А Н Т И К Р И З И С Н О Е   Э С С Е

     Наступили тяжёлые времена. Народ лишается работы. Причём на улице оказываются не дворники – они и так сутками на улице, не депутаты и не водители депутатов. Увольнения коснулись прежде всего самого многочисленного отряда наёмных работников – менеджеров среднего звена. Эти образованные, умные, красивые и гордые люди находятся сейчас в ужасном положении. Из краеугольного камня мирового бизнеса они превратились в пыль. Их жизнь потеряла смысл. Их не ждут ровно в десять в офисе. Им не надо до шести вечера сидеть за компьютером с пятью перерывами на чай-кофе, обсуждая ужасные пробки. Не надо по пятницам пить пиво, а по субботам вискарь. У них не будет уже никогда весёлых и хмельных корпоративов. Остался в прошлом отдых в Турции. Исчез халявный Интернет вместе с «Одноклассниками.ру». Закончились офисные дни рождения с тортами, цветами и шампанским. Нет больше ежедневного обзвона клиентов, на чём, кстати, и держалась вся российская экономика. По ночам на бывших менеджеров среднего звена накатывает ностальгия по деловым, но сытным встречам за счёт фирмы в недорогих итальянских ресторанчиках. Их домашний холодильник пуст, а автомобиль стоит без бензина. Жена, видя вместо денег мужа, сходит с ума и скандалит. Организм ровно в четырнадцать ноль-ноль по будням требует обеда и не получает. Ребёнок хнычет без подарков. Статус упал на землю и разбился. Соседи-маргиналы не просят в долг. Вместо «Парламента» приходиться покупать «Яву золотую», а вместо бочкового «Гиннеса» пить пластмассовое «Очаковское». «Как жить дальше и стоит ли вообще жить?» – спрашивают себя бывшие менеджеры среднего звена. И сами себе отвечают: «Нет! Дальнейшая жизнь будет неэффективна. Да и есть ли она, жизнь вне офиса? Как она проходит у остальных людей, у всех этих «неменеджеров»? Жизнь без охраны на первом этаже… Жизнь без костюма и галстука… Без кожаного портфеля и без секретарши начальника Людочки, без корпоративных сувениров и оплаченного мобильного, без офисного романа и быстрого секса в пустом кабинете директора… Сколько стоит поездка в метро, наконец?!»
     «Одна поездка на метро стоит 22 рубля» - отвечают работники биржи труда: «А жизнь вне офиса существует! Выдавальщицы медицинских карт в районных поликлиниках и гардеробщики там же, продавцы магазинов шаговой доступности и комплектовщики наборов детских игрушек, дежурные по эскалатору и кассиры пригородных касс – все они живут увлекательной и насыщенной жизнью!» И, кстати, не только они! «Кризис не страшен. Его надо просто преодолеть» - сказал автору этих строк отдиральщик незаконно наклеенных объявлений. «И преодолеть прежде всего в себе» - добавила его жена, расклейщица этих же объявлений. Им, молодым, уверенным в себе и в своём будущем людям не грозят никакие экономические потрясения, а слово «дефолт» заставляет краснеть, хихикать и уединяться. Им некогда читать экономические сводки, они работают, делают карьеру, а по вечерам пьют за гаражами пиво, с улыбкой глядя на слабеющий рубль.
     Вот с них надо брать пример, ныне безработный, а в недавнем прошлом менеджер среднего звена! А не с Абрамовича, который ежедневно теряет по миллиону долларов! Рабочий по обслуживанию линейных сооружений не теряет ничего, если только по пьянке забудет, где находятся эти его линейные сооружения и как они выглядят. И запомни - бывших менеджеров не бывает! Бывшими бывают только жёны, мужья и президенты. К тому же недавно, по настоянию психологов и с целью уменьшения случаев суицида из-за социального неравенства в названиях всех профессий, зарегистрированных в Российской Федерации, появилось это волшебное слово! Так что гони прочь депрессивные мысли! Никаких намыленных верёвок, уходов в монастырь и в алкогольное забытьё! Подними голову, открой глаза - новый, совершенно незнакомый мир лежит у твоих ног! И этому миру нужны твои мозги и твои руки! Ты работал менеджером по продажам в крупной торговой сети? Такая же должность менеджера, но по розничной продаже проездных документов для проезда на наземном транспорте ждёт тебя! Или ты был заместителем начальника отдела продаж автомобильного салона? Тебе тоже будет интересна эта профессия! Потерю в зарплате компенсирует уютный, отдельно стоящий и хорошо отапливаемый офис на одного человека, расположенный у троллейбусной остановки. А если ты работал начальником отдела ипотечного кредитования в банке, то ты быстро освоишь все премудрости этой работы и уже через полгода сможешь стать СТАРШИМ менеджером-экспедитором по ОПТОВЫМ продажам льготных проездных документов! Мобильный, кстати, тоже оплачивается. Сложнее придётся бывшим заместителям руководителей проектов управления развития систем процессинговых центров. В трамвайном депо № 5, например, долго смеялись, узнав о такой должности, но, отсмеявшись, предложили вакансию менеджера-кондуктора с перспективой через год стать менеджером всего вагона. Раньше это называлось «вагоновожатый». Истеблишмент, кстати, всего трамвайного бизнеса.
     А через год-полтора кризис закончится и всё вернётся на круги своя. Опустевшие офисы вновь наполнятся звонкими голосами менеджеров среднего звена, которые привычно начнут обзванивать клиентов. А их клиенты начнут обзванивать своих, те свои – других своих, а другие свои обзвонят первых. Круг замкнётся и экономика России снова поднимется с колен и семимильными шагами двинется вперёд, к новым свершениям. И, кстати, к новому кризису. Больше десяти лет только на обзвоне клиентов никакая, даже супергазонефтеалюминеникелевая экономика не выдерживает. Так что не стоит зарекаться от сумы, уже достигнув вершин бизнеса и работая старшим менеджером по оптовым закупкам детского питания в крупной сети супермаркетов. «И это пройдёт», как сказал один из первых в мире топ-менеджеров. Поэтому остановись как-нибудь, проезжая мимо будки по продаже троллейбусных билетиков. Выйди из своей иномарки и поклонись в пояс этой будочке. Помаши рукой менеджеру трамвая. И дай пятьдесят рублей стоящему рядом менеджеру по сбору средств на восстановление храма. Пусть похмелится. И воздастся потом тебе сторицей…

                                                                                                                    Илья  Криштул

Гордость и предубеждение
Красивая, успешная, счастливая, гордая… всё это о ней. У неё всё всегда было сначала запланировано, а потом и сделано правильно.  Вовремя родилась, мама смеялась: точно, как врачи посчитали - угадали почти до минут. Была в семье единственным и любимым ребёнком. Вовремя пошла в школу. За каждый год учёбы получала похвальные грамоты. Её любили и учителя и одноклассники. Её нельзя было не любить: добрая, ответственная, красивая, в меру упрямая. С младших классов среди мальчишек была «своим парнем»: не проблема и в футбол погонять, и кому-то шишки и ссадины полечить. И от девочек не было ревности: не претендовала она ни на одного из сверстников. «Свой парень» - и этим всё сказано. После десятого класса получила  золотую медаль. Без проблем поступила в тот ВУЗ, в который хотела. Училась легко – давалась хорошая школьная база. О том, что нет любви, стала задумываться только тогда, когда под конец пятого курса почти все сокурсницы повыходили замуж.
Её часто посещала мысль: «Как это так? Все влюбляются, а  я нет. Что-то не так? Почему?» Она подолгу смотрелась в зеркало, корчила себе рожицы, показывала язык и вспоминала бабушкины слова: «Не беспокойся, такое сокровище как ты, хороший человек и за печкой найдёт…» Время проходило, а его так и не было.
Потом было распределение. Она выбрала Тьмутаракань, - подальше от дома,  и больше свободы. Работа  была интересной, вокруг много людей. Она сразу же подружилась со многими, их привлекали вежливость и компетентность  молодой сотрудницы.
И когда однажды ей признался в любви её коллега, мало того, хороший друг,  она согласилась. « Может это и есть любовь?  С ним интересно, есть о чём поговорить, можно рядом просто помолчать.  Да и смотрит он на неё как заворожённый», - думала она и поставила родителей перед фактом: через месяц сватанье, свадьба - через два. Родители  ничего не имели против зятя – главное, что бы его любила их дочь, и чтобы они были счастливы вместе.
Они были прекрасной парой: красивые, немного похожие друг на друга, почти никогда не ссорились. Он её любил до безумия, а она почти никогда не говорила  о своей любви.
Через год у них родился сын, ещё через три – дочь. Дети росли крепкими, здоровыми и умными. Сначала садик, потом – школа, ВУЗ. Дети выросли.
А она оставалась такой же красивой, как и двадцать лет назад. Точёная стройная фигурка, лёгкая походка. Рядом с сыном она была как сверстница. А когда они шли с мужем, то незнакомые часто задавались вопросом, а не дочь ли она ему, а может и молодая любовница?  На это она весело смеялась: «А, пусть говорят…»
Всё бы так и было правильно и за планом, если бы не технический прогресс. Сначала в доме появился компьютер: по работе надо было овладевать новой техникой. Потом подключили Интернет,  зарегистрировалась в Контакте,  появились группы по интересам.  Потом появились друзья по переписке, и среди всех друзей появился один. Тот,  с кем было интересно, не надо было соблюдать какие-то глупые правила и предрассудки, когда не надо было следить за своей речью, и можно было просто подурачиться, как в детстве. Она  стала замечать, что стала лететь домой на крыльях, потому что можно было открыть почту и прочитать сразу несколько писем. Ничего предосудительного: мысли вслух и обо  всём. Ни слова о любви. Она тоже писала ему письма, и тоже ничего «такого».  Она старалась не писать ему плохих сообщений, берегла его, не хотела расстраивать.
Однажды ей было очень плохо: нелады на работе, дети преподнесли неприятный сюрприз, сердце пошаливало. Она написала  своему адресату о погоде и о том, что всё хорошо. Он ответил: «Что-то печалью веет от твоих посланий. Ты в порядке?» получив сообщение, она задохнулась: «Как ты узнал? Откуда?» «Просто иногда мы можем чувствовать родного человека, как себя», - ответил он.
Она проплакала всю ночь: того, что не почувствовал  муж, знал человек, находящийся за тысячи километров, он это чувствовал! Он ей родной? У них духовная связь? А может это и есть любовь? Она и сама заметила, что уже давно ни минуты не могла не думать о нём. И что же делать? Бросить мужа? Сказать? Признаться в своей любви человеку, которого она даже никогда не видела и не слышала? А что ещё говорить? И надо ли? А что подумают знакомые? И сможет ли она потом с этим жить? И как?

Не беспокойся, такое сокровище, как ты, хороший человек и за печкой найдёт…

Она сразу же подружилась со многими, — их привлекали вежливость и компетентность  молодой сотрудницы.

Она выбрала Тьмутаракань, - подальше от дома,  и больше свободы.

Может, это и есть любовь?

А когда они шли с мужем, то незнакомые часто задавались вопросом, а не дочь ли она ему, а может, и молодая любовница?

Родители  ничего не имели против зятя – главное, что бы его любила их дочь, и чтобы они были счастливы вместе.

« Может это и есть любовь?  С ним интересно, есть о чём поговорить, можно рядом просто помолчать.  Да и смотрит он на неё как заворожённый», - думала она и поставила родителей перед фактом: через месяц сватанье, свадьба - через два.

Потом подключили Интернет,  зарегистрировалась в Контакте,  появились группы по интересам.  Потом появились друзья по переписке, и среди всех друзей появился один.

Она  стала замечать, что стала лететь домой на крыльях, потому что можно было открыть почту и прочитать сразу несколько писем.

С ним интересно, есть о чём поговорить, можно рядом просто помолчать.

Тот,  с кем было интересно, не надо было соблюдать какие-то глупые правила и предрассудки, когда не надо было следить за своей речью, и можно было просто подурачиться, как в детстве.

Грустная сказка. "А любовь это..."

Костер отбрасывал янтарные и гранатовые блики на лица сидящих вокруг. Черное южное небо было низким и теплым, оно близоруко щурилось и подмигивало многочисленными глазками крупных звезд.
Пляшущие языки огня иногда выхватывали из темноты то край белого плаща и чеканный профиль Рыцаря, то изящную руку с тонкими пальцами, перебирающими струны, принадлежащую Певцу. А временами свет от фонаря, висящего на бортике телеги, обрисовывал золотистым цветом фигуры Монахов, одного толстого, как винная бочка, а другого своей худобой напоминающего копейное древко. Монахи синхронно перебирали четки, монотонно бубня молитвы, которые сливались со стрекотом цикад и шелестом листьев.
В ночном мраке густо-зеленая листва становилась темно-изумрудной, и близлежащая роща превращалась в какое-то мистическое пристанище эльфов и фей, в которых до сих пор наивно верили простолюдины.
Восходящая жемчужно-молочная луна окрасила плащ рыцаря восхитительным серебром, которое только и бывает на юге, в Испании. В роще, словно очнувшись ото сна, запел соловей. И стихло все – замолкли цикады, замер легкий ветер, а голоса монахов, молящихся по-латыни, обрели глубину, мелодичность и полноту.
- Скажи мне, - заговорил вдруг Певец, в задумчивости вновь поглаживая струны и извлекая из них звенящий серебряный полустон. – Ты - рыцарь, простой народ складывает о вас сказки и слагает истории о вашем благородстве и любви к Прекрасным Дамам, светлым и непорочным, как Святая Дева. А ты любил когда-нибудь? Любил – как поется в песнях – самозабвенно и отчаянно?
Рыцарь вздохнул тяжело и устало:
- Я крестоносец, я рыцарь Ордена Храма. Нами дается обет безбрачия, поэтому я никогда не любил ни женщины, ни девы. Я всю свою жизнь служил Господу. Когда я шел сквозь пески и горячий ветер Палестины, когда убивал, предавал и обманывал неверных, я думал, что был ведом любовью к Господу. Однако… Мы взяли Иерусалим, и я всю ночь молился у Гроба Господня. Но в тот час со мной там не было Бога, потому что там не было Любви. Нет, я не знал ее никогда. – Рыцарь сокрушенно покачал головой. – А ты, Певец, ты столько поешь о ней, о Деве Весенней, дарующей счастье… Знал ли ты Любовь?
Певец ответил еще одним печальным музыкальным перебором и грустным взглядом.
- Я странствую по свету, ни где не имея ни дома, ни крова, ни очага, где горел бы огонь. Благородные дама величаво кивают мне, одаривая надушенным платком или цветком из своего сада, веселые крестьянские девушки дарят мне свою благосклонность. Но лишь до поры, пока не осядет пыль из-под копыт моего коня за воротами. А есть ли она, эта Любовь? Иногда я начинаю сомневаться в этом…Нет, я не знал ее никогда.
Худой Монах сел у костра, по-прежнему перебирая свои четки. Он повернул к Рыцарю свое изрытое оспинами лицо:
- Ты говорил о любви и о Боге. А я помню – мрачный соборный предел, где сидят усталые, равнодушные люди, добрые католики, которые лишь и думают о том, как скоро закончится служба, а дома их ждет жареный барашек и жирная густая похлебка. А, выходя из храма, щедро жертвуют, как и положено добрым католикам, священнику в шелках, на чьем лице написана скука. Там не живет любви. Они не убивали и не проливали кровь неверных, но там нет Любви потому, что нет Бога. Кто знал ее в этом мире, эту любовь? Да и есть ли она вообще, право слово?
- Любовь есть. – Толстый Монах протянул руки к огню. Костер вдруг отчетливо очертил его силуэт на фоне светлеющей рощи. Луна зашла, и звезды побледнели, приобретя цвет нежных светлых гиацинтов. – Я видел ее в деревенской церкви, где сквозь цветные витражи светило солнце, рисуя распятие расплавленным золотом. Я видел девочку, с волосами золотыми, как те самые солнечные лучи. У нее в руках – цветы, где только нашла их в иссушающем испанском полдне? Цветы у нее в волосах. Она смеется и кружится в пустом пределе, разбрасывая голубые и белые звездочки цветов, а за нею наблюдает старый священник в темной рясе. Девочка подносит свои цветы Святой Деве и Господу нашему. И снова смеется и кружится, а солнце венчает ее золотой короной. И там с ней, в этом храме, ангелы и архангелы, пресвятая Богоматерь и сам Господь. И там с ней Любовь. Я видел ее, я знал ее в этом мире. Ведь Бог и есть Любовь.
Рыцарь покачал головой.
- Дети… Дети беспечны и счастливы. Но они взрослеют.
- Я видел эту девочку позже, когда она уже стала девушкой. – возразил Толстый Монах. – У нее были прелестные голубые глаза, яснее горячего испанского неба. Она жила в Севилье и пела в церковном хоре. И когда она пела, люди плакали от солнечного счастья и светлой грусти. Потому что с ней пели все ангелы и архангелы, Светлая Дева и сам Господь. Потому что Бог есть Любовь.
- Я знаю, о ком ты говоришь. – Вмешался Худой Монах. – Я видел эту девушку в бедном доме на окраине Севильи. У нее были запавшие глаза и бледное лицо, покрытое испариной. И в доме ее была Скорбь.
- И она умерла? – Спросил Певец.
- Да, она умерла от малярии, и ее похоронили на маленьком кладбище в деревне, где она родилась. – Худой Монах тяжело вздохнул. – А ее семья была так бедна, что не могла даже поставить крест на ее могиле. А скучные люди продолжали выстаивать нудные службы в Соборе, помышляя о ножке ягненка с прованскими травами, и Бога больше не было там.
- Но в маленькой деревенской церквушке старый священник всегда зажигает одну свечу в память о ней, а на ее могиле цветут голубые звездочки цветов, похожие на ее глаза.

Костер давно погас, а над рощей всходило солнце, окрашивая мир в розово-коралловые тона.
Рыцарь поднялся, запахнувшись в тяжелый плащ, и тихо начал седлать коня. И только если прислушаться, можно было уловить тихий шепот: «Маленькая, милая испанская девочка… А Любовь – это Бог…»

Любовь – это Бог.

Я странствую по свету, ни где не имея ни дома, ни крова, ни очага, где горел бы огонь.

Благородные дамаы величаво кивают мне

"А любовь — это..."

Волки

Не буду я ее слушать! Давно ли во дворе  за курами бегала да из травы с землею кутью делала? Дали ей волю! Не выросла еще, а туда же, командовать… Иван вот говорит, что на нее сама Дана, ведунья старая, указала, умирая. А ну и что с того? Дана последнюю зиму белену заваривала себе вместо чая. Уж знаем мы, что не только боль убивает эта травка. Смирение, смирение, слушайся ведунью. Да, я, может, затем сюда и пришла, но не тринадцатилетней девчонке же потакать?..
А так ведь хорошо здесь: лес, тишина, воздух чистый, люди добрые, отзывчивые. Не то что в городе. От старой жизни убежала, бросила мужа, работу, квартиру. Каким-то умным словом это называется. Дауншифтинг, кажется. Пришла сюда, потянулась к земле, и она мне ответила. Все-таки человек похож на растение: он тоже рождается с корнями.
Раньше люди жили рядом с землей, на одном уровне с ней. Они врастали в нее корнями, были ее частью, а земля — частью них.
Сейчас же, в век высотных домов, мы оторвались от земли, висим в воздухе. Да даже если человек живет на первом этаже, бетонный фундамент, подземные стоянки делают свое дело. Корни чахнут, сохнут, подпитываются только редкими выездами на пикник, на дачу.
Есть, конечно, как и среди растений, люди с воздушными корнями. Им хорошо в городе, а сталкиваясь лицом к лицу с природой, они теряются, чувствуют себя неуютно. Но таких мало. Неужели в будущем наступит всеобщая наследственная амнезия, корни у людей атрофируются и отпадут за ненадобностью? Даже страшно представить, что за живые роботы будут ходить по осиротевшей без человеческой любви земле…
Там, в той жизни — сколько лет назад это было? А ведь всего год прошел — город вытягивал из меня всю кровь, каплю за каплей. Асфальт поджаривал снизу, а городское жестокое солнце — сверху. Здесь светило не такое. Пробиваясь сквозь липовые и березовые листики, оно мягко гладит по голове всех селян, дарит румянец, веснушки и легкий загар. И никто тут, в забытой цивилизацией деревеньке на краю леса, не хвалится этим, не ходит, задрав кофту выше пупка. Вместо угловатых зданий — высокие деревья, которые хочется обнять, почувствовав под щекой шероховатость и жизненное тепло коры, а не холод и мертвую гладкость штукатурки и кирпичей.
Всего-то год прошел, а уж кажется, что я с рождения живу в нашей общине. Здесь все проще: если ты работаешь — будет у тебя и дом, и семья, и подворье; если нет — сиди голодай, перебивайся от одной краюхи хлеба до другой. Все по-честному, не надо никому ничего лизать, не нужны связи в милиции, в ЖЭКе, в администрации города. Ты хороший и добрый человек — к тебе и относятся по-доброму.
В городе… нет, не так. В Городе я никому не была нужна, хоть и замуж вышла, и квартира-машина-дача имелась. В общине же меня приняли. Присмотрелись сначала, только увидели не часы золотые, не сережки бриллиантовые, не кошелек на ножках, не бумажку с фотографией, без которой ты не человек, а женщину, готовую честно жить среди таких же, сбежавших от щупалец Города, людей. Выдали надел, домик, небольшой правда, но свой. А потом и Иван появился. Скоро два месяца, как мы живем вместе. Для всех мы — муж и жена. И не надо росписей, пышных застолий и глупых новомодных обрядов. Он — лучшее, что есть в моей жизни. Но и Иван меня не понимает сейчас.
Тринадцатилетняя девочка — фигура мальчишеская, на грудь даже намека нет; волосики светлые, в косу заплетенные; глаза большие, горящие ребяческой наивностью. Да она и есть ребенок. А все ее слушают. И верят. Только вчера еще в куколок играла, вдруг Дана на нее пальцем показала, мол, вот она, моя преемница, — и сразу взрослой стала. У нас такие в школу ходят, только-только о мальчиках думать начинают, мультики смотрят, смеются с подружками, идя домой. А Мирослава уже людьми командует. Месяц лишь прошел с тех пор, как Дана умерла, а девочка уже себя хозяйкой чувствует. Вчера вот взбрело ей в голову, что волки в лесу затаились. А ведь тишина ночами стоит. Собаки не лают, их серые родственники не воют, да и зверье лесное спокойно себя ведет. Нет же! Не разрешает теперь в лес ходить! И никто не знает, когда это безобразие кончится, даже она сама. «Скажу, — говорит, — когда надо будет…»
А у меня Ваня что-то приболел, все утро кашляет. Ему бы малины натолочь, залить кипятком и дать выпить. Но он мне тоже в лес ходить не велит…
Да что же я все стою, жду чего-то? Собралась идти, так уж шла бы! Девчонке я все равно не верю: не выросла еще, вот и фантазирует. Жаль только, что Ваню обманула, сказала, будто бы к соседке отлучусь.
Не успела я и нескольких шагов сделать, как из-за дома старосты вышла Мирослава.
— Куда собралась? — спросила с легким оканьем. Она же здесь почти всю жизнь, Города не помнит, говорит, как ее старая-престарая бабушка.
Видимо, мои недавние мысли так крепко засели в мозгу, что я сказала правду, да еще и наглым, слегка грубым тоном, чтобы девчонка поняла, где ее место.
— Ах вот как… — К моему удивлению Мирослава не стала кричать или уговаривать остаться, только с детских глазах промелькнуло что-то недетское.

Вся община сбежалась на крики.
— Мариша! Мариша!!! — Иван, большой, непоколебимый, словно скала, бегал от одного дома к другому, стучал в окна.
— Что случилось, Ваня? — еле остановил его сын старосты.
Мужчина быстро захлопал глазами, будто бы пытаясь понять, как попал на улицу, и только потом ответил чуть слышно:
— Марина пропала. Сказала, что к соседке пошла. Я задремал, просыпаюсь — на улице темно, Маришки нет. Я к соседке — там ее тоже нет, да и не было сегодня. Я всю общину обошел, в каждый угол заглянул… нет ее… нет…
— Я ее видела, — как бы между прочим сказала Мирослава. — Она в лес шла.
Угасающее солнце подарило лицу девочки румянец. Иван же, стоящий спиной к западу, болезненно побледнел.
— Как «в лес»? — чуть ли не по слогам спросил он. Потом опустил глаза, ища подсказки у земли. — И ты ее отпустила?! — взревел Иван раненым зверем.
Мирослава встряхнула головой, отчего ее русая коса описала в воздухе небольшую дугу:
— Что же, надо было ее на цепь посадить? — девочка зло свела брови у переносицы. —Она мне гадостей всяких наговорила. С чего бы мне вообще ее держать?
Руки Ивана сжались в кулаки, сын старосты схватил мужчину за плечи. Но тот нервно дернул шеей и шатающейся походкой поплелся к почти зашедшему за горизонт солнцу. Все селяне повернули головы к Мирославе, но девочка только вопросительно подняла брови, развернулась и пошла домой.

Серая тень проскользнула рядом с вылезающей из земли корягой. Ушастый зверек прыгнул и замер. С той стороны, где жили люди, было тихо. Слегка скрипели качающиеся от ветра березы, шелестели листья. Тянуло сладким запахом малины с другого берега глубокого оврага. Но к нему примешивалось еще что-то — пахло человеком. Но люди не умеют так тихо ходить, заяц бы услышал. Значит они где-то затаились. Пушистый зверек повернул ушастую голову и заглянул на дно оврага. Там, рядом с небольшой лужицей, лежало нечто темное.
От вида так мастерски спрятавшегося человека заяц рванул с места и скрылся в густом подлеске. И уж конечно, испуганные заячьи глаза не заметили, что коряга, торчащая из земли, надломана в нескольких местах; что трава на склоне оврага смята, будто на ней резвились медвежата; что у темного, недвижимого пятна человеческого тела шея повернута под неестественным углом. Но одно заяц знал точно: надо бежать. Где один человек, там и другой. От соседства с людьми вообще ничего хорошего не жди. Они даже волков разогнали, теперь серые еще долго не покажутся в этих местах…

Не то, что в городе.

Выдали надел, домик, небольшой, правда, но свой.

Тринадцатилетняя девочка: фигура мальчишеская, на грудь даже намека нет; волосики светлые, в косу заплетенные; глаза большие, горящие ребяческой наивностью.

Значит, они где-то затаились.

только с в детских глазах промелькнуло что-то недетское

Рассказ-диалог.
Без обмана.

- Мне кажется, мы с вами где-то встречались. Да-да, я уверен.
- Мне кажется, это такое банальное начало знакомства!
- А что еще вам кажется?
- Что вы мне начнёте втирать про социологический опрос. А потом отвесите комплимент туфлям, за то, что они с каблуками, а потом так вкрадчиво поинтересуетесь, который час и не соглашусь ли я на чашечку кофе с «потанцуем».
- Ого! Да нет же, я лишь хотел сказать, что вам чрезвычайно идут эти очки. Сейчас в моде шестидесятые. Да, и каблуки у туфель превосходны. Они такие… ммм… такие каблуки!
- Слова закончились?
- Не дождётесь, сейчас пороемся в карманах. Та-а-ак…в правом у меня будет вопрос: а разве вы не любите танцевать? Все девушки любят танцевать, не отпирайтесь, и вы любите. Я знаю. В левом у меня - комплимент вашей стойкости, вашему острому язычку, вашей несомненной наблюдательности. Психолог?
- Преподаватель!
- Вот видите, теперь мы знакомы гораздо ближе. Нет повода хмуриться и относиться ко мне недоверчиво. Преподаватели не танцуют?
- А вы хотите танцевать прямо здесь, посреди улицы?
- Я хотел бы, чтобы вы мне преподали урок танца. И пусть весь мир подождёт!
- Фу, какая пошлость – цитировать рекламу.
- Да, я такой!
- И анекдоты.
- Я разносторонний.
- Только поворачиваетесь всё время одной стороной.
- Я к вам лицом. Лицом к лицу! Открытый, честный, красивый, двадцатидвухлетний! Готов подойти к вам с любой стороны, с какой вам будет удобнее. Найду любой подход, любой подкоп, и брод и переправу! Берег левый, берег правый…
- Юноша! Все это очень приятно, но я - учитель физики, и мне всё равно, сколько общих мест из поэзии вы знаете. И хватит прыгать спиной вперёд, вы же споткнётесь! Мне кажется…
- Вам слишком много кажется, барышня. Улыбнитесь, пожалуйста. У нас проходит акция «Улыбка города», и я не имел никаких фиг в кармане. Только фотоаппарат и анкету. Ваше чудесное лицо может украсить наш город. Давайте остановимся и попозируем, забудем про строгость и поджатые губы. Мое дело – ваше хорошее настроение. Весёлая игра. Азарт и радость. Ну что же вы плачете, барышня? Ну, не рыдайте так, я же старался. Вызвать вашу улыбку. Искренне… Без обмана.

укум

На улице стоял душный май, когда я приехала в родной городок на выходные.
Трава еще только-только расстелилась зеленым ковром, деревья выпустили мелкие листочки и зацвели, а солнце палило уже так нещадно, что у меня в первый же день загорели руки.
Знаете, приятно бывает после давящих, сковывающих клетей кварталов большого города оказаться на тихих, кривых улочках, утонувших в бело-зеленом черемуховом мареве.
Едва только бросив сумку на диван и рассказав маме о своих немудреных делах, я, под предлогом, что «на чуть-чуть», убежала на улицу. Да, именно выбежала, как тогда. в детстве, выбегали мы из подъезда веселой гурьбой, прыгая через ступеньку, проводя ладошкой по пыльной стене, выкрашенной синей краской.

Выбежала - и застыла на месте. Мой двор - и совсем не мой. Будто и не здесь я росла, будто не здесь играла в прятки, салочки и «животных».
Моя черешня, которую я сажала под окнами вместе с дедушкой, жившим по соседству, уже достает ветвями до второго этажа. А клубнику, что росла возле, всю вытоптали, и грядка поросла травой.
Песочницы уже нет, на ее месте ярко-красная горка, в сени тополей стоят чьи-то новые автомобили, на лавочках сидят новые соседи. Меня не было здесь год. А, кажется, будто и вовсе никогда не было.
Постояв так минут пять, подышав свежим майским воздухом, я пошла домой. Мне хотелось обнять свое детство, да только увидела я не свое, а чье-то еще.
И мы весь вечер пили чай и разговаривали с мамой.

На следующий день, рано утром мне позвонил Димка, мой бывший одноклассник.

С закрытыми глазами я еле нащупала телефон рукой и еще долго сонным голосом говорила в трубку: «Кто это?..»
- Олеська! Ты приехала из своего Саратова?! – Димка, видно, обрадовался настолько, что разговаривать спокойно уже не мог, а только кричал, раздражая меня, разбуженную, еще больше.
- Ну...
- Так ты не знаешь еще что ли?!. Наши же все почти здесь! Костя с Ванькой приехали, Юлька с мужем, она же замуж вышла, ну, ты знаешь наверное, еще Котырева с Зиновьевой, конюшня, вроде, тоже здесь.. и Юрки оба.
- И?..
- Олесь, ты чего?! У тебя есть мрачная сестра-близнец, о которой я до сих пор не знал?
На шашлыки идем, вечером сегодня! Сидеть будем, где Гадка скорее всего, там и поплавать можно, и место само по себе хорошее. Ты извини, что я так рано звоню, но я же потому, что за тебя беспокоюсь: а то вдруг собраться не успеешь к пяти часам.
- Угу...
- Ну, ты все поняла. Давай тогда, готовься, возьми с собой огурцов или еще кренделей каких, салат резать будем... А я побежал, все-таки и конюшне звонить нужно!
Ураган под названием Дмитрий Алешин пронесся мимо, рушить мирные сны других не менее мирных граждан. И выбор его пал на «конюшню». Так в нашем классе звали гламурненьких подружек, потому что у трех из них были фамилии Копытина, Жеребкова и Конева. Остальных тоже звали конюшней, так как это название произошло не только от забавного единения фамилий.
И Димка. С Димкой мы просидели за одной партой семь лет, с тех пор, как нас посадили вместе в пятом классе. Сначала мне казалось, что жизнь кончена ( в классе было намного больше девчонок, чем мальчишек, и все мои подруги сидели вместе, одна я – с мальчишкой!), но, приблизительно с конца все того же пятого класса, я начала видеть некоторые преимущества. Во-первых, Димка знал математику. И знал не просто так, а хорошо. И, за определенные услуги с моей стороны (например, сочинение по литературе или проверку упражнения по русскому), соглашался помочь мне с контрольными и самостоятельными. Таким образом, оба мы оставались отличниками вплоть до 7 класса, пока не началась физика, а математика не разделилась на алгебру и геометрию, усложнившись настолько, что даже бдительные Димкины проверки не вытянули меня со дна математического болота.
Просидев столько времени за одной партой, мы крепко сдружились, поверяя друг другу все свои секреты. Только передо мной Димка был честным и даже плакал пару раз на моем плече, что было уж совсем не позволительно с теми же мальчишками. А я рассказывала ему, какая Машка стерва, что у Аньки туфли, как у меня, но она купила их позже, подсмотрев мои, и все это – безграничная человеческая зависть, которую нужно убивать на корню.
Чуть позже – в старших классах – мы начали «встречаться». Встречи наши заключались в том, что Димка приходил с букетом пионов, цинний или астр, сорванных тут же, на клумбах моей мамы, мы ходили по улицам за ручку и целовались, когда никто не видит, разбавляя поцелуи страстным шепотом «Люблю...». Любовь разбилась о короткую юбку вдруг повзрослевшей Димкиной соседки и голубые глаза «новенького», что пришел осенью в наш 10-а класс. На общее счастье, события эти произошли синхронно, потому «серьезно поговорив», мы с Димкой решили быть «верными друзьями до конца жизни, а больше никем».
Потом экзамены, выпускной... Разъехались по разным городам. Я – в Саратов, он – в Воронеж. Вот и год прошел. Конечно, была аська, были «вконтакте» и скайп, но... что это такое по сравнению с запахом его волос, низкими нотками его голоса!..
И сегодня он позвонил утром. Прямо как тогда, когда в шесть утра ему могло срочно понадобиться расписание на сегодня или во втором часу ночи домашнее задание по геометрии. И это несмотря на то, что состав учебников в его рюкзаке был постоянен, а домашнее задание по геометрии не делалось из принципа.
Старые добрые времена наступили,но как-то внезапно.

Димка заехал за мной вечером, в шестом часу. На улице сильно похолодало, и на нем была куртка, а на шее тонкий, темно-зеленый шарф. Про себя я отметила, что шарф очень идет к его глазам, но промолчала.
Да, он очень изменился за год. Я видела фотографии, но фотографии так не отображают сути, как простая реальность. Русые волосы отросли, прикрыли уши и падали волной на лоб. Черты лиса заострились, вытянулись, кожа побледнела, и редкие веснушки стали теперь четко на ней видны. Но улыбка была все той же – чуть склонив голову набок и одним уголком губ, в зеленых глазах купались все те же звездные искорки, что и раньше. Да, это был мой Димка. Оболочка (шарф этот, узкие джинсы) другая, а Димка – мой.
Мы бросили мою сумку на заднее сидение к гитаре и шерстяному свитеру и поехали на Гадку, к речке и могучим ивам, столпившимся в кружок возле берега.
Помолчали немного, а потом он сказал:
- Тебе смешно, наверное, что я в шарфе, а на улице май. Просто я совсем недавно выздоровел, до этого с ангиной лежал две недели дома.
- Дим, а ты еще купаться собирался!
- Днем было тепло! Мы все собирались! И подумаешь там... – он тряхнул челкой и хитро оглянулся на меня. – Просто сейчас похолодало.
Мне захотелось дать ему пинка. Но, так как жизнь моя в данный момент зависела от этого охламона, я от идеи отказалась.
- А у меня же после этой болезни такой случай был! Ты слушай, - Димка причмокнул губами от удовольствия, вспомнив момент, заинтересовавший его. – И вроде ничего особенного, и я таких кур миллион с лишним знаю во всех доступных ракурсах, а вот... Позабавил меня этот случай.
Димка еще раз тряхнул челкой и начал свой рассказ.
- Я заболел по глупости – постоял с одногруппником в подъезде, сам искупался только что. Вот и слег как миленький в постель с градусником и проклятьями для всех в мире одногруппников. Все две недели мне почему-то не хотелось есть, и я только пил воду или горячий чай, иногда запихивая в себя пару долек шоколада – от всего остального меня выворачивало. Если я не спал, значит, я прижимался к обогревателю, пытаясь согреться. Я даже плакал иногда, отчего, сам теперь не знаю. Будто глаза чешутся, и слезы сами собой льются.
Так прошло почти две недели. Временами мне казалось, будто я только минуту назад почувствовал боль в горле, а временами – что жизни без сиплого кашля и обогревателя просто не было.
И все же мне стало лучше. Я начал читать, подходить к окнам, есть печенье. И как-то вечером мне захотелось прогуляться. Накинув куртку, я вышел из дому.
Солнце ударило косыми лучами прямо мне в лицо, неожиданно и жарко. Сначала я зажмурился от непривычного света, а когда вновь открыл глаза, то увидел, что мир вокруг меня преобразился. Знаешь, весной все так недолговечно. Достаточно выпасть из жизни на пару дней, как окружающий тебя пейзаж изменится до неузнаваемости. Так и я, стоял, будто облитый холодной водой, и смотрел на позеленевшие лужайки, очистившееся от тяжелых туч небо, чуть удивленные солнцу лица прохожих.
От слабости меня покачивало из стороны в сторону, перед глазами всплывали желтые и черные круги. Сделав несколько шагов, я почти упал на лавочку и просидел так некоторое время, прикрыв глаза.
Но долго просидеть так я не мог – слишком долго и без того  находился в клетке четырех стен – я встал, чтобы идти куда-то, сам пока не зная, куда.
И вдруг я понял, что идти уже  не нужно, более того, я чуть снова не упал на лавочку от удивления. Чуть поодаль стояла настоящая принцесса.
Рыжие кудри рассыпались по плечам до лопаток, глаза сверкают бусинками из под  четко очерченных бровей. Тонкий, чуть длинноватый нос, пухлые малиновые губки – она была похожа на маленькую лисичку, хищницу, вышедшую на охоту. И добычу в виде меня она нашла очень быстро. Сама вся хрупкая, нежная – мне хотелось защищать ее даже от солнечных лучей, об остальном и говорить не стоит.
Принцесса разговаривала с какой-то девушкой, наверное, своей подругой. Они были весьма отдаленно похожи рыжинкой во внешности – лицо той, второй, было усыпано веснушками. Длинная, подкрученная челка опустилась на лоб, глаза большие, светлые – хлопают длинными ресницами. Но эта девушка больше походила на удивленного пони – из-за челки и короткой верхней губки.
Ты знаешь, как я знакомлюсь с девушками. Обыкновенно я полагаюсь только на вдохновение и импровизацию - чаще всего срабатывает. Я симпатичный, неглупый. Девчонкам нравится.
Ноги сами понесли меня к этому образцу женской красоты. Примерно за полтора шага до заветной цели я вдруг вспомнил, как мы с папой ели когда-то лукум, и я все крутил в руках пакетик с лакомством, слушая, как хрустят внутри накрахмаленные цветные сладости.
- Здравствуйте, девушка, можно задать вам один вопрос? – спросил я, улыбаясь своей загадочно-нежно-соблазнительной улыбкой.
- Да, - сказала она, глядя на меня свысока, несмотря на то, что я сам был выше ее на целую голову.
- Мне очень хочется узнать: вы любите лукум?
- Молодой человек. Хватит приставать ко мне с тупыми вопросами. Че это такое вообще – лукум?
- Пипец, - сказала она, повернувшись к своей подруге и приняв вид «парниша, вас здесь не стояло».
- А я... – вдруг чистым, звонким голосом сказала «пони», когда я уже развернулся, чтобы уйти. – Я терпеть не могу лукум.
Сказала так и вздохнула тихо-тихо. Только ветер трепал челку и длинные ресницы часто моргали.
Я ушел тогда домой, закончив свою прогулку ничем. Мне не было неприятно оттого, что меня продинамили, в конце концов, "принцесса" оказалась весьма и весьма недалекой. Да только вот уже больше недели прошло, а я все вспоминаю этот случай. Отчего, почему? Не знаю. Так и не понял.

Мы помолчали немного, потом Димка добавил:
- Олесь... Ну, может, скажешь что-нибудь?
А мне нечего было сказать. Только глухо что-то стучало в груди, и я вспоминала, как года три назад каждое утро подкручивала свою челку. И плакала из-за того, что у меня маленький, некрасивый подбородок.
Вот уже виднеются ивы на пригорке. Остановились, вытащили сумку, гитару. Одноклассники... Так все изменились. Кто волосы выкрасил, кто-то сделал пирсинг, кто-то, вот как Юлька, вышел замуж. Мы все обнимались, смеялись, расспрашивали друг друга о делах.
И, знаете, вот чудно: мне казалось, что я нахожусь здесь, с ними взрослыми, и, в то же время, подкручиваю перед зеркалом свою челку и спрашиваю у мамы, как мне стать обычной и красивой, чтобы на меня обратили внимание мальчишки.
Старые добрые времена наступили. Мне хотелось обнять детство. А получилось, что обняло меня оно само.

Так ты не знаешь еще что ли?!. Наши же все почти здесь! Костя с Ванькой приехали, Юлька с мужем, она же замуж вышла, ну, ты знаешь наверное, еще Котырева с Зиновьевой, конюшня, вроде, тоже здесь.. и Юрки оба.
- И?..
- Олесь, ты чего?! У тебя есть мрачная сестра-близнец, о которой я до сих пор не знал?
На шашлыки идем, вечером сегодня! Сидеть будем, где Гадка скорее всего, там и поплавать можно, и место само по себе хорошее. Ты извини, что я так рано звоню, но я же потому, что за тебя беспокоюсь: а то вдруг собраться не успеешь к пяти часам.

но... что это такое по сравнению с запахом его волос, низкими нотками его голоса!..

Любое сердце, даже самое темное, способно на любовь. Но любовь у такого сердца тоже темная. Другая, более жестокая, более извращенная, в сравнении с любовью светлого сердца. А если это сердце женщины…
Кэролайн Бингли схватилась за портьеру.
Ей не хватало воздуха, дыхание сбилось. Кровь словно замедлила свой бег по венам. Девушка сползла по стенке вниз и прижала колени к груди, одновременно уткнувшись в них головой.
Сердце словно стало чужим. Она его больше не чувствовала. Любовь, которая грела её, теперь, из маленького огонька, превратилось в огромное бушующее пламя.
Он выбрал другую. Её. Эту… нищенку! Лицемерку!
Чем, чем она лучше? Чем эта чертова Элизабет Беннет лучше её, Кэролайн Бингли?! Это ведь глупость, он не мог… Но письмо, приглашение на свадьбу говорило об обратном. Оно словно усмехалось, а строчки превратились в ухмыляющиеся глаза ненавистной соперницы.
Слезы хлынули из глаз.
Почему, почему она? Она же не из знатной семьи, а её родственники самим своим определение убивают понятие чести и приличия! Одна её сестра бежала из дома с главным врагом Дарси, другая кокетничает со всеми подряд, третья вообще не имеет никаких достатков. Ну, за исключением наглости. Какой же надо быть, чтобы, не имея, ни слуха, ни голоса, петь перед обществом. Хотя обществом тот круг лиц тоже назвать трудно…
Кэролайн искренне не понимала, почему он выбрал не её? Она ведь полная противоположность Элизабет. Умна, интересна собой, великолепно образована…
В этот же момент у неё вспыхнула ненависть к семейству Беннетов. Это пламя было не такое, как пламя любви, оно было жестоко и беспощадно. Оно съедало те немногие ростки хорошего, росшие в душе мисс Бингли.
Она четко поняла одну мысль. Она сделает всё, чтобы не дать этой свадьбе свершится.

***

Через два дня Кэролайн Бингли поднималась по ступенькам Пемберли.
Сегодня она была собрана и готова дать бой мистеру Дарси. За сорок восемь часов она успела собрать всё, что могло бы быть препятствием для этой свадьбы.
У дверей её встретила экономка.
- Мисс Бингли! Какой сюрприз! Добро пожаловать.
- Спасибо, - процедила Кэролайн, едва одарив женщину взглядом, - Можно к мистеру Дарси?
- Да, безусловно. А вы слышали благую весть? Мистер Дарси женится! Представляете?
Сквозь зубы мисс Бингли уверила, что представляет.
«Масштабы трагедии» – добавила она про себя.
Девушка прошла по длинному коридору и постучалась в дверь. Услышав отклик, она вошла в комнату.
Её ослепил свет. Обычно, все шторы в кабинете Фицуильяма были наглухо задвинуты. Но сегодня, через окна лился дневной свет, да так ярко, будто компенсируя все те дни, когда ему вход был недоступен.
Мистер Дарси сидел у камина. Взглянув в его лицо, девушка поняла, что он в очередной раз за последние дни ломает стереотипы.
Все время, что Кэролайн была с ним знакома, на его лице была одета маска. А сегодня… он был счастлив. Любовь добавила красок в его внешность. Теперь он словно светился изнутри.
Он счастлив с ней.
И это понимание… заставило  её потерять рассудок.
- Что ты делаешь, Фицуильям? – прошипела она, делая шаг вперед.
Счастье слетело с его лица. Он снова одел маску.
- Что вы имеете ввиду, мисс Бингли? – холодно поинтересовался он.
Не обратив внимания на подчеркнутую вежливость, она подошла еще ближе.
- Ты женишься! На этой плебейке! Она же неродовита! У неё ужасные родственники! Что же скажет леди Кэтрин? Чтобы сказали твои родители?!
- Это уже не ваше дело, мисс Бингли. Мои родители всё бы прекрасно поняли.
Холодная стена равнодушия. Сердце Кэролайн билось тяжело, причиняя боль.
- Что ты делаешь, а? Это же глупо… - тихо спросила она.
- Глупость – это ваше поведение. Зачем вы приехали?
И вновь в ней вспыхнуло пламя. Два пламени – любви и ненависти.
- Отговорить тебя на ней женится. – четко и громко произнесла она.
Изумление на его лице порадовало девушку. Ведь изумление – тоже чувство. Не равнодушие, по крайней мере.
- Это не твое дело, Кэролайн! – вскочил он с кресла.
- Моё!
- Почему же?
- Я… - она запнулась.
- Вот-вот. Ты зачем-то приезжаешь издалека, пытаешься устроить скандал, отговорить меня жениться… Что тебе надо? Уходи, ведь я не передумаю! Потому что…
- Я люблю тебя! – выкрикнула она, прерывая его тираду. Она сделала еще шаг вперед и теперь была на расстоянии вытянутой руки.
Внезапно на неё нахлынула волна нежности. Он так близко… его запах, его руки, губы…
Всё это стало вдруг так доступно её. Она сделала еще полшага вперед. Его глаза выражали неуверенность, растерянность.
Она приблизила лицо к нему. Еще немного до сладостного мгновения, когда она ощутит его губы…
Внезапно из сладкой дремы её вывели руки Дарси. Он сильный движением отодвинул её от себя.
- Кэролайн, - его голос звучал холодно и отстраненно, - ты должна была понять с самого начала. С самого нашего знакомства. Раз ты не понимаешь намеков, буду говорить прямо. Даже если бы я не повстречал мисс Беннет, между нами ничего бы не могло бы быть. Я не люблю тебя. Я люблю Элизабет.
Эти слова ворвались в сознание девушки. Она отступила на шаг назад. Нет, нет…
Сердце перестало биться. Ей хотелось закрыть уши руками, вырвать этот момент из памяти, закрыть своё сознание от этих слов…
Но нет.
Она выбежала из комнаты. Слезы скользили по атласным щекам, спазмы сжимали горло.
Она не хотела слышать это…
Любовь… да как ту девчонку можно любить?..
Неужели его сердце открылось не ей, которая была столько времени рядом, а другой?..
А она, Кэролайн Бингли, открылась, отдала кусочек себя тому, кто только что отверг его с таким равнодушием.
Она прерывисто вздохнула. Сердце снова ожило. Оно упало на мраморный пол несбывшихся надежд и разлетелось осколками несчастливой любви.

ЛОВУШКА ДЛЯ ГЕРОЯ
The mouse is your weapon of choice.
Moraff's MoreJongg, gag fortune.

- Хотите знать, как это произошло? Ладно, расскажу. Только глупые вопросы попрошу не задавать, а то я могу рассердиться. Ну, по жизни я обычный геймер – таких везде полно. А однажды чувствую - ну не идет Doom, да и Quake надоел. Вздумалось мне тогда прогуляться немного, надо же хоть раз в год подышать свежим воздухом. В общем, сижу я в парке, сигаретку покуриваю. Вдруг подваливает ко мне этот старикашка...
  Да, он тут один такой... Весь такой деловой подходит, садится рядом, будто его приглашали, и что делает? Заводит мне тут отвлеченные разговоры о Добре и Зле с большой буквы, о поиске приключений, в общем, о всякой такой муре. Я его и спрашиваю, чего ему, собственно, от меня надобно. А он - гад ползучий, провокатор хренов - заявляет: "Мне, видите ли, требуется искатель приключений. Желательно герой. Но если я обратился не по адресу - простите." Амбиции-то во мне и взыграли... Сейчас думаю: сидел бы себе на скамейке, ни во что не ввязывался бы. Но дурень я. Таким уродился, таким и помру...
  Ну, да, рассказываю. А дальше смотрю: сидим мы уже не на скамье той злополучной, а на старом бревне в каком-то небывалом месте. Деревья вокруг зеленые, травка свежая - в общем, что-то не то. Тут старик и говорит: "Пойди-ка, милок, по дороге, попадешь в город, Центром его называют, а еще иногда Сердцем или Пупом. Спросишь там, как пройти в Геройтинг, и пойдешь по адресу. Там тебе все скажут." Ну и пошел я...
  Нет, послали меня не туда. Куда надо, туда и послали, то есть в этот самый Геройтинг. Вот. Вы-то знаете, и я теперь знаю, что это за угол, а в тот момент захожу – чисто Валгалла какая-то. И оружие по стенам развешано, как в музее: мечи там, топоры, пистолеты, лазеры... Тут подходит ко мне мужик внушительных размеров и спрашивает: "Вы ли тот великий герой, которого наша страна ждет с нетерпением?" Ну, я, говорю, герой. "Главный оружейник палат Геройтинга приветствует Вас, милорд! С каким оружием Вы предпочитаете отправляться на задание?" Тут меня оторопь взяла. Я ведь отроду ничего опаснее кухонного ножика в руках не держал, а "на задание" ходил разве что с мышом компьютерным...
  Нет, это не ужасный монстр. Вам не понять... Я тогда говорю осторожненько: "Мне вообще-то не объяснили, в чем, собственно, проблема. Какого рода задание? Кровожадные мантикоры и минотавры? Нападение некроманта с воинством вампиров и скелетов?" А сам по сторонам зыркаю, выбираю. Жалею, что на вещах не написано, как они зовутся и какие бонуса дают. Оружейник в это время возмущается: "Нет-нет, что Вы! Мы важных персон по мелочам не беспокоим!" И печально рассказывает, да такое, что я чуть на пол не повалился. Дескать, некий могущественный колдун захапал некий могущественный артефакт и ни с кем не делится, а копит силы и жаждет захватить наш великий Центр Вселенной, Сердце Миров, Пуп Земли и тэ пэ. Многие герои отправлялись в замок злодея, чтобы убить его, но ни один не вернулся. Все мы верим, что именно Вам это удастся, и прочая, и прочая. Ну, думаю я, влип. Чем я лучше героев? Так же сгину ни за что. Но пораскинул я мозгами и соображаю: неужто я вот так прямо признаюсь, что не герой, и свалю? Да еще после того, как себя разрекламировал. Кровожадные некроманты, тьфу ты! Оборжут ведь. А то и морду набьют, оружейник-то с двух мужиков будет. Прихватить бы что-нибудь на память - да и смыться по-тихому. И тут до меня доходит: героев-то, небось, таких, как я, и набирали по всем окрестным мирам. Меня, стало быть, тоже к "павшим" причислят, если не вернусь. А следовательно, искать не станут. Это уже неплохо. Так что выбираю я себе сабельку полегче, отчаянно мечтая о свитке идентификации (думал было лайтсабер достать, да не дотянулся, высоко привесили - не иначе как с намеком). Вот эту самую старую железку беру, она блестит хотя бы, людям показать не стыдно, а тип, оружейник в смысле, и провозглашает - как сейчас помню: "Сразу виден бывалый герой! Это же сабля Арианы! Она всегда приводит воина к цели!" И так далее в восторженном тоне. Я на радостях хотел еще бластер взять, но сказали, по жанру не положено. Обломали, типа. И все бы ничего, но тут берет меня этот оружейник чуть ли не за шкирку и тащит куда-то. И по пути втол-ковывает мне, что артефакт зовется Кольчужный Носок, гномами кованный, кто его получит, у того все будет. Хранится это чудо в замке колдуна, а замок в другом мире, во-от за этим порталом! Так я очутился там, куда не собирался, у этого самого замка...
  Да-да, я здесь тоже кое-кого встретил... Ну, видел. И что? Этот Носок разве что дракону впору, да и толку-то с него...
  Что где? Носок? Да скажу я вам, не суетитесь!..
  Что еще? Колдун? Да я колдун, только не надо меня топорами рубить. Это не я. В смысле, я добрый. Да подождите же, сейчас объясню! Дело так было. Иду я, вот как вы недавно, а навстречу мне девица. Вся такая с виду крутая, в черных шортах с красной майкой, с базукою наперевес. Я ей говорю: "Привет, ты тоже за Носком этим?" А она: "Типа того. Хочешь, я его тебе подарю?" Я не допер, в чем дело, и в шутку отвечаю: "Хочу." А она тут как засмеется! И мне: "Он твой. Теперь ты возле него колдуном сиди." "Подожди-ка, подожди-ка, что ты в виду имеешь?" - спрашиваю я. "А то, что Носок этот кто-то должен охранять неотлучно, а передать его можно только герою." "А желания-то он хотя бы исполняет?" "Еще как!" Ну, на том и разошлись. Не сразу смекнул я, что есть здесь какой-то подвох. Всучили мне кота в мешке, вернее, в Носке...
  Что это значит??? Значит, что радиус действия у носочка ограниченный! Исполняет любое желание В ПРЕДЕЛАХ ЭТОГО МИРА, и изменять его, мир то есть, не желает. А здесь, кроме замка, нет ничего и не живет никто. И уйти нельзя. Вот и сиди тут с этим барахлом неподъемным. Тот колдун, первый, стало быть, тоже, небось, со скуки удрал... А как я по компу соскучился - мочи нет, честное слово! Эх, вам меня не понять. Ну так что, нужен он вам? Посмотрите?.. Нет? Ну что ж, ничего не поделаешь. Тогда прощайте, парни. Может, еще и встретимся. Попытайте счастья где-нибудь еще.
  Эх... Ушли... О, вон из-за угла кто-то выруливает. Привет, пацан! Хочешь, я подарю тебе Кольчужный Носок?

втол-ковывает

Может, еще и встретимся. Попытайте счастья где-нибудь еще.

Лайтсабер

Ну, по жизни я обычный геймер – таких везде полно. А однажды чувствую

надо же хоть раз в год подышать свежим воздухом. В общем, сижу я в парке, сигаретку покуриваю

Да, он тут один такой...

Нет, это не ужасный монстр. Вам не понять...

Тот колдун, первый, стало быть, тоже, небось, со скуки удрал...

Исполняет любое желание В ПРЕДЕЛАХ ЭТОГО МИРА, и изменять его, мир то есть, не желает

Белый песок

— Ты что творишь, Ино? Повязки нельзя снимать! – Иш бегала кругами возле кровати своего брата. – Нет, нет, нет... доктор строго–настрого запретил трогать повязки!..
Казалось, Ино совершенно не слышит сестру. Он как завороженный смотрел на край бинта, который отыскал на своем лбу на ощупь и, отлепив крепивший его пластырь, поднес к глазам. Он не видел его... Вернее он видел не его, не бинт. А еще точнее, он видел бинт не так, как его видела, скажем, его сестренка Иш. Все было совершенно плоским и лишенным продолжения. Ино видел, где начинается бинт, он видел, где заканчивается бинт и начинается его рука, он видел стену... но совершенно не понимал как далеко до стены. Или как далеко от глаз он держит руку. Все было плоским. И к тому же черно–белым.
— Сестренка, сколько я пролежал здесь? – спросил наконец Ино.
— Недолго... чуть меньше суток. – Иш не на шутку волновалась.  – как только ты упал без сознания я тут же вызвала врачей. Они положили тебя на носилки и сказали, что все будет хорошо. А потом мы долго ехали. А потом они увезли тебя в какую–то комнату, и меня туда не пускали. А потом сказали, что ты здесь... Вот.
— Помоги мне добраться до окна, Иш.
Ино выпустил край бинта из рук, и тот повис на его плече. Сестра помогла встать подняться с кровати. Ино держался за ее плечо, силы еще не полностью вернулись к нему. До оконного проема они шли около двух минут, медленно и осторожно. Ино совершенно не ощущал расстояния. Он понимал, что его ноги движутся, что он перемещает их вперед... И сам он движется вперед. Но все вокруг оставалось таким же плоским и однообразным. Чтобы не думать об этом Ино закрыл глаза.
— Вот смотри, братик. – с легкой улыбкой произнесли Иш. – из нашего дома его плохо видно... но отсюда. открывается просто потрясающий вид.
Ино открыл глаза. Он смотрел в пол. Его ноги как будто были у него перед глазами. Как будто все сдавил огромный пресс. Расстояния нет. Все в миллиметре от его глаз. Ино медленно ведет свой взгляд по полу, по подоконнику, по раме стекла, по улице... И замирает, когда видит его. Бесконечный. Невыносимо огромный и всепоглощающий шар воды.
Как рассказывал его дед, в свое время воды стало так много (что то там у них таяло, или текло откуда–то, дедушка не уточнял), что от ее части решили избавится. Построили длинную, предлинную трубу. Она выступала вперед примерно на половину расстояния от Земли до Луны. Один ее конец опустили в океан, а второй торжественно открыл Став Гагаракин, начав тем самым спасение Земли. Так как в космосе вакуум, то–есть отсутствие всего, в том числе и давления, а на Земле это давление есть, то, по всем законам, вода устремилась в область с меньшим давлением. Конечно первую воду пришлось качать насосами, но потом она сама равномерно "выливалась" с планеты в космос. Десятилетиями. Открывались новые земли для заселения, новые источники нефти и прочих ископаемых. Но в нужное время механизм закрывания не сработал. И вода продолжала уходит. И ушла практически вся, пока, наконец, власти не взорвали эту чертову трубу. С тех пор между Землей и Луной летал огромный шар воды. Иногда через него проходил отраженный от Луны свет Солнца. И все начинало играть голубыми тенями.
Ино смотрел на этот шар воды. Он был как будто перед ним. Ино протянул руку и уперся в стекло. Было ощущения, что его рука уткнулась не в холодное больничное стекло, а в этот самый шар. Расстояния не существовало. На закате солнечный свет напрямую попал в шар, и половина планеты была раскрашена радугой. И она, эта радуга, как будто тоже была прямо перед ним.
— Это так красиво, Иш. – сказал Ино. – они как будто часть меня. Все как будто часть меня... жаль только черн...
Он не успел договорить, так как стал появляется цвет. А с ним и чувство расстояния. Но... всего мгновение. Ино поймал мгновение, когда не все цвета еще появились, и мир все еще был как будто у него перед носом. Все переливы красного, черного, коричневого, зеленого... Все было так рядом. Все было частью него. Он был всем... а потом все стало привычным.
— Доктор сказал, что все будет хорошо. – ничего не понимающе произнесла Иш.
— Теперь все будет хорошо, – улыбнулся ей Ино. – Теперь я знаю, что она была права.

Сестра помогла встать, подняться с кровати

— Вот смотри, братик. – с легкой улыбкой произнесли Иш. – из нашего дома его плохо видно... но отсюда. открывается просто потрясающий вид.

что от ее части решили избавиться

Построили длинную, предлинную трубу.

то–есть

Конечно, первую воду пришлось качать насосами

И вода продолжала уходит

— Это так красиво, Иш. – сказал Ино. – они как будто часть меня. Все как будто часть меня... жаль только черн...

стал появляется цвет

Вернее он видел не его, не бинт. А еще точнее, он видел бинт не так, как его видела, скажем, его сестренка Иш

ничего не понимающе произнесла

Теперь я знаю, что она была права

Невыносимо огромный и всепоглощающий шар воды.

Так как в космосе вакуум, то–есть отсутствие всего, в том числе и давления, а на Земле это давление есть, то, по всем законам, вода устремилась в область с меньшим давлением. Конечно первую воду пришлось качать насосами, но потом она сама равномерно "выливалась" с планеты в космос.

На закате солнечный свет напрямую попал в шар, и половина планеты была раскрашена радугой. И она, эта радуга, как будто тоже была прямо перед ним.

ГОРДОСТЬ И ПРЕДУБЕЖДЕНИЕ.
Мы встретились с ним на танцах в клубе. Он мне понравился с первого взгляда. Был он очень красивым и модным парнем. Один костюм чего стоил! Рублей двести, не меньше. Добротный, пошит из настоящей английской шерсти, двубортный, с двумя рядами черных пуговиц, четырьмя карманами (тремя накладными и одним внутренним) и разрезом сзади. Он потом всегда укрывал меня этим пиджаком когда мы гуляли вечером. Мне было так уютно под ним, хранящим запах любимого! Так радостно было на душе. Я чувствовала такое умиротворение и тепло!
Любимый обычно в такие минуты обнимал меня за талию. Я была счастлива! Могла часами смотреть на его лицо, изучая каждую черточку. Моя любовь был дьявольски красив: брови вразлёт, орлиный нос, чувственные, хорошо очерчёные губы, волевой подбородок. В его глазах была какая-то чертовщинка, а мои глаза, когда я смотрела на него, излучали наверно безбрежную нежность. Мне всегда так хотелось утонуть в его взгляде! И никогда, никогда не всплывать. Утонуть то я утонула, а вот всплыть пришлось...
Имя у него тоже было необычное - Альберт. Ни у кого из моих знакомых такого имени прежде не было, и оно просто очень подходило к моему избраннику. Такое же красивое и загадочное, как он сам. Мы всегда вместе гуляли, ходили на танцы, в кино, а все остальные девчонки мне завидовали: надо же, какого красавца отхватила!
Наши отношения развивались и, наконец, мы стали близкими. Я просто летала от счастья и думала, что мы поженимся.
Но наше счастье было недолгим. Постепенно между нами началось охлаждение. Виной всему был он. Я просто не могла найти объяснения такой перемене. Советовалась с подружками как вернуть его любовь. Одна из них рассказала мне, что мой любимый давно уже засматривается на продавщицу из сельпо. Конечно, она всегда на виду, у нее в магазине бывает дефицитный портвейн, вот наши деревенские мужики и крутятся около. Вот и мой любимый попал в её коварные сети.
Со мной же Альберт вел себя все холоднее, в ответ на мои вопросы грубил и говорил чтоб я не выдумывала, чего нет. Но я-то видела, что всё плохо! Хоть меня он пока не бросал.
Наконец я решила поговорить с ним серьезно и выяснить всё до конца. Договорились встретиться на нашем обычном месте - в поле у реки. Раньше мне было так радостно туда спешить, а теперь я еле, еле тащилась. Как на казнь все равно.
Пришел Альберт, был каким-то безразличным и даже не сразу поцеловал меня. Но потом всё-таки укрыл меня как всегда своим пиджаком от вечерней прохлады. Мы разговаривали, но разговор не клеился. Мне стало так жаль себя, но тянуть я больше не могла. Поэтому спросила прямо:
-Ты меня больше не любишь?
- Нет.
- Почему?
И тут он мне выдал! Оказывается, эта продавщица наплела ему про меня небылиц, выставила в очень некрасивом свете, а он поверил. И не хотел встречаться с такой распущенной, как я. Я просто застыла на месте от этих горьких слов. Мне даже показалось, что в тот миг все полевые цветы вокруг нас поникли к земле или спрятались - так это было несправедливо. Ведь они были свидетелями нашего былого счастья! И знали, что я ни в чём не виновата, кроме своей любви к нему...
Твердый комок подкатился к моему горлу, он мешал дышать, мне хотелось зарыдать, броситься прочь, но я не показала глубины своего горя. Оправдываться мне не хотелось: ведь если он поверил первому встречному, который облил меня грязью, значит, он меня никогда и не любил. Мне хватило сил казаться гордой в тот миг. Я только решительно сняла со своих плеч себя его наброшенный пиджак, который так мне нравился, встала и сказала: "Всего хорошего, прощай!"
Я так надеялась, что он бросится за мной вдогонку и попросит прощения... Но он не пошел за мной и прощения не попросил. Остался сидеть один. Наверно, он думал, что такому красавцу как он легко будет найти новую любовь.
Только счастье красотой не меряется. Пусть живет как хочет, он мне не нужен, раз его любовь оказалась такой  не не постоянной.
Я печально шла домой вдоль реки и машинально срывала любимые мои цветы: лютики и ромашки. Вода в реке казалась холодной и рябила от ночного ветерка. Я подумала, что я сама как сорванный цветок, ставший никому не нужным и завядший без любимого.
Плакала и думала, что правы были девчонки: не стоило мне, такой гордой, влюбляться в красивого, от той любви одни страдания.
Сейчас я уже взрослая мудрая женщина и знаю, что счастье красотой не меряется.

излучали_наверно_безбрежную нежность

и говорил_чтоб я не выдумывала, чего нет

укрыл меня_как всегда_своим пиджаком

такому красавцу_как он

такой  не не_постоянной

решительно сняла со своих плеч себя его наброшенный пиджак

Моя любовь был дьявольски красив

Он мне понравился с первого взгляда. Был он очень красивым и модным парнем. Один костюм чего стоил! Рублей двести, не меньше. Добротный, пошит из настоящей английской шерсти, двубортный, с двумя рядами черных пуговиц, четырьмя карманами (тремя накладными и одним внутренним) и разрезом сзади.

Конечно, она всегда на виду, у нее в магазине бывает дефицитный портвейн

Зеленым снегом листьев
Усыпаны деревья и кусты.
Прозрачным зеркалом
Сверкают водоемы.
Улыбки, голоса,
и смех,
и смех
Звучит вдали.
А ты один сидишь в тени,
ты прячешься
и ищешь:
кого-то для себя,
и хочешь:
себя отдать кому-то.
У тебя всегда было мало друзей. Тебе сложно было найти с людьми общий язык, сложно сойтись. Иногда, почти разговорившись, ты неожиданно понимал, что темы медленно иссякают, они уходят как вода между пальцами, вы замолкали и расходились.
Потом ты смотрел в синее звездное и чувствовал себя одиноким. Ты чувствовал себя еще более одиноким, чем за всю предыдущую жизнь. Тебе было больно.
Ты никогда не рассказывал мне об этом. Но сложно было не заметить свет одиночества в твоих глубоких серых глазах. Я спрашивала о тебе у тех немногочисленных людей, которые знали тебя ребенком, я разговаривала с твоей доброй мамой.
Мне было очень сложно, но я делала это.
Ты знаешь, я ведь не люблю показывать, что что-то важно для меня, что мне что-то нужно.
Но мне так хотелось быть с тобой...
- Знаешь, с тобой так хорошо.
Ты молчишь.
- Знаешь, мы могли бы куда-нибудь съездить.
Ты молчишь.
- На юг... там летом хорошо. Там такое черное небо ночью, голубая вода днем. Знаешь, она такая теплая... там много пустынных пляжей, хочешь, мы будем купаться голышом...
Ты молчишь и смотришь мне в область правого плеча. Я вижу отблески пустуты в твоих глубоких серых глазах.
- Поедем? У тебя скоро отпуск.
- Не знаю, - нехотя отвечаешь ты.
Лучше бы ты сказал нет. Если бы ты так откровенно дал мне понять, что я не нужна тебе, я бы не страдала. Я бы ушла.
"Не знаю", - это как холодный дождь.
Это как нерешительность. Господи!
Прозрачная вуаль лицо скрывает...
Холодный лед на сердце.
Ты рядом -
но не здесь.
Как будто хочешь -
но не позволяешь.
И лампочка горит:
как солнце освещает.
Но...
меня она не согревает.
Мне солнце нужно,
жиаможет быть,
свеча...
чтобы в неверных отблесках
и суете теней
ловить понятные мне знаки.
Ты ровно светишь,
но не для меня.
Причина, причина здесь...
важна она?
- Знаешь, мне с тобой так хорошо.
Наверное, я должен быть счастлив услышать подобное от такой красивой девушки, как ты. Но ты произносишь это с видимым трудом. Я вижу, ты хотела бы, чтобы эти слова сказал я, а ты бы просто кивнула.
- Знаешь, мы могли бы куда-нибудь съездить.
И опять. Я слышу, как ты думаешь: "Почему я должна приглашать его? Почему я должна звать его с собой?"
- На юг... там летом хорошо. Там такое черное небо ночью, голубая вода днем. Знаешь, она такая теплая... там много пустынных пляжей, хочешь, мы будем купаться голышом...
Ты веселая. Ты даже оживились. Оживилась тем, чем мы будем заниматься, если поедем на юг.
Вместе.
Тебе будет весело. Солнце, море... тепло.
Не со мной.
Не для меня.
- Поедем? У тебя скоро отпуск.
Что я могу сказать?
- Не знаю.
Ты злишься. Ты бы хотела, чтобы я согласился сразу. Или отказался сразу.
Эта нерешительность. Господи!
Я слишком долго был один, слишком привык быть один. Сейчас рядом кто-то есть, какое-то подобие света, к которому я начинаю привыкать. Мне немного страшно терять его. Но... если я не такой, каким ты хочешь меня видеть, если я не могу стать таким, каким ты хочешь, чтобы я стал, может быть, ты хочешь уйти от меня? Может быть, так будет лучше?
Если мы не будем привыкать друг к другу дальше....
Хрустальный звон
И тишина ночи.
Порывы ветра,
Дальше пустота.
И что-то было,
Что будет,
А есть...
А есть ли что-нибудь у нас?

Автор: Рори спасёт Ирландию!
Название: Съешьте меня!
— Сергей Петрович, я... я как бы хочу, чтоб Вы меня съели... — застенчиво попросил он и нажал кнопку “rec” на диктофоне. Его собеседник изменился в лице, перевёл взгляд куда-то в пустоту, а потом вопросительно уставился на Журналиста.
— Простите, что?.. — переспросил.
Журналист положил диктофон на покрытую выщерблинами белую столешницу и расслабленно откинулся на спинку стула.
— Я уже давно изучал материалы по делу «каннибала с Никольской», — название улицы он произнёс по слогам. — И уже сейчас, проделав кропотливую работу, я абсолютно уверен, что он — это Вы. Собственно, потому сегодня я здесь: сижу перед Вами и прошу об услуге.
Сергей Петрович, обалдев от такого начала интервью, встал со своего места, прошёлся  молча туда-сюда по кухне, а потом сел обратно за стол. Скрестил руки на груди и оглядел Журналиста. Это был пухлый юноша, с небольшими, напоминающими петли для пуговиц, глазами, сальной кожей и неприятными, жиденькими усиками. На нём был надет бордовый вельветовый пиджак, а на лице сияла торжественная улыбка.
— А у Вас есть какие-нибудь, ну, я не знаю… доказательства?..
Журналист заулыбался ещё шире.
— Да сколько угодно! Вот… держите. — Он достал из-под стола портфель и принялся извлекать из него какую-то макулатуру в канцелярских файлах. Это оказались совершенно разные документы, объединённые какой-то непонятной, одному Журналисту известной системой. Там были вырезки газетных статей, распечатки платёжек за газ, фотографии неизвестных Сергею Петровичу людей и мест… даже обёртки конфет. Гость разложил все эти «доказательства» по кухонному столу, сдвинув заварочный чайник и сахарницу, стоявшие там ранее, в сторону, чтобы освободить место.
Сергей Петрович, не отрываясь, смотрел в глаза Журналисту, пытаясь решить: выставить ли за дверь его прямо сейчас, или всё-таки сжалиться над юношей и, смеха ради, выслушать его. Погода была хорошей, он недавно пообедал борщом, и был выходной — словом, спешить было некуда. Он решил посмотреть, что будет дальше.
— Ну что же, юноша, начинайте объяснять. — Он выудил из кармана трико пачку папирос и положил её на стол. Огляделся в поисках спичек.
— Значит, как бы смотрите. Четыре года назад нашли первую жертву: это, как бы, была девочка семи лет, которую Вы поймали по дороге из школы номер шестьдесят семь… — Журналист достал из файла фрагмент газеты и продемонстрировал его Сергею Петровичу, тот кивнул, прикуривая. — И нашли её тело в том самом месте, где Вы, Филимонов, выкидываете свой мусор!
Хозяин квартиры усмехнулся и осторожно сплюнул в баночку из-под кофе, которая служила пепельницей. Журналист на несколько минут снова углубился в бумажки.
— А вот и следующая Ваша жертва: доярка Любовь Васильевна Юсупова, которая приехала к нам в город, чтобы купить одежду своим детям, коих, кстати говоря, у ней… — Он запнулся, — у неё пятеро!
Продемонстрировал Сергею Петровичу фотографию детишек, одетых,  как один, в костюмы зайчиков. Судя по всему, они участвовали в каком-то празднике: то ли это был Новый год, то ли Восьмое марта — чёрт знает.
— Вы, Филимонов, подкараулили её у вещевого рынка, затем, очаровав… — Сергей Петрович почесал небритый подбородок. – Завлекли к себе домой… да! — глаза Журналиста загорелись, — в эту самую комнату и, нанеся три-четыре удара тупым тяжёлым предметом, убили её! — Журналист встал со своего места, опёрся руками на стол, буквально навис над слушателем. Голос его зазвучал ещё громче. — Затем Вы, Сергей Петрович, совершили над ней иные действия сексуального характера! Да! После чего съели всё, что могли съесть у неё, а остатки выкинули в тот самый мусорный контейнер, рядом с которым, ранее, было найдено тело несчастной школьницы!
Журналист со всей силы врезал ладонью по столу. Сергей Петрович вскочил, ударился головой о кухонный шкафчик и закричал:
— Пошёл на хер отсюда!
Журналист сделал шаг назад, с грохотом упал стул, на котором он сидел. Его глаза сверкали, а щёки налились румянцем.
— Съешьте меня! — прокричал он в ответ и попятился к выходу, нелепо выставив перед собой ладони с короткими, толстыми пальцами. Сергей Петрович схватил сахарницу и с силой швырнул её в журналиста, тот увернулся и рванул к выходу из квартиры. Хозяин бросился за ним в погоню, на ходу потеряв один тапочек, но не успел настигнуть — Журналист хлопнул дверью и выбежал, забыв, похоже, обуться. Тогда Сергей Петрович вернулся в кухню и хорошенько осмотрел портфель и бумаги, забытые на столе. К несчастью, среди них не нашлось ни одной, которая могла бы подсказать имя Журналиста или хотя бы название газеты. Он поднял с пола стул, сел на него и принялся задумчиво грызть ногти. Запахло жареным мясом, свининой — должно быть, соседка готовила. Сергей Петрович понял, что его скоро поймают, и твёрдо решил: из города надо валить. Но сначала стоило зайти к соседке. Вдруг даст мяса на дорогу?..
Электричка несла его, в своём чреве, сквозь ночь. Сергей Петрович безумно хотел спать, но отчего-то, едва закрывал глаза — сон исчезал. Скучая, он смотрел в темноту сквозь толстое стекло окна и думал о том, куда податься теперь. Ноги затекли, и он встал — решил походить по пустому вагону. Огляделся и заметил кем-то забытую газету, взял её и, вернувшись обратно на своё место, взглянул на заголовок первой полосы: «Шок! Журналист-каннибал с Никольской съел сам себя!». Сергей Петрович улыбнулся и выдохнул.

Белый песок
— Ты что творишь, Ино? Повязки нельзя снимать! – Иш бегала кругами возле кровати своего брата. – Нет, нет, нет... доктор строго–настрого запретил трогать повязки!..
Казалось, Ино совершенно не слышит сестру. Он как завороженный смотрел на край бинта, который отыскал на своем лбу на ощупь и, отлепив крепивший его пластырь, поднес к глазам. Он не видел его... Вернее он видел не его, не бинт. А еще точнее, он видел бинт не так, как его видела, скажем, его сестренка Иш. Все было совершенно плоским и лишенным продолжения. Ино видел, где начинается бинт, он видел, где заканчивается бинт и начинается его рука, он видел стену... но совершенно не понимал как далеко до стены. Или как далеко от глаз он держит руку. Все было плоским. И к тому же черно–белым.
— Сестренка, сколько я пролежал здесь? – спросил наконец Ино.
— Недолго... чуть меньше суток. – Иш не на шутку волновалась.  – как только ты упал без сознания я тут же вызвала врачей. Они положили тебя на носилки и сказали, что все будет хорошо. А потом мы долго ехали. А потом они увезли тебя в какую–то комнату, и меня туда не пускали. А потом сказали, что ты здесь... Вот.
— Помоги мне добраться до окна, Иш.
Ино выпустил край бинта из рук, и тот повис на его плече. Сестра помогла встать подняться с кровати. Ино держался за ее плечо, силы еще не полностью вернулись к нему. До оконного проема они шли около двух минут, медленно и осторожно. Ино совершенно не ощущал расстояния. Он понимал, что его ноги движутся, что он перемещает их вперед... И сам он движется вперед. Но все вокруг оставалось таким же плоским и однообразным. Чтобы не думать об этом Ино закрыл глаза.
— Вот смотри, братик. – с легкой улыбкой произнесли Иш. – из нашего дома его плохо видно... но отсюда. открывается просто потрясающий вид.
Ино открыл глаза. Он смотрел в пол. Его ноги как будто были у него перед глазами. Как будто все сдавил огромный пресс. Расстояния нет. Все в миллиметре от его глаз. Ино медленно ведет свой взгляд по полу, по подоконнику, по раме стекла, по улице... И замирает, когда видит его. Бесконечный. Невыносимо огромный и всепоглощающий шар воды.
Как рассказывал его дед, в свое время воды стало так много (что то там у них таяло, или текло откуда–то, дедушка не уточнял), что от ее части решили избавится. Построили длинную, предлинную трубу. Она выступала вперед примерно на половину расстояния от Земли до Луны. Один ее конец опустили в океан, а второй торжественно открыл Став Гагаракин, начав тем самым спасение Земли. Так как в космосе вакуум, то–есть отсутствие всего, в том числе и давления, а на Земле это давление есть, то, по всем законам, вода устремилась в область с меньшим давлением. Конечно первую воду пришлось качать насосами, но потом она сама равномерно "выливалась" с планеты в космос. Десятилетиями. Открывались новые земли для заселения, новые источники нефти и прочих ископаемых. Но в нужное время механизм закрывания не сработал. И вода продолжала уходит. И ушла практически вся, пока, наконец, власти не взорвали эту чертову трубу. С тех пор между Землей и Луной летал огромный шар воды. Иногда через него проходил отраженный от Луны свет Солнца. И все начинало играть голубыми тенями.
Ино смотрел на этот шар воды. Он был как будто перед ним. Ино протянул руку и уперся в стекло. Было ощущения, что его рука уткнулась не в холодное больничное стекло, а в этот самый шар. Расстояния не существовало. На закате солнечный свет напрямую попал в шар, и половина планеты была раскрашена радугой. И она, эта радуга, как будто тоже была прямо перед ним.
— Это так красиво, Иш. – сказал Ино. – они как будто часть меня. Все как будто часть меня... жаль только черн...
Он не успел договорить, так как стал появляется цвет. А с ним и чувство расстояния. Но... всего мгновение. Ино поймал мгновение, когда не все цвета еще появились, и мир все еще был как будто у него перед носом. Все переливы красного, черного, коричневого, зеленого... Все было так рядом. Все было частью него. Он был всем... а потом все стало привычным.
— Доктор сказал, что все будет хорошо. – ничего не понимающе произнесла Иш.
— Теперь все будет хорошо, – улыбнулся ей Ино. – Теперь я знаю, что она была права.

Марципан.
                                                       
Всякий раз, когда Лена слышит слово "марципан", она возвращается в шестидесятые, на залитый летним солнцем стадион, где она стоит возле комментаторской будки с пыльными стеклами и на металлических высоких - выше её роста - сваях, а в руках у неё, шестилетней - чудесно пахнущая, ярко раскрашенная и, наверное, очень вкусная штука. Со своего места ей хорошо виден весь стадион, украшенный флагами. Флаги разноцветные и колышутся от теплого ветерка. По всему полю - разноцветные же фигурки спортсменов. И всё это вместе складывается в такое ощущение счастья, что ставшие пошлыми от частого употребления прилагательные "безбрежное" и "вселенское" не могут передать его глубины и силы. Нет, его, скорее, лучше назвать бесконечным и незыблемым.

Вообще, выходные в детстве Лена проводила или на реке ( у отца была моторная лодка), или на соревнованиях, которые судила мать. При этом, если выезды на реку были сезонными, то спортивные мероприятия проводились круглый год. Категория судьи по спорту (именно так написано в удостоверении, до сих пор хранящемся в родительском доме) у матери была всесоюзная, профессиональная репутация хорошая, поэтому редко какие крупные соревнования, проходившие в городе, обходились без её участия. На эту работу, обычно выпадающую на субботу - воскресенье, часто за ней хвостиками таскались две дочки с разницей в возрасте в полтора года.

В тот раз соревнования были легкоатлетические, проходили на самом большом стадионе - "Динамо", значит, как теперь уже взрослым умом понимает Лена, ранг их был не ниже городского или областного. Участников, наверное, около тысячи, дисциплин, скорее всего, около десятка, зачет и личный, и командный а, следовательно, работы у главного секретаря было особенно много.
Понимая, что взрослым не до них, Лена с сестрой привычно толклись на улице возле судейской. Твердо знали, что далеко отходить нельзя, но и к матери приставать без особой причины лучше не стоит. С причиной, впрочем, тоже. Ибо родительница в пылу работы не особо различала, кого громогласно отфутболить: надоедливого представителя команды или собственных детей.
За дочками "Галисанны", как обычно, поочередно приглядывали разные чужие тётеньки, ожидающие свой забег или уже закончившие выступления. Тётенек этих было много, поэтому Лена не помнит точно, кто именно угостил их фигурками зверей из марципана. Откуда она знает, что это был именно марципан, а, допустим, не бисквит или пряник, Лена не может понять. Наверное, название пришло позже: до середины семидесятых такие сладости можно было постоянно видеть в витринах кондитерских.
А тогда она просто онемела: ей протянули не виданное прежде чудо: то ли козлика, то ли оленя, раскрашенного под дымковскую игрушку - по желтоватому фону голубыми и красными колечками. Он был такой сказочно красивый, на таких тоненьких ножках, с точеной головкой и маленькими черными копытцами - совсем как живой - что она завороженно смотрела на него, не зная, как взять, чтоб не уронить: пирожное было в серо-голубой, плохо гнущейся бумаге, которая использовалась в гастрономах СССР как упаковка.
Лена и сейчас помнит ощущения от прикосновения той шероховатой на ощупь бумаги к ладошке, свою осторожность и тот непередаваемый сладкий аромат , исходивший от лакомства. Сестра тоже получила такой же подарок, но Лена точно не скажет, что именно было у неё.
Так они, две маленькие девочки, стояли друг напротив друга, держали в руках сказку и наслаждались неожиданно свалившимся на них счастьем.

Вкус пирожного детская память не сохранила, хотя они с сестрой всё же успели откусить по разу.. Хотя Лена может говорить только за себя: ведь младшая всегда была шустрее её.
Надо же было такому случиться, что в именно тот момент их матушке понадобилось срочно решить какое-то важное дело - а иначе зачем она вышла из будки? Вернее, она уже рысью неслась обратно, когда увидела, что дочки, послушно гуляющие неподалёку, держат в руках обкусанные пирожные.
Наверное, вообразила, что дети где-то нашли эти объедки. Не успели они с Иркой опомниться, как мать в один миг подскочила, выхватила из ручонок яркие фигурки и с размаху зашвырнула под комментаторскую будку. (Лена точно знает, что, не будь в тот момент рабочей запарки, мать и тогда бы размышлять долго не стала. Такой уж импульсивный был человек.) Дали ли им шлепка,тоже доподлинно неизвестно, хотя в этом можно быть уверенным процентов на восемьдесят. Эх..
Дальше были двойной громкий детский рёв и объяснения вернувшихся тётенек-благодетельниц. В повисшей сожалеюще - ожидающей тишине мать сказала единственное: "Я думала, подобрали." Потопталась несколько секунд, махнула рукой и умчалась. Ни утешений, ни обещаний купить пирожных взамен выброшенных не было. Лене хочется думать, что она их просто не запомнила.

Прошло больше сорока лет, но своего марципанового козлика (а, может, оленя) с одним-единственным укусом на спинке, валяющегося в куче мусора под комментаторской будкой - в самом дальнем тёмном углу - Лена видит как сейчас.
Она не знает, довелось ли ей когда нибудь ещё попробовать кондитерские изделия с загадочным названием "марципан", но есть стойкое ощущение, что нет. Да разве может на свете быть что-то похожее на того козлика! Или оленя, мать его..
*******
Вчера, стоя в очереди в кассу супермаркета, Лена от нечего делать читала надписи на разных пакетиках с дитячьими сладостями, расположенными так, чтобы скучающий рядом с родителями ребенок что-нибудь ещё выпросил у них напоследок.
Увидев на одном надпись "марципан", заинтересовано взяла упаковку в руки и увидела сквозь прозрачную пленку что-то желтовато-серое глистоподобное внутри. Надавила: оно было неприятно твердым. С отвращением отложив мерзость, оскорбляющую самым своим видом её воспоминания о детстве, вышла из магазина. По возвращении домой позвонила сестре и спросила, помнит ли она тот давний случай. Нет, Ирка не помнила (ей ведь тогда было года четыре), но поржала вместе с Леной над ситуацией и даже заинтересованно спросила, какая у неё-то была зверушка?

А Лена бережно положила это одно из самых ярких воспоминаний детства в тот долгий ящик памяти, где оно находится много лет и откуда его можно достать в любой момент нисколько не потускневшим.
Чтобы полюбоваться и вновь спрятать. Она всегда так делает.