первых, Димка знал математику. И знал не просто так, а хорошо. И, за определенные услуги с моей стороны (например, сочинение по литературе или проверку упражнения по русскому), соглашался помочь мне с контрольными и самостоятельными. Таким образом, оба мы оставались отличниками вплоть до 7 класса, пока не началась физика, а математика не разделилась на алгебру и геометрию, усложнившись настолько, что даже бдительные Димкины проверки не вытянули меня со дна математического болота.
Просидев столько времени за одной партой, мы крепко сдружились, поверяя друг другу все свои секреты. Только передо мной Димка был честным и даже плакал пару раз на моем плече, что было уж совсем не позволительно с теми же мальчишками. А я рассказывала ему, какая Машка стерва, что у Аньки туфли, как у меня, но она купила их позже, подсмотрев мои, и все это – безграничная человеческая зависть, которую нужно убивать на корню.
Чуть позже – в старших классах – мы начали «встречаться». Встречи наши заключались в том, что Димка приходил с букетом пионов, цинний или астр, сорванных тут же, на клумбах моей мамы, мы ходили по улицам за ручку и целовались, когда никто не видит, разбавляя поцелуи страстным шепотом «Люблю...». Любовь разбилась о короткую юбку вдруг повзрослевшей Димкиной соседки и голубые глаза «новенького», что пришел осенью в наш 10-а класс. На общее счастье, события эти произошли синхронно, потому «серьезно поговорив», мы с Димкой решили быть «верными друзьями до конца жизни, а больше никем».
Потом экзамены, выпускной... Разъехались по разным городам. Я – в Саратов, он – в Воронеж. Вот и год прошел. Конечно, была аська, были «вконтакте» и скайп, но... что это такое по сравнению с запахом его волос, низкими нотками его голоса!..
И сегодня он позвонил утром. Прямо как тогда, когда в шесть утра ему могло срочно понадобиться расписание на сегодня или во втором часу ночи домашнее задание по геометрии. И это несмотря на то, что состав учебников в его рюкзаке был постоянен, а домашнее задание по геометрии не делалось из принципа.
Старые добрые времена наступили,но как-то внезапно.

Димка заехал за мной вечером, в шестом часу. На улице сильно похолодало, и на нем была куртка, а на шее тонкий, темно-зеленый шарф. Про себя я отметила, что шарф очень идет к его глазам, но промолчала.
Да, он очень изменился за год. Я видела фотографии, но фотографии так не отображают сути, как простая реальность. Русые волосы отросли, прикрыли уши и падали волной на лоб. Черты лиса заострились, вытянулись, кожа побледнела, и редкие веснушки стали теперь четко на ней видны. Но улыбка была все той же – чуть склонив голову набок и одним уголком губ, в зеленых глазах купались все те же звездные искорки, что и раньше. Да, это был мой Димка. Оболочка (шарф этот, узкие джинсы) другая, а Димка – мой.
Мы бросили мою сумку на заднее сидение к гитаре и шерстяному свитеру и поехали на Гадку, к речке и могучим ивам, столпившимся в кружок возле берега.
Помолчали немного, а потом он сказал:
- Тебе смешно, наверное, что я в шарфе, а на улице май. Просто я совсем недавно выздоровел, до этого с ангиной лежал две недели дома.
- Дим, а ты еще купаться собирался!
- Днем было тепло! Мы все собирались! И подумаешь там... – он тряхнул челкой и хитро оглянулся на меня. – Просто сейчас похолодало.
Мне захотелось дать ему пинка. Но, так как жизнь моя в данный момент зависела от этого охламона, я от идеи отказалась.
- А у меня же после этой болезни такой случай был! Ты слушай, - Димка причмокнул губами от удовольствия, вспомнив момент, заинтересовавший его. – И вроде ничего особенного, и я таких кур миллион с лишним знаю во всех доступных ракурсах, а вот... Позабавил меня этот случай.
Димка еще раз тряхнул челкой и начал свой рассказ.
- Я заболел по глупости – постоял с одногруппником в подъезде, сам искупался только что. Вот и слег как миленький в постель с градусником и проклятьями для всех в мире одногруппников. Все две недели мне почему-то не хотелось есть, и я только пил воду или горячий чай, иногда запихивая в себя пару долек шоколада – от всего остального меня выворачивало. Если я не спал, значит, я прижимался к обогревателю, пытаясь согреться. Я даже плакал иногда, отчего, сам теперь не знаю. Будто глаза чешутся, и слезы сами собой льются.
Так прошло почти две недели. Временами мне казалось, будто я только минуту назад почувствовал боль в горле, а временами – что жизни без сиплого кашля и обогревателя просто не было.
И все же мне стало лучше. Я начал читать, подходить к окнам, есть печенье. И как-то вечером мне захотелось прогуляться. Накинув куртку, я вышел из дому.
Солнце ударило косыми лучами прямо мне в лицо, неожиданно и жарко. Сначала я зажмурился от непривычного света, а когда вновь открыл глаза, то увидел, что мир вокруг меня преобразился. Знаешь, весной все так недолговечно. Достаточно выпасть из жизни на пару дней, как окружающий тебя пейзаж изменится до неузнаваемости. Так и я, стоял, будто облитый холодной водой, и смотрел на позеленевшие лужайки, очистившееся от тяжелых туч небо, чуть удивленные солнцу лица прохожих.
От слабости меня покачивало из стороны в сторону, перед глазами всплывали желтые и черные круги. Сделав несколько шагов, я почти упал на лавочку и просидел так некоторое время, прикрыв глаза.
Но долго просидеть так я не мог – слишком долго и без того  находился в клетке четырех стен – я встал, чтобы идти куда-то, сам пока не зная, куда.
И вдруг я понял, что идти уже  не нужно, более того, я чуть снова не упал на лавочку от удивления. Чуть поодаль стояла настоящая принцесса.
Рыжие кудри рассыпались по плечам до лопаток, глаза сверкают бусинками из под  четко очерченных бровей. Тонкий, чуть длинноватый нос, пухлые малиновые губки – она была похожа на маленькую лисичку, хищницу, вышедшую на охоту. И добычу в виде меня она нашла очень быстро. Сама вся хрупкая, нежная – мне хотелось защищать ее даже от солнечных лучей, об остальном и говорить не стоит.
Принцесса разговаривала с какой-то девушкой, наверное, своей подругой. Они были весьма отдаленно похожи рыжинкой во внешности – лицо той, второй, было усыпано веснушками. Длинная, подкрученная челка опустилась на лоб, глаза большие, светлые – хлопают длинными ресницами. Но эта девушка больше походила на удивленного пони – из-за челки и короткой верхней губки.
Ты знаешь, как я знакомлюсь с девушками. Обыкновенно я полагаюсь только на вдохновение и импровизацию - чаще всего срабатывает. Я симпатичный, неглупый. Девчонкам нравится.
Ноги сами понесли меня к этому образцу женской красоты. Примерно за полтора шага до заветной цели я вдруг вспомнил, как мы с папой ели когда-то лукум, и я все крутил в руках пакетик с лакомством, слушая, как хрустят внутри накрахмаленные цветные сладости.
- Здравствуйте, девушка, можно задать вам один вопрос? – спросил я, улыбаясь своей загадочно-нежно-соблазнительной улыбкой.
- Да, - сказала она, глядя на меня свысока, несмотря на то, что я сам был выше ее на целую голову.
- Мне очень хочется узнать: вы любите лукум?
- Молодой человек. Хватит приставать ко мне с тупыми вопросами. Че это такое вообще – лукум?
- Пипец, - сказала она, повернувшись к своей подруге и приняв вид «парниша, вас здесь не стояло».
- А я... – вдруг чистым, звонким голосом сказала «пони», когда я уже развернулся, чтобы уйти. – Я терпеть не могу лукум.
Сказала так и вздохнула тихо-тихо. Только ветер трепал челку и длинные ресницы часто моргали.
Я ушел тогда домой, закончив свою прогулку ничем. Мне не было неприятно оттого, что меня продинамили, в конце концов, "принцесса" оказалась весьма и весьма недалекой. Да только вот уже больше недели прошло, а я все вспоминаю этот случай. Отчего, почему? Не знаю. Так и не понял.

Мы помолчали немного, потом Димка добавил:
- Олесь... Ну, может, скажешь что-нибудь?
А мне нечего было сказать. Только глухо что-то стучало в груди, и я вспоминала, как года три назад каждое утро подкручивала свою челку. И плакала из-за того, что у меня маленький, некрасивый подбородок.
Вот уже виднеются ивы на пригорке. Остановились, вытащили сумку, гитару. Одноклассники... Так все изменились. Кто волосы выкрасил, кто-то сделал пирсинг, кто-то, вот как Юлька, вышел замуж. Мы все обнимались, смеялись, расспрашивали друг друга о делах.
И, знаете, вот чудно: мне казалось, что я нахожусь здесь, с ними взрослыми, и, в то же время, подкручиваю перед зеркалом свою челку и спрашиваю у мамы, как мне стать обычной и красивой, чтобы на меня обратили внимание мальчишки.
Старые добрые времена наступили. Мне хотелось обнять детство. А получилось, что обняло меня оно само.

Отредактировано кид (2010-06-13 00:42:24)

Автор:lelikas
Фэндом: Гордость и предубеждение

Любое сердце, даже самое темное, способно на любовь. Но любовь у такого сердца тоже темная. Другая, более жестокая, более извращенная, в сравнении с любовью светлого сердца. А если это сердце женщины…
Кэролайн Бингли схватилась за портьеру.
Ей не хватало воздуха, дыхание сбилось. Кровь словно замедлила свой бег по венам. Девушка сползла по стенке вниз и прижала колени к груди, одновременно уткнувшись в них головой.
Сердце словно стало чужим. Она его больше не чувствовала. Любовь, которая грела её, теперь, из маленького огонька, превратилось в огромное бушующее пламя.
Он выбрал другую. Её. Эту… нищенку! Лицемерку!
Чем, чем она лучше? Чем эта чертова Элизабет Беннет лучше её, Кэролайн Бингли?! Это ведь глупость, он не мог… Но письмо, приглашение на свадьбу говорило об обратном. Оно словно усмехалось, а строчки превратились в ухмыляющиеся глаза ненавистной соперницы.
Слезы хлынули из глаз.
Почему, почему она? Она же не из знатной семьи, а её родственники самим своим определение убивают понятие чести и приличия! Одна её сестра бежала из дома с главным врагом Дарси, другая кокетничает со всеми подряд, третья вообще не имеет никаких достатков. Ну, за исключением наглости. Какой же надо быть, чтобы, не имея, ни слуха, ни голоса, петь перед обществом. Хотя обществом тот круг лиц тоже назвать трудно…
Кэролайн искренне не понимала, почему он выбрал не её? Она ведь полная противоположность Элизабет. Умна, интересна собой, великолепно образована…
В этот же момент у неё вспыхнула ненависть к семейству Беннетов. Это пламя было не такое, как пламя любви, оно было жестоко и беспощадно. Оно съедало те немногие ростки хорошего, росшие в душе мисс Бингли.
Она четко поняла одну мысль. Она сделает всё, чтобы не дать этой свадьбе свершится.

***

Через два дня Кэролайн Бингли поднималась по ступенькам Пемберли.
Сегодня она была собрана и готова дать бой мистеру Дарси. За сорок восемь часов она успела собрать всё, что могло бы быть препятствием для этой свадьбы.
У дверей её встретила экономка.
- Мисс Бингли! Какой сюрприз! Добро пожаловать.
- Спасибо, - процедила Кэролайн, едва одарив женщину взглядом, - Можно к мистеру Дарси?
- Да, безусловно. А вы слышали благую весть? Мистер Дарси женится! Представляете?
Сквозь зубы мисс Бингли уверила, что представляет.
«Масштабы трагедии» – добавила она про себя.
Девушка прошла по длинному коридору и постучалась в дверь. Услышав отклик, она вошла в комнату.
Её ослепил свет. Обычно, все шторы в кабинете Фицуильяма были наглухо задвинуты. Но сегодня, через окна лился дневной свет, да так ярко, будто компенсируя все те дни, когда ему вход был недоступен.
Мистер Дарси сидел у камина. Взглянув в его лицо, девушка поняла, что он в очередной раз за последние дни ломает стереотипы.
Все время, что Кэролайн была с ним знакома, на его лице была одета маска. А сегодня… он был счастлив. Любовь добавила красок в его внешность. Теперь он словно светился изнутри.
Он счастлив с ней.
И это понимание… заставило  её потерять рассудок.
- Что ты делаешь, Фицуильям? – прошипела она, делая шаг вперед.
Счастье слетело с его лица. Он снова одел маску.
- Что вы имеете ввиду, мисс Бингли? – холодно поинтересовался он.
Не обратив внимания на подчеркнутую вежливость, она подошла еще ближе.
- Ты женишься! На этой плебейке! Она же неродовита! У неё ужасные родственники! Что же скажет леди Кэтрин? Чтобы сказали твои родители?!
- Это уже не ваше дело, мисс Бингли. Мои родители всё бы прекрасно поняли.
Холодная стена равнодушия. Сердце Кэролайн билось тяжело, причиняя боль.
- Что ты делаешь, а? Это же глупо… - тихо спросила она.
- Глупость – это ваше поведение. Зачем вы приехали?
И вновь в ней вспыхнуло пламя. Два пламени – любви и ненависти.
- Отговорить тебя на ней женится. – четко и громко произнесла она.
Изумление на его лице порадовало девушку. Ведь изумление – тоже чувство. Не равнодушие, по крайней мере.
- Это не твое дело, Кэролайн! – вскочил он с кресла.
- Моё!
- Почему же?
- Я… - она запнулась.
- Вот-вот. Ты зачем-то приезжаешь издалека, пытаешься устроить скандал, отговорить меня жениться… Что тебе надо? Уходи, ведь я не передумаю! Потому что…
- Я люблю тебя! – выкрикнула она, прерывая его тираду. Она сделала еще шаг вперед и теперь была на расстоянии вытянутой руки.
Внезапно на неё нахлынула волна нежности. Он так близко… его запах, его руки, губы…
Всё это стало вдруг так доступно её. Она сделала еще полшага вперед. Его глаза выражали неуверенность, растерянность.
Она приблизила лицо к нему. Еще немного до сладостного мгновения, когда она ощутит его губы…
Внезапно из сладкой дремы её вывели руки Дарси. Он сильный движением отодвинул её от себя.
- Кэролайн, - его голос звучал холодно и отстраненно, - ты должна была понять с самого начала. С самого нашего знакомства. Раз ты не понимаешь намеков, буду говорить прямо. Даже если бы я не повстречал мисс Беннет, между нами ничего бы не могло бы быть. Я не люблю тебя. Я люблю Элизабет.
Эти слова ворвались в сознание девушки. Она отступила на шаг назад. Нет, нет…
Сердце перестало биться. Ей хотелось закрыть уши руками, вырвать этот момент из памяти, закрыть своё сознание от этих слов…
Но нет.
Она выбежала из комнаты. Слезы скользили по атласным щекам, спазмы сжимали горло.
Она не хотела слышать это…
Любовь… да как ту девчонку можно любить?..
Неужели его сердце открылось не ей, которая была столько времени рядом, а другой?..
А она, Кэролайн Бингли, открылась, отдала кусочек себя тому, кто только что отверг его с таким равнодушием.
Она прерывисто вздохнула. Сердце снова ожило. Оно упало на мраморный пол несбывшихся надежд и разлетелось осколками несчастливой любви.

А я? Я успела?                                                         

Марципан.
                                                       
Всякий раз, когда Лена слышит слово "марципан", она возвращается в шестидесятые, на залитый летним солнцем стадион, где она стоит возле комментаторской будки с пыльными стеклами и на металлических высоких - выше её роста - сваях, а в руках у неё, шестилетней - чудесно пахнущая, ярко раскрашенная и, наверное, очень вкусная штука. Со своего места ей хорошо виден весь стадион, украшенный флагами. Флаги разноцветные и колышутся от теплого ветерка. По всему полю - разноцветные же фигурки спортсменов. И всё это вместе складывается в такое ощущение счастья, что ставшие пошлыми от частого употребления прилагательные "безбрежное" и "вселенское" не могут передать его глубины и силы. Нет, его, скорее, лучше назвать бесконечным и незыблемым.

Вообще, выходные в детстве Лена проводила или на реке ( у отца была моторная лодка), или на соревнованиях, которые судила мать. При этом, если выезды на реку были сезонными, то спортивные мероприятия проводились круглый год. Категория судьи по спорту (именно так написано в удостоверении, до сих пор хранящемся в родительском доме) у матери была всесоюзная, профессиональная репутация хорошая, поэтому редко какие крупные соревнования, проходившие в городе, обходились без её участия. На эту работу, обычно выпадающую на субботу - воскресенье, часто за ней хвостиками таскались две дочки с разницей в возрасте в полтора года.

В тот раз соревнования были легкоатлетические, проходили на самом большом стадионе - "Динамо", значит, как теперь уже взрослым умом понимает Лена, ранг их был не ниже городского или областного. Участников, наверное, около тысячи, дисциплин, скорее всего, около десятка, зачет и личный, и командный а, следовательно, работы у главного секретаря было особенно много.
Понимая, что взрослым не до них, Лена с сестрой привычно толклись на улице возле судейской. Твердо знали, что далеко отходить нельзя, но и к матери приставать без особой причины лучше не стоит. С причиной, впрочем, тоже. Ибо родительница в пылу работы не особо различала, кого громогласно отфутболить: надоедливого представителя команды или собственных детей.
За дочками "Галисанны", как обычно, поочередно приглядывали разные чужие тётеньки, ожидающие свой забег или уже закончившие выступления. Тётенек этих было много, поэтому Лена не помнит точно, кто именно угостил их фигурками зверей из марципана. Откуда она знает, что это был именно марципан, а, допустим, не бисквит или пряник, Лена не может понять. Наверное, название пришло позже: до середины семидесятых такие сладости можно было постоянно видеть в витринах кондитерских.
А тогда она просто онемела: ей протянули не виданное прежде чудо: то ли козлика, то ли оленя, раскрашенного под дымковскую игрушку - по желтоватому фону голубыми и красными колечками. Он был такой сказочно красивый, на таких тоненьких ножках, с точеной головкой и маленькими черными копытцами - совсем как живой - что она завороженно смотрела на него, не зная, как взять, чтоб не уронить: пирожное было в серо-голубой, плохо гнущейся бумаге, которая использовалась в гастрономах СССР как упаковка.
Лена и сейчас помнит ощущения от прикосновения той шероховатой на ощупь бумаги к ладошке, свою осторожность и тот непередаваемый сладкий аромат , исходивший от лакомства. Сестра тоже получила такой же подарок, но Лена точно не скажет, что именно было у неё.
Так они, две маленькие девочки, стояли друг напротив друга, держали в руках сказку и наслаждались неожиданно свалившимся на них счастьем.

Вкус пирожного детская память не сохранила, хотя они с сестрой всё же успели откусить по разу.. Хотя Лена может говорить только за себя: ведь младшая всегда была шустрее её.
Надо же было такому случиться, что в именно тот момент их матушке понадобилось срочно решить какое-то важное дело - а иначе зачем она вышла из будки? Вернее, она уже рысью неслась обратно, когда увидела, что дочки, послушно гуляющие неподалёку, держат в руках обкусанные пирожные.
Наверное, вообразила, что дети где-то нашли эти объедки. Не успели они с Иркой опомниться, как мать в один миг подскочила, выхватила из ручонок яркие фигурки и с размаху зашвырнула под комментаторскую будку. (Лена точно знает, что, не будь в тот момент рабочей запарки, мать и тогда бы размышлять долго не стала. Такой уж импульсивный был человек.) Дали ли им шлепка,тоже доподлинно неизвестно, хотя в этом можно быть уверенным процентов на восемьдесят. Эх..
Дальше были двойной громкий детский рёв и объяснения вернувшихся тётенек-благодетельниц. В повисшей сожалеюще - ожидающей тишине мать сказала единственное: "Я думала, подобрали." Потопталась несколько секунд, махнула рукой и умчалась. Ни утешений, ни обещаний купить пирожных взамен выброшенных не было. Лене хочется думать, что она их просто не запомнила.

Прошло больше сорока лет, но своего марципанового козлика (а, может, оленя) с одним-единственным укусом на спинке, валяющегося в куче мусора под комментаторской будкой - в самом дальнем тёмном углу - Лена видит как сейчас.
Она не знает, довелось ли ей когда нибудь ещё попробовать кондитерские изделия с загадочным названием "марципан", но есть стойкое ощущение, что нет. Да разве может на свете быть что-то похожее на того козлика! Или оленя, мать его..
*******
Вчера, стоя в очереди в кассу супермаркета, Лена от нечего делать читала надписи на разных пакетиках с дитячьими сладостями, расположенными так, чтобы скучающий рядом с родителями ребенок что-нибудь ещё выпросил у них напоследок.
Увидев на одном надпись "марципан", заинтересовано взяла упаковку в руки и увидела сквозь прозрачную пленку что-то желтовато-серое глистоподобное внутри. Надавила: оно было неприятно твердым. С отвращением отложив мерзость, оскорбляющую самым своим видом её воспоминания о детстве, вышла из магазина. По возвращении домой позвонила сестре и спросила, помнит ли она тот давний случай. Нет, Ирка не помнила (ей ведь тогда было года четыре), но поржала вместе с Леной над ситуацией и даже заинтересованно спросила, какая у неё-то была зверушка?

А Лена бережно положила это одно из самых ярких воспоминаний детства в тот долгий ящик памяти, где оно находится много лет и откуда его можно достать в любой момент нисколько не потускневшим.
Чтобы полюбоваться и вновь спрятать. Она всегда так делает.

Отредактировано Читатель (2010-06-15 00:10:09)